лишь при условии, что генерала «уравновесит» фигура, более приемлемая для политических элит Третьей республики [237].
Гамелен, ставший этим «дублером», выступал во многом антиподом своего шефа. Если Вейган являлся человеком Фоша, то он своей карьерой был во многом обязан Жоффру, под командованием которого начал служить еще в 1906 г., став его адъютантом. Первую мировую войну он встретил сотрудником штаба главнокомандующего, но в 1916 г. отправился на фронт, и в битве на Сомме командовал стрелковой бригадой, а в конце войны – уже дивизией. В 1919 г. Гамелен занял не самый престижный пост военного атташе в Бразилии, но уже в 1925 г. был переведен в одно из неспокойных мест французской колониальной империи – в Сирию, где успешно подавил восстание друзов. Через четыре года, вернувшись в метрополию, генерал возглавил 20-й военный регион с центром в Нанси [238]. Гамелен, таким образом, удачно сочетал в себе качества штабного офицера и фронтового командира, на что впоследствии неоднократно указывали те, кто сравнивал его с Вейганом. Это отличие, впрочем, было не единственным.
Еще молодым офицером будущий генерал получил репутацию военного интеллектуала. В 1898 г. преподаватель Высшей военной школы подполковник Ш. Ланрезак, в 1914 г. командовавший 5-й французской армией в битве на Марне, дал ему следующую характеристику: «Он действительно обладает исключительным умом, живым и открытым, ясным, методичным и развитым. Делает быстрые и точные суждения, имеет очень хорошие задатки для изучения военного искусства на высоком уровне» [239]. Благодаря своему выдержанному характеру, Гамелен умел сходиться с людьми, что наряду с широким кругозором, богатым интеллектом и свободными взглядами позволило ему глубоко интегрироваться в элитарные круги Третьей республики. В штабе Жоффра он завел знакомства с министром вооружений А. Тома, сенатором М. Сарро, будущим главой правительства Тардьё. Он также сблизился с генералом М. Саррайем, считавшимся одним из наиболее радикальных республиканцев в среде французского высшего офицерства [240].
Максим Вейган, Жозеф Поль-Бонкур, Морис Гамелен (на переднем плане, слева направо).
Источник: Bibliothèque nationale de France
Гамелен являл собой пример «хорошего республиканского солдата» [241]. Устанавливая контакты с политиками, он приобретал очевидные карьерные преимущества, но при этом убеждался в том, что между армией и республикой нет непреодолимых противоречий. Генерал пришел к выводу о том, что «внутренние мотивации и истинные убеждения министров, сенаторов и депутатов редко совпадали с тем, что можно было предположить, основываясь на простой парламентской принадлежности» [242]. Политик, по мнению Гамелена, не обязательно являлся леваком, чуждым патриотизму и ненавившим армию как реакционную силу. Искреннюю симпатию у него вызывал Клемансо, который своим руководством страной в годы войны продемонстрировал, что партийные предпочтения отходят на второй план, когда отечество оказывается в опасности.
Расчет Тардьё и Мажино имел под собой определенные основания: личности Вейгана и Гамелена во многом не совладали, однако они также и дополняли друг друга. «Горячность и вспышки Вейгана, – отмечает французский историк Ж. Нобекур, – компенсировались рассудительностью и открытым умом Гамелена. Когда первый угрожал разрывом, второй вел переговоры. Их усилия объединяло общее стремление исправить те ошибки, за которые они не несли ответственности» [243]. Работа, которую предстояло проделать новому командованию армии, действительно выглядела трудной. Вооруженные силы находились в тяжелом состоянии. Проведя первую оценку положения дел, Вейган в докладе военному министру указывал на то, что даже отмобилизованная французская армия в 66 дивизий не сможет воевать больше трех месяцев в виду нехватки вооружения и общего износа материальных фондов. «Чтобы она внезапно не оказалась небоеспособной, уступая потенциальному агрессору, – предупреждал генерал, – армии нужна противовоздушная и противотанковая артиллерия, легкие гаубицы, дальнобойная полевая артиллерия, быстрые танки, современная аппаратура передачи данных, улучшенные средства противогазовой защиты, более глубокая моторизация. Продолжая совершать текущие ошибки, французская армия рискует превратиться лишь в фасад, дорогостоящий и непригодный для ведения войны» [244].
Вейган не говорил ничего нового по сравнению с теми опасениями, которые до него высказывал Петэн. Однако он, в отличие от своего предшественника, действовал в новых условиях. Эвакуация Рейнской области вела к пересмотру всех основ французской стратегии. У страны больше не было того щита, который мог защитить ее на подступах к границам. Следовательно, неотложной становилась задача строительства укрепленных районов на восточной границе страны. Ключевым ориентиром здесь служил 1935 г., когда во Франции должны были начаться «тощие годы», сопровождавшиеся падением числа призывников. Возведение «линии Мажино» рассматривалось как способ компенсировать эту убыль. Работы на границе развернулись в 1929 г., и Вейган уделял особое внимание тому, чтобы они завершились в срок – к 1935 г.
За выполнение проекта отвечала специально созданная Комиссия по организации укрепленных районов, которая являлась получателем и распорядителем государственных средств. Реализованный план «линии Мажино» несколько отличался от того проекта, который был одобрен правительством в 1929 г. Его ядром по-прежнему являлись мощные укрепрайоны, расположенные на северо-восточной границе страны, но в ходе строительства их дополнили вспомогательными оборонительными сооружениями, усиленными участками между укрепрайонами. Отдельные районы остались без укреплений. Собственно «линия Мажино» начиналась у города Лонгюйон на стыке границ Франции, Бельгии и Люксембурга. Здесь располагались первые форты укрепрайона Мец, наиболее мощного из всех оборудованных секторов. 100-километровый участок границы здесь прикрывали 38 оборонительных железобетонных сооружений, из которых 14 относились к числу «больших фортов» (gros ouvrage) – наиболее мощных укреплений первого класса, обороняемых гарнизоном до 1000 человек и имевших на вооружении до 12 стволов артиллерии большого калибра. В северном Эльзасе находился второй по мощности укрепрайон Лаутер. Менее протяженный (около 65 км), он защищался 11 фортами, из которых пять являлись «большими» [245].
Южнее «линия Мажино» продолжалась тремя укрепленными полосами, вытянувшимися вдоль левого берега Рейна. Река шириной до 200 метров считалась серьезной преградой, поэтому было принято решение о строительстве здесь лишь пехотных казематов, вооруженных пулеметами. Франко-швейцарская граница, несмотря на имевшиеся планы организации обороны района Бельфора, была практически не укреплена ввиду наличия естественных препятствий для вторжения с востока и возобладавшего мнения о том, что Швейцария не станет плацдармом для германской агрессии. В то же время французское правительство сочло целесообразным укрепить 400-километровую границу с Италией (так называемая малая «линия Мажино»). В 1929–1940 гг. здесь возвели 51 форт, в том числе 22 «больших», которые по своим размерам, впрочем, уступали фортам северного сектора. Строительство велось с учетом горного рельефа: оборонительные сооружения находились на высоте 3000 м над уровнем моря [246].
Во второй половине 1930-х гг. после неблагоприятных для Франции изменений международной обстановки были дополнительно усилены участки границы в районе Саара и территории Бельгии. К северо-западу от Лонгюйона на 20 километров протянулось так называемое продолжение «линии Мажино». Оно состояло из капитальных фортов упрощенной конструкции: они были компактнее «больших фортов», имели
