Именно в первый раз союзникам посчастливилось совершить то, что им до того не удавалось — и что совершили немцы весной 1918 года: в первом рывке наступления достичь действительно большой оперативной победы. Хотя и она не вела ещё к стратегическому решению, к прорыву, но это был для немцев совершенно новый и травматический опыт. Англичане, канадцы и австралийцы, усиленные теперь танками, которые впервые сыграли в этой войне большую роль, ворвались на германские позиции, вынудили к похожему на бегство отступлению первую линию — и этого тоже до сих пор не происходило — и взяли очень много пленных. И они смогли также развить эту победу.
В своих воспоминаниях Людендорф повествует: ему было сообщено, что выдвигавшиеся на замену германские части приветствовались откатывавшимися фронтовыми войсками криками «Штрейкбрехеры!» Действительно ли это происходило или это только легенда — во всяком случае на Людендорфа эта история произвела глубокое впечатление. В своих воспоминаниях он написал, что ему после этого стало ясно, что инструмент, которым ведется война, германская армия, больше не был надёжным: «Войну следовало окончить».
Что же произошло с германской армией между мартом и августом? В марте они, изнуренные, истощённые, с уже убывающими последними силами, всё же ещё раз с полной волей к победе и с временным большим успехом сражались в наступлении. В августе они явно не были больше готовы даже в обороне отдать последние силы. При этом следует иметь в виду одно обстоятельство, которое проявилось особенно отчётливо в последующие месяцы, во время долгих боёв при отступлении с августа по ноябрь 1918 года. Германская армия тогда с моральной точки зрения распалась на две различных части. Одна часть войск сражалась столь же твёрдо, как и прежде, грозящим поражением она была прямо фанатизирована. Она еще вела героические оборонительные сражения — однако, как сказано, только частью войск. У другой, большей части проявилось, что германский военный дух теперь был подпорчен. Эти солдаты в целом внутренне сдались, они больше не видели никаких шансов на победу, а видели только неминуемое поражение и просто не имели никакого желания ещё отдавать свою жизнь в этом заключительном акте проигранной войны. С военной точки зрения возвысившаяся до фанатизма, до отчаяния готовность к обороне одной части армии само собой разумеется оценивалась более высоко; но следует быть справедливыми и по отношению и к другой части.
Это были не трусы и не дезертиры, напротив — речь шла о думающей части армии. Ведь массовые войска Первой мировой войны были думающими войсками. Старые профессиональные армии были чистыми машинами, прочно вымуштрованными на приказ и повиновение: «Пусть лошади думают — у них голова большая». На это безоговорочное послушание регулярных войск нельзя было более рассчитывать в войсках «последнего призыва» — в армиях последних лет мировой войны. Они были думающими армиями граждан. Чтобы проявить их полную боеспособность, им кроме военной дисциплины требовалось то, что теперь называют мотивацией. Они должны были иметь чувство, что они сражаются за нечто такое, за что имеет смысл сражаться. Я думаю при этом вовсе не об идеалистических целях войны, а просто о возможности победы.
Этой возможности с июля или быть может уже с апреля 1918 года объективно больше не было. Немцы выложили свой последний козырь; он оказался битым. С этого момента они сражались только еще затем, чтобы отодвинуть неминуемое поражение. При мысли о том, чтобы стать жертвой — и при этом напрасной жертвой — должны были проявиться как психологические, так и вещественные симптомы изнурения.
Людендорф полностью был прав также в том, что упадок боеспособности происходил в самой армии — еще не в народе, не в тылу, где всё еще довольно слепо верили в возможность победы; впрочем также введенные в заблуждение преувеличенно оптимистическими военными сообщениями. Это действительно была та армия, которая весной и летом 1918 года потерпела поражение. Поражение, которое на карте военных действий вряд ли можно было различить, поскольку оно было моральной природы. Стремящейся к победе германской армии 1914 года после этого больше не было. Даже если некоторые войсковые части еще продолжали сражаться с полной отдачей, то моральное состояние германской армии в целом если и не было сломлено, то всё же оно сильно пострадало. Людендорф был полностью прав в том, что из этого он уже в августе 1918 года вывел заключение, что войну следует окончить.
Но как? Ведь между тем западные державы были убеждены, что они преодолели критический момент, так что они смогут тотчас же перейти к контрнаступлению, не ожидая еще долго американцев. И к тому же у них теперь был непривычный опыт — опыт успешного контрнаступления. С августа германская армия постоянно отступала с одной позиции на другую — всё еще сражаясь, но сражаясь уже всё же не столь решительно, как прежде. В конце сентября они достигли так называемой линии Гинденбурга — последней полностью выстроенной, находившейся уже далеко за старым фронтом оборонительной позиции; и как раз там союзники после небольшой паузы со всей силой возобновили своё контрнаступление. Теперь грозил прорыв союзников через позиции линии Гинденбурга и тем самым — военная катастрофа на Западном фронте.
В этой ситуации Людендорф решился капитулировать. 28-го сентября он пришел к соглашению с Гинденбургом, что требуется заявление о прекращении огня. Оно должно было быть объединено с предложением мира на базе так называемых «14 пунктов» американского президента Вильсона. Если бы Гинденбург и Людендорф внимательно прочитали эти 14 пунктов, то им бы стало ясно, что они предусматривают полное поражение Германии, поскольку среди этих 14 пунктов было не только возвращение Эльзас-Лотарингии Франции, но также и восстановление Польши, включая прусско-польские области и с доступом к морю, то есть будущим польским «коридором». Я не верю, что Людендорф подробно изучил 14 пунктов, он вбросил их, так сказать, на ринг, чтобы затруднить американцам отказ немцам в просьбе о прекращении огня и предложении мира.
На следующий день, 29 сентября, произошло ещё нечто, что должно было стать весьма важным для дальнейшего хода событий. Людендорф в это воскресенье пригласил в штаб-квартиру гражданское руководство рейха. Оба важнейших члена правительства — рейхсканцлер граф Хертлинг и министр иностранных дел фон Хинтце — ехали различными способами: Хинтце, молодой, энергичный мужчина, ехал всю ночь и встретился с Людендорфом утром воскресенья; Хертлинг, старый человек, путешествовал дневным поездом и потому прибыл в штаб-квартиру в Спа лишь далеко после полудня. Однако между тем Хинтце уже познакомил Людендорфа с новой идеей.
Рассуждения Хинтце исходили из того, чтобы предложение о перемирии подкрепить внутриполитически, чтобы завоевать симпатии президента Вильсона. Требовалось парламентарно-демократическое правительство, чтобы произвести на американцев впечатление новой, демократической Германии, стремившейся к миру — на основе самим Вильсоном разработанной мирной программы! Так что теперь следовало привлечь в правительство большинство рейхстага, и кроме того, изменить конституцию, сделать рейх парламентской монархией, в которой рейхстаг может смещать министров и рейхсканцлера через вотум недоверия, следовало пробудить впечатление, что к миру стремятся не из-за грозящей военной катастрофы, а вследствие этого демократического обновления.
Людендорф охотно воспринял это предложение, но при этом он скорее думал о несколько ином. Я уверен, что психологические и дипломатические соображения, которые стояли за предложением Хинтце, он признал заслуживающими внимания. Но что он из этого тотчас же понял — это то, что в таком случае ему не требуется самому поднимать белый флаг, а он сможет втиснуть его в руки большинства в рейхстаге, то есть своих внутриполитических врагов.
Так что 29 сентября в присутствии также появившегося кайзера — который однако вёл себя при этом исключительно пассивно — в штаб-квартире было решено, что тотчас же должно быть образовано парламентское правительство с министрами из большинства в рейхстаге. Это правительство должно было без официального участия Высшего Командования, но с чрезвычайной скоростью опубликовать заявление о прекращении огня и о мирных переговорах, так как по оценке Людендорфа существовала непосредственная угроза развала Западного фронта. Поэтому ему должно было быть разрешено изменить конституцию и парламентаризировать рейх.
Когда ведущие депутаты рейхстага 2-го октября в Берлине были посвящены во всё посланником Людендорфа, то они растерялись. Понимание того, что война на Западе теперь проиграна с военной точки зрения и что даже грозит военная катастрофа, все они, включая членов большинства в рейхстаге, всё же восприняли как страшную неожиданность. И с этим ужасным сообщением было сверх того связано требование теперь им самим принять ответственность за потерпевшее банкротство предприятие.
