художественной литературе того времени. «Завтра поедем за елками за город. Ура!» – радостно констатирует в своем дневнике 3 ноября 1923 года – накануне октябрьского праздника – ученик советской школы II ступени Костя Рябцев, герой повести Николая Огнева «Дневник Кости Рябцева» (1927) 218. «Все лаборатории, и зал, и аудитории украсили флагами и елками», – добавляет он 5 ноября 219.
Д.С. Моор. Рождество. Плакат. 1921
Во время проведения в 1922–1924 годах весьма жесткой по форме атеистической молодежной кампании по празднованию «комсомольского рождества» («комсвяток», «комсомольской елки») 220 как отрицания устаревшей формы праздничного досуга елка вновь оказалась востребованной. Вместе с ней оказались нужны не только и не столько елочные игрушки, сколько карнавальные костюмы и маски, в особенности те, что имели ярко выраженную сатирическую «антибуржуазную» и антирелигиозную направленность, – в основе нового празднества лежала смеховая культура и элементы карнавализации.
Праздник «комсомольского рождества» проводился в школах для всех возрастных категорий учащихся 221. Устраивался он и для взрослых – с целью показать пагубность религиозной рождественской затеи и ее взаимосвязь с вражеским капиталистическим окружением. Игрушки для этой цели использовались «особенные»: «В энском стрелковом полку была оформлена сцена, на ней вместо буржуазной, разукрашенной ликами святош елки стояла большая ветвистая сосна, которая была закреплена в чучеле, изображавшем мировой капитал, на ветках сосны висели проткнутые щепками и штыками куклы Колчака, Юденича, Деникина, Махно и других прислужников капитала» (1922) 222.
Идея противопоставления «старого», буржуазного и «нового», советского рождества в наиболее яркой и доступной форме была представлена в знаменитом агитационном плакате Д.С. Моора «Рождество» (1921), сопровождавшемся стихами Н. Горлова («Наше Рождество – воскресенье, / Выход из ада времен, / Празднуем мы под сенью / Октябрьских знамен»). Изображение рождественской елки отсутствовало даже в «негативно-критической» части этого плаката, изображавшей «старое» Рождество и его поборников. В советской плакатной живописи конца 1920-х – первой половины 1930-х годов идея «замалчивания» елки выдерживалась столь же строго – ведь елка, тем более украшенная, была слишком привлекательна, особенно для детей. Поэтому советский плакат этого периода отдавал предпочтение яркому и детализированному изображению новых, революционных советских праздников, широко используя в этих целях образы тех же самых детей (см., например, плакат Николая Терпсихорова «Да здравствует праздник трудящихся!» (1934) 223).
Между тем такие воспитательные меры оказались слишком грубыми и малорезультативными. Как писал в своем сочинении один из юных современников событий, «советское Рождество в нашей деревне Кривошеино никто не праздновал, а все праздновали старое Рождество… Во время празднования старого Рождества у нас очень много народа ходит в церковь и все принимали к себе в дом попа, давая ему белых пирогов и денег» 224. Другой сельский школьник вторил ему: «У нас был вечер, веселый, веселый праздник. Мы собрали к празднику денег по 250 рублей, собрали елку, красивую, увешанную бусами» 225.
К 1925 году «комсомольский штурм» религии начал стихать. На смену ему пришла планомерная борьба с православными праздниками, в том числе с Рождеством, и, соответственно, с елкой и елочной игрушкой, вылившаяся в широкомасштабную антирождественскую кампанию 1927–1928 годов и завершившаяся окончательным исчезновением праздника из советского праздничного календаря 226. XVI партконференция, состоявшаяся в апреле 1929 года, утвердила в стране «непрерывный» рабочий год и пятидневную неделю с единым днем отдыха, приходившимся на пятый день. Таким образом, прежние религиозные праздники были превращены в обычные рабочие дни, а различия между субботними, воскресными и будними днями попросту стерты. Один из идеологов проведения антирелигиозной кампании в СССР, большевик Емельян Ярославский, называл это решение «важнейшим», поскольку, по его мнению, оно принципиально по-иному ставило вопрос о религиозных праздниках и способствовало «ускорению выкорчевывания религиозного быта» 227. Как вспоминала современница, после введения «непрерывки» «собираться вместе стало еще труднее. Обязательно кому-нибудь на другой день приходилось работать. Наши встречи свелись к государственным дням отдыха: 1-ое мая, 7-ое ноября, Новый год. О Рождестве уже никто не говорил, и если устраивали елку для детей, то старательно запрятывали ее, чтобы ни соседи, ни управдом не заметили. Боялись доносов, что празднуем церковные праздники» 228.
Изменения, которые происходили в российском календаре на протяжении 1920-х годов, как отмечала И.Н. Котылева, были направлены на переориентацию общественного и индивидуального сознания и переключение всего культурного кода 229. Отныне каждый пионер и комсомолец «словом и делом» должен был бороться с Рождеством, рождественской елкой и ее атрибутами. Посещение кружков «юных безбожников» в школе становилось не только настоятельно рекомендуемым, но и обязательным, а встреча Нового года с «буржуазным символом» – наряженной «елкой» – жестоко каралась, вплоть до исключения из рядов РКСМ 230. В стране начали создаваться «безбожные» бригады, цеха, заводы, колхозы, нацеленные на борьбу с религиозными праздниками. Отвлечение населения, прежде всего детей, от праздника осуществлялось путем проведения в это время альтернативных праздничных или спортивных мероприятий, вроде дня Зимы, куда дети приходили с лозунгами «долой старые праздники», «мы – дошкольники – за новую жизнь», или лыжного пробега в соседнюю деревню 231.
Советский революционный календарь 1921 г. и календарь с пятидневной неделей 1930 г.
Кампания по борьбе с елочной игрушкой была частью не только антирелигиозной кампании, но и кампании по борьбе с мещанством. Нарядная елочка как символ буржуазного уюта должна была быть изъята из советской квартиры, а игрушки попросту уничтожены. Популярным массовым действом, направленным на вытеснение елки из общественного сознания, были так называемые «похороны елки» и сопутствовавшего ей «рождественского хлама». Учителя на уроках рисования предлагали детям изобразить рождественскую елку, а затем перечеркнуть ее жирным крестом 232.
Советские писатели, поэты, художники были мобилизованы на борьбу с Рождеством и рождественской елкой. В сатирическом «Рождественском рассказе», впервые опубликованном 25 декабря 1928 года – в разгар проходившей в СССР антирождественской кампании – в берлинской эмигрантской газете «Руль», Владимир Набоков поведал читателю о метаниях маститого, примкнувшего к советской власти и верно служившего ей писателя Новодворцева, которому в сочельник было предложено написать что-нибудь «о борьбе двух миров» на «фоне снега».
Сев за стол, взяв в руки перо и пытаясь сосредоточиться, Новодворцев «подумал о том, что, вероятно, в некоторых домах бывшие люди, запуганные, злобные, обреченные… украшают бумажками тайно срубленную в лесу елку. Этой мишуры теперь негде купить, елок не сваливают больше под тенью Исакия…», но услужливое воображение тут же нарисовало ему совсем другую картину – он вдруг неожиданно «вспомнил гостиную в одном купеческом доме… и елку в гостиной, и женщину, которую
