Из Варшавы в поморские города, в Стржелов, Щецин, Любек, Висмар и Росток, понеслись королевские указы о прекращении морского сообщения со Швецией, об аресте шведских судов и о помощи кораблями. Гданьск с Ригой также получили приказ задерживать все суда под шведским флагом, а портовым властям предписывалось позаботиться о том, чтобы провизия и оружие не попадали морским путем к неприятелю.
В самом Гданьске, с согласия Сената, уже в конце 1597 года стояли на якорях четыре пинки, угнанные из Швеции сторонниками Зигмунта, и два больших парусника, закупленных в Шотландии и теперь перестраиваемые в линейные корабли. Один из них - "Сокол" - принадлежал Шульцу, но был реквизирован и содержался вместе со всей командой за счет королевской казны.
Командовал этой небольшой эскадрой вице-адмирал Тоннес Майдель, родом из Эстонии, а капитанами кораблей стали: Якуб Кениг на "Белом Орле" и гданький житель Ян Никель - на "Соколе".
Наконец весной 1598 года варшавский сейм выразил согласие на экспедицию короля в Швецию и выделил ему для этой цели триста тысяч злотых, а Генрих Шульц незадолго до своего отъезда во Францию успел ещё протолкнуть в магистрате подтверждение королевских указов, уполномочивающих Майделя на реквизицию иностранных судов. Свыше шестидесяти английских и голландских парусников попали под арест, Гданьск и Торунь поставляли орудия, ядра и порох, укрепляли побережья порта и Лятарню, нанимали солдат, матросов и артиллеристов, накапливали запасы продовольствия, а из Эльблага, Крулевца, Пруссии и Риги начала поступать помощь деньгами, кораблями, снаряжением и людьми, знакомыми с морским делом.
Шульц, однако, предвидел, что подготовка к экспедиции продлится ещё несколько месяцев. Армада, собранная в Гданьске, и позднее пополненная несколькими английскими судами из Риги и Эльблага, была и вправду многочисленна, но во-первых недостаточно вооружена, во-вторых - управлялась неопытными капитанами и недовольными командами, не готовыми к войне на море. Только королевские линейные корабли и крупные каперские парусники могли равняться с устаревшим, но боевым флотом герцога Зюдерманского. А потому надлежало любой ценой заполучить ещё хоть несколько современных фрегатов или галеонов, которые вместе с флотилией Майделя могли бы составить боевой эскорт всего конвоя.
Генрих Шульц основал для этой цели компанию со значительным участием короля, польских вельмож и даже некоторых иностранцев, закупил несколько английских кораблей и нанял экипажи, а теперь рвался втянуть в эту затею и Мартена, обещая тому не только немалую выгоду, но и командование свежесозданной эскадрой.
Мартен колебался, несмотря на то, что немало обстоятельств склоняли его к такому шагу. Он потерял Марго-Медок вместе с роскошной обстановкой, с мебелью, коврами, картинами и хрусталем, с лошадьми и каретами - со всем, что составляло прелесть этого поместья. Не хотел и попросту не мог туда вернуться, тем более что сыт был по горло тамошними соседями и связанными с ними воспоминаниями. Не верил в долгий мир и в его строгое соблюдение на море, но как бы там ни было пока был вынужден считаться с запретом атаковать испанские суда.
Однако решись он на предложение Шульца, - и все ещё оставшиеся капиталы ушли бы на корабли и снаряжение, и Бог весть когда стали бы приносить доход.
Мысль о постройке верфи, картина роста польской морской мощи, рисуемая Шульцем заодно с Грабинским, которого сразу захватили эти планы, привлекала Мартена. Вернись он на Балтику и загляни в Гданьск, командуя собственной военной эскадрой, имей он такое состояние, какое добывал уже дважды - один раз в Вест Индии вместе с Френсисом Дрейком, второй - захватив груженую серебром каравеллу "Санта Крус" после атаки на Кадис - не колебался бы ни минуты. Но теперь у него оставались лишь гроши, едва достаточные на самое скромное участие в такой затее.
Тем временем Гаспар Лику донес ему, что испанский Золотой флот уже в апреле миновал Багамский пролив и приближается к Азорским островам. Лику рвался попытать счастья. И соблазнял Мартена, а о мирном договоре, подписанном в Вервье, выражался презрительно и даже непристойно, предвидя, каким образом и для какой цели король не далее как через несколько недель использует "эту бумажку", если та конечно окажется на это годна. Наконец в середине мая Мартен решился и на одно, и на другое: во-первых ещё раз добыть состояние, напав вдали от берегов на конвой с испанским золотом, а во-вторых потом в ореоле славы и богатства вернуться в Гданьск, чтобы на службе польского короля претендовать на звание адмирала во главе мощного флота, который решил создать с помощью Генриха Шульца.
Определенные обстоятельства, казалось, вновь способствовали его планам. Мсье де Турвиль намеревался выслать патруль в сторону Бискайского залива, с целью уведомить все остававшиеся в море французские корабли о прекращении военных действий против Испании, и Мартен просил доверить эту миссию ему, вместе с фрегатом капитана Лику, на что и получил согласие.
Тут он однако натолкнулся на неожиданный отпор Марии Франчески и некоторые сомнения своего помощника. Сеньорита решительно заявила, что не примет участия в экспедиции за золотым руном. Она уже сыта зрелищами битв, пролитой крови, громом орудий и запахом порохового дыма. С неё довольно моря и ремесла, которым занимается Мартен, тем более что теперь из королевского корсара Франции он намерен превратиться в обычного пирата, которого не защищает никакое право. Она готова отправиться даже в Гданьск, хоть до сих пор её мнения никто не спрашивал; может даже остаться в Ла-Рошели, или скажем в Бордо под опекой Шульца, но и не подумает сопровождать Мартена в его самоубийственных затеях.
Ян был поражен её словами. Подозревал, что тут не обошлось без Шульца, который с самого начало отговаривал его от столь рискованного плавания, а потом, видя, что Мартена не переспоришь, пожелал иметь некую гарантию, что все будет сделано втихую и в кратчайший срок, так чтобы "Зефир" успел вернуться и отплыть в Гданьск, прежде чем известие о нарушении мирного трактата дойдет до Мадрида, а оттуда до Парижа и Ла-Рошели.
Мартен, поразмыслив, пришел к выводу, что оставляя Марию в доме Генриха в Бордо по сути выиграет вдвойне. Во - первых, он избавлялся от всех волнений за её здоровье и жизнь, подвергавшиеся опасности в каждой битве. Во-вторых, не имел ни малейших сомнений, что Шульц не мог бы покуситься на интимное сближение с Марией Франческой, хотя бы по причине своей суровой набожности и не слишком привлекательной наружности. И можно было положиться на его порядочность и расторопность, если речь зайдет о других приятелях и знакомых сеньориты, которые попытались бы воспользоваться в подобных целях отсутствием Мартена.
Он согласился, подумав:
"- Ведь все займет не больше нескольких недель".
Что же касается Стефана Грабинского, то ему отнюдь не приелись походы и битвы. Напротив - он их жаждал и впредь; но то, о чем Мария Франческа едва вспоминала, для него составляло проблему более существенную. Он хотел быть корсаром или капером, а не пиратом. Он в душе гордился воинской службой и военными трофеями, добытыми под знаменами короля Франции, который - как он полагал - сражался за правое дело. Тем охотнее Стефан готов был сражаться за интересы Польши против врагов Зигмунта III. Но он содрогался при мысли о грабеже, разбое исключительно ради собственной корысти.
Нелегко далось ему довериться со своими сомнениями Мартену. Опасался, что они останутся непонятыми или - что ещё хуже - будут восприняты как оскорбление. Но Мартен выслушал его терпеливо и дружелюбно.
- Я и сам задумывался над этим, - сказал он, кладя руку парню на плечо. - Можешь мне поверить, что имея в виду исключительно собственную корысть, я не затевал бы этого похода. Потому всю мою долю в добыче я заранее предназначил на закупку и оснащение судов, которые хочу привести в Гданьск или там построить. Шульц считает, что Его королевское величество Филип II скоро станет союзником нашего Зигмунта. Я намереваюсь позаимствовать у него немного золота в счет этого соглашения, ибо не слишком верю, что он сам поспешит с такой помощью. Если хочешь, можешь поступить как я. Будешь сражаться не за испанское золото, а за польский флот. Если это не успокоит твою совесть, останься с Шульцем. Мне тебя будет очень недоставать на палубе "Зефира", но жалеть не буду.
Грабинский был уже наполовину убежден. Ведь ни на миг он и не думал отказаться от любой затеи, в которой верховодил Ян. И ни в коем случае не расстался бы с "Зефиром". Даже если бы пришлось платить за это угрызениями совести. Но в глубине души он чувствовал, что Ян пытается обмануть или по крайней мере усыпить его сомнения.
- А Гаспар? - спросил он.
Мартен пожал плечами.
- Я Гаспару не исповедник. Мне кажется, что у него хватает счетов с испанцами, чтобы оправдаться перед самим собой. Он считает их врагами короля и, пожалуй, по сути дела прав.
