Между тем логика вещей требовала новых и новых опасных шагов. Куропаткин, сменивший в начале 1898 г. Банковского, заявил о необходимости занять всю Квантунскую часть Ляодунского полуострова и вести ветку от Восточнокитайской железной дороги к Порт-Артуру. Без этого он не считал возможным защищать захваченные пункты. Китайское правительство (императрица-регентша) под влиянием Англии и Японии не соглашалось на «мирную передачу» России (под видом «аренды») всех этих чисто китайских земель. Тогда Витте вмешался в дело, он телеграфировал своему агенту в Пекине Покотилову, прося его повидаться, «посоветовать» Ли Хунчжану и другому влиятельному сановнику Чжан Иньхуань оказать воздействие, чтобы соглашение было принято; «причем я пообещал как первому, так и второму сановнику значительные подарки, а именно первому 500 тысяч рублей, а второму 250 тысяч рублей. Это был единственный раз, когда в моих переговорах с китайцами я прибег к заинтересованию их посредством взятою).
Витте упустил из вида, что если не все, то многое тайное становится явным. Мы знаем теперь из непререкаемых официальных документов, что еще в марте 1897 г. Ли Хунчжану через посредство князя Ухтомского был дан — тоже в виде взятки — 1 миллион рублей за получение Россией концессии на Восточнокитайскую железную дорогу- Что касается взяток в связи с уступкой Квактуна, то цифры, даваемые Витте, не вполне точны: Ли Хунчжан получил 609120 рублей, а Чжан Иньхуань — 51171 рубль.
Поправка (или дополнение), которую вносят документы, очень существенна: выходит, что Витте давал китайцам взятки вовсе не тот «единственный» раз, когда, по его уверению, это требовалось во имя избежания кровопролития, но и тогда, когда ему, Витте, желательно было осуществить свою идею о Восточнокитайской железной дороге, еще в 1897 г. Признаться в этом первом миллионе, данном Ли Хунчжану, значило бы для Витте лишиться в глазах читателей его воспоминаний ореола мудреца и миротворца, который был совсем неповинен в русской захватнической политике на Дальнем Востоке. Витте, очевидно, так и не понял до конца дней своих, что он своим специально для китайских взяток созданным «лихун-чжанским фондом» развращал не только старого сребролюбца Ли Хунчжана и подобных ему сановников Поднебесной империи, но прежде всего Николая 11, графа Муравьева и всех тех, с которыми ему пришлось тщательно бороться и в 1897 г., и впоследствии, В самом деле, почему же не захватить Северный Китай, раз за ничтожные деньги это возможно сделать без немедленного риска? Ведь если Китае молчит, то немедленного вмешательства со стороны Японии и Англии быть не может. Что будет потом — это на Николая II и его двор действовало очень мало. И Витте знал это, и сам говорил об этом свойстве царя: понимать опасность только, когда она уже прямо пред глазами, но никак не раньше. Зная это и вместе с тем показав царю, что вполне возможно всегда добиться мира с Китаем, сколько бы от него ни отхватить земли, чему же удивляется и чем возмущается Витте, когда описывает, как он был бессилен в царских совещаниях по делам Дальнего Востока?
Ли Хунчжан принял мзду и сейчас же уладил все дело: Квантунский полуостров был отдан России. Николай II, которому Витте объяснил причину внезапной уступчивости Китая, написал резолюцию: «Это так хорошо, что даже не верится».
Необычайно характерная для Внтте черта: настойчиво (и тут же, на следующей странице) повторяя, что обладание Квантуном повлекло за собой гибельные для России последствия, Витте в то же время явно гордится этой высочайшей резолюцией. В этом человеке был и проницательный политик, видевший будущее и с гневом и скорбью смотревший поэтому на захват чужих земель, и в нем же сидел одновременно ловкий политический делец, техник, царедворец, который полагал свою честь в том, чтобы целесообразно и безболезненно исполнить задание своего повелителя, чтобы обнаружить при этом уменье и находчивость, совсем независимо от внутреннего смысла исполняемого поручения. «Этот захват Квантунской области… представляет собою акт небывалого коварства», — торжественно заявляет Витте (т. I. с. 118), только что похвалившись тем, как он ловко все уладил с китайскими взяточниками, чтобы заполучить эту Квантунскую область (т. I. с. 115). Нужно сказать, что для китайских контрагентов Витте все это дело сошло неблагополучно. Ли Хунчжан был отставлен и занял сравнительно второстепенную должность: очевидно, о чем-то неладном догадались в Китае. Чжан Иньхуань был сослан и в ссылке казнен. Наконец, по прибытии в Пекин был там публично казнен и китайский посол в Петербурге Сюн-Кингшен, «весьма почтенный и добросовестный китаец», — как с чувством замечает Витте, не понимающий, что в его устах и в данном случае эта хвала не может иметь особенно большой авторитетности. Прямым последствием этого захвата было, конечно, как уже сказано, полное и безвозвратное крушение политики Витте, как он ее представлял себе до тех пор: Китай из покровительствуемой державы делался тайным, но упорным врагом России, другие державы потребовали (и получили) отдельные части китайской территории, и, кроме того, пришлось, ввиду явно угрожающей позиции Японии, отказаться от «влияния» в Корее, т. е. удалить оттуда русского финансового советника и вообще примириться с мыслью, что в Корее русское влияние будет заменено японским. Не желая многого додумывать до конца, Внтте изображает дело так, будто если бы не захват Порт-Артура и затем всего Квантуна, то вовсе не зачем было бы уступать Корею японскому влиянию, и Россия могла бы продолжать там свою, начатую в 1896 г. под эгидой Витте, политику. Это все весьма фантастично: мы знаем теперь достоверно, по японским и английским данным, что Япония ни за что не примирилась бы с утверждением русского влияния в Корее; что Корея признавалась в Японии делом жизненной, первой необходимости; что одной Кореи было бы вполне достаточно для войны Японии против России, если бы в самом деле обнаружилось серьезное русское влияние в этой оспариваемой стране. Как и относительно Восточнокитайской дороги, так и относительно Кореи у Витте какая-то странная аберрация: он упорно не хочет видеть, что и эти вопросы таили в себе страшную опасность, что Николай II продолжал очертя голову, с неслыханным (для России) риском то-самое дело, которое умно, ловко, гораздо осторожнее начал в 1895–1896 гг. делать сам Витте.
Но чем дальше шел процесс захвата Китая, тем решительнее Витте боролся против всякой активной политики России на Дальнем Востоке. В 1900 г. разразилось боксерское восстание в Китае, и, вопреки желанию и советам Витте, русские войска приняли участие в походе усмирительных европейских отрядов на Пекин. Витте настаивал, что нам совсем нечего делать в Пекине, что Пекин должны усмирять те державы, которые заинтересованы в Южном Китае, Россия же заинтересована только на севере. Но остановить Николая и с готовностью исполнявшего его волю военного министра Куропаткина было невозможно. «Политика молодого человека», как злобно определяет Витте образ действий Николая, торжествовала; русские войска вместе с другими вошли в Пекин. Но из Пекина они ушли, а в Маньчжурии остались. На сцену выступил тот вопрос, который, конечно, неминуемо должен был рано или поздно обостриться после захвата Квантуна. Уже тогда, в 1898 г., было ясно, что такой тоненькой нитки, как ветка железной дороги, идущая через Маньчжурию, недостаточно для связи России с ее новым Квантунским владением и что под каким угодно предлогом рано или поздно русское правительство будет стремиться завладеть всей Маньчжурией. Боксерское восстание явилось удобнейшим поводом для ускорения этого предрешенного нового (и самого грандиозного) захвата. Куропаткнн не скрывал своего восхищения по поводу боксерского восстания, прямо заявляя, что нужно превратить Маньчжурию в Бухару (т. е. в вассальную область России), пользуясь походом против боксеров.
С 1900 г. начинается новый этап в безнадежной борьбе Витте против Николая П. Николай и орудие его воли — Куропаткин — не желали уводить войска из Маньчжурии. На их стороне была вся сила, и не только потому, что Николай был самодержавным императором, и его желание (при его тихом, по непреодолимом упрямстве) должно было поэтому в конце концов восторжествовать. Были и другие причины. Захват Маньчжурии был очень уж традиционен, так сказать, очень логичен по своей природе: стародавняя захватническая политика, столетиями приводившая к территориальной экспансии, на этот раз, к концу XIX и началу XX вв., еще более выигрывала в глазах всех правящих кругов в своей популярности, потому что с ней можно было связать (правда, пока больше на газетной бумаге, в мечтаниях) частичное разрешение «переселенческого вопроса», т. е. рокового вопроса о крестьянском малоземелье. Восторги части прессы но поводу создания «Желтороссии» были лишь одним из отгодосков этого течения. «Захват Порт-Артура и Дальнего не возбудил и сотую долю того восхищения и тех надежд, как захват Маньчжурии и ее военная оккупация в 1900 г. и следующих годах. Мог ли всей этой силе противиться Витте? Что он был в состоянии ей противопоставить? Только свои опасения, что Россия непременно нарвется на жестокий отпор в этой Желтороссии и непременно потерпит поражение. Но ведь доказать это он не мог, и роль зловещей пророчицы Кассандры оттого всегда и является такой неблагодарной, что, кроме своей интуиции или своей проницательности, ни у какой Кассандры в распоряжении ничего нет, никаких аргументов. Да и ослаблялась позиция Витте тем, что не один Воронцов, но и многие другие считали, что именно сам Витте своей Восточнокитайской дорогой повел Россию на Дальний Восток и создал против нее новый, не существовавший доселе фронт.
