зла! Собственно, к этому и вели последние фразы политических разоблачений: «В былые годы, в былые столетия Гришка Отрепьев колебал основы русской державы. Гришка Отрепьев воскрес в Гришке Распутине, но этот Гришка опаснее Отрепьева. Надо просить государя, и вы (обращение к министрам. — А. С.), его высокоподданные слуги, должны сказать государю-императору: „Да не будет Гришка Отрепьев руководителем русской внутренней общественной мысли“». Речь оратора сопровождалась выкриками: «Верно, браво!» В конце, как гласит беспристрастная стенограмма, раздались бурные и продолжительные аплодисменты
2.
Среди слушателей оратора внимательный наблюдатель мог бы заметить красивого молодого денди, с огромным вниманием и волнением воспринявшего призыв Пуришкевича избавить страну от Распутина. Это был князь Феликс Юсупов, богач, меценат, плейбой, женатый на племяннице царя Ирине, одной из немногих членов императорской фамилии, лично близкой Николаю II. Феликс и Ирина составляли необычайно эффектную, прекрасно выглядевшую пару счастливых баловней судьбы, они были в центре большого света столицы. Взволнованный речью Пуришкевича, глубоко его потрясшей, Юсупов принимает решение убить мерзавца. Как мы знаем, внесудебный приговор и был им приведен в исполнение. Как видим, речи, произнесенные с высокой трибуны Государственной Думы, вызывали и такие «кровавые разборки» и трагические развязки.
Резонанс, вызванный речью, оценка поступка Пуришкевича в прессе, в большом свете могли только укрепить князя Юсупова в его решимости.
«Речь» немедленно заявила, что Пуришкевич доказал, что и правые в Думе поддерживают речь Милюкова 1 ноября и что теперь на этой позиции стоит вся Дума. М. О. Меньшиков публикует статью «Искреннее слово», заявляя, что прослушал ее «в бурную субботу с большой благодарностью и полным, как и вся аудитория, удовлетворением». Сдержанный, вдумчивый профессор Е. Н. Трубецкой тоже не скрывал восторга. «Впечатление было очень сильное, — писал лидер прогрессистов своей конфидентке М. К. Морозовой — хозяйке модного философского салона в Первопрестольной, — самые консервативные члены Госсовета и многие бывшие министры не стеснялись громко одобрить Пуришкевича, а великий князь Николай Михайлович (известный историк, франкофил, масон, меломан и меценат. — А. С.) из своей ложи громко ему аплодировал. Очень важно, что такое слово было сказано, притом именно правым. За это Пуришкевичу можно простить очень многое. Я подошел пожать ему руку»3.
Речь Пуришкевича произвела огромное впечатление во всех кругах московского общества, писал градоначальник Первопрестольной Трепову в «совершенно доверительном» личном письме 24 ноября 1916 г. Но так было не только в Москве. Из Казани депутату Годневу писали, что интеллигенты правых убеждений и простые люди сознают, прочитав речи Пуришкевича, Милюкова, Маклакова, Шульгина, что они молились не тем богам. Об этих речах «всюду огромный гул. Популярность огромная».
Одним из последствий бурной речи Пуришкевича был громкий скандал в Думе, спровоцированный на ее следующем заседании, 22 ноября, Марковым-вторым. Он попытался разоблачить «ренегатство» своего бывшего однодумца, но избрал самый неверный путь, начал цитировать старые речи Пуришкевича и сопоставлять их с новой. Но подобный прием — «бывших друзей клевета ядовитая» — бьет часто бумерангом по «разоблачителям». Поняв все это и потеряв самообладание, Марков подошел вдруг к председателю Родзянко, лишавшему его слова за непарламентские выражения, и бросил ему неспровоцированное, грубое оскорбление: «Мерзавец! Болван!», повторяя бранные слова вновь и вновь. Тут же был поставлен вопрос об его удалении на пятнадцать заседаний — это было самое большое наказание буянов. В оправдательной «пятиминутке» перед голосованием Марков признал: «Я сделал это сознательно. С этой кафедры осмелились оскорблять высоких лиц безнаказанно, и я в лице вашего председателя, пристрастного и непорядочного, оскорбил всех вас» (то есть депутатов, Думу)4.
Действия Маркова весьма примечательны для понимания ситуации в стране и Думе, они невольно воскрешают в памяти известный афоризм древних: «Обреченных на гибель боги лишают разума». Марков обезумел, но как оценить действия самого Пуришкевича, который стал соучастником Юсупова в расправе над Распутиным?! Как оценить позицию Родзянко, Маклакова, знавших о готовящемся убийстве? Для соучастия в «кровавой разборке» надо потерять не только рассудок, но совесть и честь. Идя сознательно на скандал, Марков, видимо, думал об укреплении фракции правых, треснувшей после ухода Пуришкевича; но результат получился обратный — большая часть фракции (34 из 57 человек) откололась и образовала новую группу «независимых правых» во главе с князем Б. А. Голицыным. Марков своей руганью нанес удар не по Родзянко, а по правым, и тем укрепил позиции Прогрессивного блока — такой вывод делали правые депутаты, да это было и общее суждение5.
Для Думы скандал Маркова имел и другие последствия. М. В. Родзянко вспоминает: «Я даже сразу не понял, что произошло. Потом сообщил Думе о нанесенном председателю оскорблении и вышел. Старший товарищ спикера, граф Бобринский, взяв руководство заседанием, с трудом успокоил зал. В кабинет за Родзянко бросились депутаты, выражая свои сочувствия и сопереживания. Сын Родзянко, офицер-преображенец, находившийся на хорах для публики, бросился вниз, чтобы немедленно вызвать обидчика отца к барьеру. Спикеру с трудом удалось успокоить сына. Запретив сыну дуэль, сам он послал, однако, вызов Маркову, избрав секундантами своих бывших сослуживцев по кавалергардскому полку. До дуэли, однако, не дошло. Часть фракций, входивших в Прогрессивный блок, объявили Маркову бойкот (впредь в Думе руки ему не подавать). Скандалист становился по этому вердикту, осуждению бесчестия, недуэлеспособным». На вечернем заседании Родзянко настоял на голосовании поставленного им вопроса о доверии и был демонстративно переизбран подавляющим перевесом голосов, против подано было только 26 шаров (3 ноября он при перебаллотировке имел 58 против).
М. В. Родзянко был убежден, что Марков с соучастниками готовил скандал заранее, ибо приставы Думы слышали, как правые еще до выходки переговаривались между собою. «После этого грустного инцидента, — вспоминает Родзянко, — в котором Марков явился только выразителем чьих-то намерений и желаний, я стал получать множество писем и телеграммы от знакомых и незнакомых лиц, от уездных и губернских, земских и городских дум. Совет профессоров петербургского университета почтил меня избранием почетным членом университета. Из Екатеринослава от городской думы пришла телеграмма: „Поздравляем с блестящей победой над гнусной выходкой холопа министерской передней“. Что выходка была заранее обдумана и инициирована, в этом никто не сомневался. Было ясно, что хотели унизить председателя Думы, смешать его с грязью. Вышло иначе. Через день после инцидента я получил через французского посла от президента республики большой крест Почетного легиона»6.
Законодательные речи и шумные скандалы, их сопровождающие, вызвали повышенное внимание общественности и стали объектом всевозможных спекуляций. Думские отчеты о заседаниях, газетные о них публикации из-за цензурных изъятий выходили с огромными плешинами и порождали всевозможные домыслы и сплетни. «Злонамеренные лица, —
