самиздатской рукописи «История русской политической оппозиции» (из-за которой я, собственно, и оказался в Америке), заключалась в том, что все они были историческими и теоретическими. А говорить-то приходилось с жесткими прагматиками, искренне презиравшими теории и понятия не имевшими ни об истории России, ни тем более о русском национализме. Или с их советниками-советологами, единственная теория которых состояла в том, что либерализация и тоталитаризм — понятия несовместные, как гений и злодейство. Представления о «посттоталитарном режиме» в их обиходе не существовало. Ни в нацистской Германии, ни в фашистской Италии (привычных моделях для суждения о тоталитарном СССР) никакой либерализации не произошло: тоталитаризм в принципе неспособен меняться, либерализация, стало быть, немыслима. Так откуда же ей взяться в Москве? Удивляться ли, что мои аргументы отлетали от них как от стенки горох?
Jerry Haugh
Richard Pipes
Откликнулась лишь русскоязычная пресса. Но с какой яростью откликнулась! Иначе, чем о «засланном казачке» обо мне и не писали. Борис Парамонов опубликовал уничтожающую статью «Парадоксы и комплексы Александра Янова» в главном эмигрантском журнале «Континент». Аргументов моих слушать никто не желал. Тем более, что отвечать я мог лишь в малотиражном парижском «Синтаксисе» и израильском «22». Оркестровал (и, подозреваю, оплачивал) травлю сам Александр Исаевич. Одного образца, пожалуй, достаточно: «Вот Янов. Был он коммунистическим журналистом, 17 лет подряд никому не известный. А тут с профессорской кафедры напечатал уже две книги с разбором СССР и самым враждебным отношением ко всему русскому. В “Вашингтон Пост” на целую полосу статья, что Брежнев — миролюбец. Смысл его книг: держитесь за Брежнева всеми силами, поддерживайте коммунистический режим». Это Солженицын. Такая вот, извините за выражение, «критика».
Так продолжалось долгих пятнадцать лет. В целом впечатление о них осталось двойственное. Лягушки в русскоязычном болоте, конечно, продолжали квакать. Но в свободном, т. е. в университетском, мире движение мысли началось. Страшно медленное, на первых порах беспомощное (мы сейчас увидим, до какой степени), но началось. Дай ему жизнь несколько лишних лет, оно. быть может, и дозрело бы до кондиций. Но жизнь не дала. Оттого и встретила Америка смену режима в СССР совершенно к нему неготовой. Прав оказался Черчилль, что Соединенные Штаты всегда принимают правильные решения, но… лишь перепробовав сначала все неправильные. Порою, как испытала на своем опыте Россия, правильные решения приходят слишком поздно, когда ничего уже не исправишь.
Вот как это начиналось. В мае 1981 года собрались, наконец, советологи в Вашингтоне на первую конференцию, посвященную русскому национализму. То, что я на ней услышал, навсегда останется самым странным событием в моей американской жизни. Первым выступил самый радикальный ревизионист советологии Джерри Хофф (Наи§Ь) со сногсшибательным тезисом «Все русские — националисты».
— Значит ли это, — спросил я — что Андрей Сахаров такой же националист, как, скажем, Леонид Брежнев? Или как Александр Солженицын?
— Да, но он хороший националист.
— Что за детский сад, право, «хороший», «плохой»? Объясните лучше бунт русских националистов против режима в 1960-е, и не только в самиздате, но и в подцензурной печати? Почему не признали они брежневский режим своим? И почему режим не признал их своими, натравив на них не только официальную прессу, но и КГБ, упрятав одних в лагеря и заставив замолчать других?
Не было у Хоффа на эти вопросы ответа. Но самое интересное было дальше. Ричард Пайпс (Р1рез). историк, откровенно презиравший Хоффа, на конференцию опоздал и его выступления не слышал. И моих вопросов, на которые Хофф не мог ответить. не слышал, конечно, тоже. Каково же было изумление аудитории, когда он слово в слово повторил тезис своего антагониста? И как должен был удивиться Пайпс, что зал, слушая его, хохотал. Рассказываю эту историю, чтобы дать читателю представление о том. как жалко и беспомощно это начиналось.
Жизнь, однако, не давала расслабиться. Появились такие документы. как «Слово нации» или сборник «Из-под глыб» (о которых в следующих главах). Стало очевидно, что пошлостями вроде «все русские — националисты» от проблемы не отделаешься. Может быть, какую-то роль сыграла и четвертая моя книга — The Drama of the Soviet 1960-s (понятно и без перевода). Так или иначе, за дело взялся постоянный мой оппонент в Америке Джон Дэнлоп (Dunlop). В 1984 году вышла его книга Faces of Russian Nationalism (тоже понятно), призванная раз и навсегда защитить от меня русский национализм.
Дэнлоп разделил своих подопечных на две группы, своего рода «меньшевиков» и «большевиков». Первые были дороги его сердцу, и он придумал для них духоподъемное название «православные возрожденцы», вторых назвал без затей «национал-большевиками» (НБ). И нисколько не скрывал, что НБ «по сути, фашистский феномен, радикально правое движение в государстве, номинально руководимом радикально левой идеологией». Зато возрожденцы, связанные с РПЦ, надежда России — и мира (автор сопроводил свое сочинение подробной инструкцией правительству США о том, как в грядущей борьбе за власть поддержать РПЦ и националистов).
Логично, казалось бы, предположить, что у возрожденцев нет ничего общего с фашиствующими НБ. Тем более, что от последних не ожидал он в случае их прихода к власти ничего, кроме всяческих ужасов, вроде того, говоря его словами, что «французский советолог Ален Безансон назвал панрусской военно-полицейской империей, или военной диктатурой, руководимой хунтой». Вопреки ожиданиям, однако, Дэнлоп подчеркивал, что между возрожденцами и НБ «китайской стены нет» и они «признают общность (community) своих интересов, как явствует из одобрения Солженицыным молодогвардейца Чалмаева и вообще национал-большевистской ориентации его журнала.
Вот тебе, бабушка, и Юрьев День! Это-то как понимать? НБ ратуют за военную хунту, а Солженицын их одобряет? Напиши я что-либо подобное, Дэнлоп первым съел бы меня с пуговицами. Но нет. Недооценили мы автора. Это хитрый ход. Вот что имел он, оказывается в виду: «когда НБ придут к власти, они будут уязвимы для доводов более утонченных возрожденцев, с которыми у них много идейных и эмоциональных связей. Возможный сценарий поэтому: за кратким царствованием НБ последует правление возрожденцев».
Ну да, мы же помним, большевики поцарствовали, а потом вдруг размякли и, уступив доводам «более утонченных» меньшевиков, «с которыми у них было много идейных и эмоциональных связей», добровольно отдали им власть. Не так ли? Или именно их, ближайших идейных родственников, они первыми и вырезали? Так же, как якобинцы вырезали жирондистов, сталинисты — большевиков, крайние хомейнисты — умеренных. Ведь это элементарный закон всех революций: экстремисты начинают —
