Эта весть смяла Фрола, сделала его снова замкнутым, неразговорчивым, отрешённым. Фрол вернулся домой. Трудно, мучительно трудно было ему расстаться с Клавдией, давшей ему впервые в жизни человеческую радость, счастье любви, трудно было привыкнуть к мысли, что счастье, только что забрезжившее, заволокло грозными тучами расставания. Ещё труднее было Клавдии. С этих пор она уже не улыбалась. Фрол понял, что его жизненная ошибка повлекла за собой ошибки сына, приведшие к трагическому исходу: к гибели Зины «на святом кресте».
Группа Пистимеи разоблачена, но сколько она принесла людям горя, страданий, скольких она запутала, вовлекла в свои сети, скольких лишила радости и счастья… Вот почему так настойчиво советовал Устин разорвать отношения с Клавдией. Уход Фрола от Клавдии мог бы и её толкнуть в сети иеговистов, а каждая добыча для них – это удар по советской власти, столь им ненавистной.
По романам Анатолия Иванова «Вечный зов» и «Ермак» были поставлены фильмы. В годы перестройки появились критики, которые подвергли критическому разбору романы Анатолия Иванова, «разбухшие» размеры и оптимистический конец сложной и противоречивой истории, показанной в романах.
Критике Анатолий Иванов подвергся за журнал «Молодая гвардия», где появились новые проблемные статьи, в которых писатели и критики заговорили о возвращении во власть «пятой колонны» во главе с Б. Ельциным.
Памятник А.С. Иванову – на Новодевичьем кладбище как выдающемуся русскому писателю.
Иванов А.С. Собр. соч.: В 5 т. М., 1979—1981.
Николай Иванович Тряпкин
(19 декабря 1918 – 21 февраля 1999)
Лишённый дара публично выступать, страдая заиканием и вследствие скромности своего характера, Николай Тряпкин оказался в итоге мало кому известным. А перебирая в памяти больше двадцати поэтических книг Николая Тряпкина, таких как «Распевы» (1958), «Краснополье» (1962), «Гнездо моих отцов» (1967), «Златоуст» (1971), «Гуси-лебеди» (1971), «Вечерний звон» (1975), «Заповедь» (1976), «Стихотворения» (1977), «Скрип моей колыбели» (1978), «Избранное» (1980), «Огненные ясли» (1985), «Излуки» (1987), десятки стихотворений в газетах «День» и журналах конца века, приходишь к выводу, что эти стихи были неотъемлемой частью великой русской литературы ХХ века, голосом «русского человека на трудных перепутьях нашей эпохи». «Есть книги наполненные живой кровью жизни, – писал Виктор Кочетков, – её радостями и печалями, её надеждами и сомнениями. Портрет нынешнего и вчерашнего дня, нарисованный Николаем Тряпкиным в стихах, весьма убедителен, точен и самобытен.
Лесные загривки. Болота, болота.
Здесь грустно кому-то и жалко кого-то.
Здесь чёрные тряси – лешачьи качели,
И чьи-то во мхи деревеньки засели…
В этом стихотворении-исповеди с особой рельефностью выразились особенности поэтики Николая Тряпкина, поэтики, вбирающей в себя порывистость современности и грустную думу былого, прозаическую усмешку городского знания и лукавое простодушие деревенского чувствования» (Тряпкин Н. Избранное. 1984. С. 3). А талантливый знаток современной русской поэзии Владимир Бондаренко о Николае Тряпкине писал:
«В последний период своего творчества резко выступал против перестройки и разрушения России. Вошёл в редколлегию «День», был её постоянным автором и в каком-то смысле поэтическим символом.
Признанный классик ХХ века» (Бондаренко В. Последние поэты империи. М., 2005. С. 18).
Родился в селе Саблине Тверской области в семье столяра, о занятиях которого впоследствии написал большое стихотворение. Но вспоминается Тряпкину самое главное, что было особенно дорого ему в детстве. В одном из поздних стихотворений, «Бабка», Тряпкин отмечает, какую глубинную роль сыграла бабка Настасья, оставаясь с ним наедине («Мать с отцом уберутся / Куда-нибудь лясы точить»), не обращая внимания на морозы, на ворчанье кота, постоянно рассказывает: «Ну, а ты всё поешь и поешь, / То ли сказки свои родовые, / То ли вирши духовные, / Коим не видно конца. / И плывут на меня до сих пор / Грозовые столетья былые, / И в глаза мои смотрит Судьба, / Не скрывая лица. / И уж если теперь / Мои песни хоть что-нибудь значат, / И уж если теперь я и сам / Хоть на что-то гожусь, – / Ах, всему тому корень / Тогда ещё, бабушка, начат – / Там, у нас на печи, / По которой я нынче томлюсь» (1982).
Вот главный источник богатства русского языка, пословиц, поговорок, несравненных метафор и сравнений, знание былых историй и приключений родового гнезда.
Семья переехала в торговое село Лотошино Московской области, где в 1939 году Тряпкин закончил среднюю школу и, увлечённый русской историей, поступил в Московский историко-архивный институт. Но нахлынула война, и Николай Тряпкин вынужден был эвакуироваться в лесную деревню, недалеко от Сольвычегодска, начал работать на колхозном поле, потом стал счетоводом. И новые волны яркого северного языка, с его афоризмами, образами и меткостью, переполняли творческую душу юноши. Здесь ещё помнили Николая Клюева, Тряпкин хорошо знал творчество Алексея Кольцова, ценил поэтические образы Александра Прокофьева, Александра Блока, Сергея Есенина, уж не говоря о Пушкине, Державине, Тютчеве, многое из поэтического творчества русских гениев он знал наизусть. И полились первые строчки Николая Тряпкина. В 1940 году Тряпкин написал стихотворение «Запев. Русским гармонистам», в котором прославляет русскую гармонь и величавую русскую девицу: «И сошла ты, дивная, с крылечка / Да навстречу песенке моей…» (Тряпкин Н. Избранное. С. 11). С этого стихотворения начала крепнуть крестьянская лира, и до конца жизни Николай Тряпкин совершенствовал своё поэтическое мастерство, публикуя стихи чуть ли не во всех патриотических газетах и журналах.
«В этой маленькой северной деревнюшке и началась моя творческая биография, – писал Николай Тряпкин в автобиографии. – Коренной русский быт, коренное русское слово, коренные русские люди. Я сразу почувствовал себя в чём-то таком, что особенно близко мне и дорого. У меня впервые открылись глаза на Россию и на русскую поэзию, ибо увидел я всё это каким-то особым, «нутряным» зрением. А где-то там, совсем рядом, прекрасная Вычегда сливается с прекрасной Двиной. Деревянный Котлас и его голубая пристань – такая величавая и так издалека видная! И повсюду – великие леса, осенённые великими легендами. Всё это очень хорошо для начинающих поэтов. Ибо сам воздух такой, что сердце очищается и становится певучим. И я впервые начал писать стихи, которые самого меня завораживали. Ничего подобного со мной никогда не случалось. Я как бы заново родился, или кто-то окатил меня волшебной влагой» (Там же. С. 5).
Первое стихотворение было опубликовано в журнале «Октябрь» в 1946 году (№ 11—12), в 1956 году вышел сборник «Белая ночь» в Северо-Западном книжном издательстве, а в 1958 году в книге «Распевы» Николая Тряпкин предстал полностью сложившимся ярким и самостоятельным поэтом, усвоившим и величавую торжественность Гавриила Державина, и обезоруживающую искренность Сергея Есенина. Эта поэтическая самостоятельность резко выделяла его на фоне современной поэзии.
В 1958 году Николай Тряпкин написал стихотворение «Рождение», в котором каждый прочитал гимн наступившей свободе: «Душа томилась много лет, / В глухих местах дремали воды, / И вот сверкнул желанный свет, / И сердце вскрикнуло: свобода!.. / Весь мир кругом – поющий дол, / Изба моя – богов жилище, / И флюгер взмыл, как тот орёл / Над олимпийским пепелищем. / И я кладу мой чёрный хлеб / На эти белые страницы. / И в красный угол севший Феб / Расправил длань своей десницы. / Призвал закат, призвал рассвет, / И всё, что лучшего в природе, / И уравнил небесный цвет / С простым репьём на огороде. / Какое чудо наяву! / А я топтал его! Ногами! / А я волшебную траву / Искал купальскими ночами!.. / Чтоб в каждой травке на земле / Времён подслушать повороты» (Там же. С. 155—156). Талантливый поэт Виктор Кочетков увидел в этих поэтических картинах то, что выделяло Тряпкина в русской литературе: «С этого умения уравнять небесный цвет с простым репьём на огороде, с этой свободы в обращении со словом, с этой непочтительности к привычным, «освящённым» поэтическим правилам «истинной», «высокой» поэзии, начинается настоящий Тряпкин, о котором хорошо сказал немногословный Юрий Кузнецов:
«…в его стихах всегда возникает ощущение ликующего полёта… Бытовые подробности в его стихах отзываются певучим эхом. Они дышат, как живые. Поэт владеет своим материалом таинственно, не прилагая видимых усилий, как Емеля из сказки, у которого и печь сама ходит, и топор сам рубит.
В книгах последних лет своеобразная поэтическая манера соединилась с завидным знанием жизни, с философской углублённостью и гражданской зрелостью. Поэт предстаёт перед нами как певец трудовой жизни и трудового человека, как своеобразный летописец срединной России, прошедшей через столькие перемены и испытания. Всякий раз его картины деревенского мира увидены с какой-то неожиданной, непривычной точки зрения. Это делает поэтический рассказ Николая Тряпкина новым не только по форме, но и по сути своей. Уж кто-кто, а он говорит так самобытно, что у читающего не возникает ни малейшего желания сопоставлять стих Тряпкина с чьим-то другим стихом. Он как бы заново открывает нам мир, как бы заново творит его из хаоса разнородных частей. Есть что-то былинное в его манере приподнимать низкое небо будничности и раздвигать деревенскую околицу так широко, что ею можно опоясать вселенную… Слово Тряпкина, вобравшее в себя шорохи космоса и шелест простой былинки, свет сегодняшнего дня и отблеск вековой дали, полётное слово Тряпкина рождено для того, чтобы звучать под высоким небом Родины, среди тех задумчивых русских далей, которые он так любит и которые так празднично умеет изобразить» (Там же. С. 7—8).
