Мельник лениво-разочарованно протянул:
- А-а! Слыхали... Ну, так что он про Сазонова-то говорил?
- Надоел, говорит, мне этот Сазонов, надоел! Пора его убрать!
Сычов неожиданно рассмеялся - громко и весело. Сонливости его как не бывало. Озорным блеском сверкнули острые глаза из-под дремучих бровей.
- Молодец, ну, ей-богу, молодец, хотя и Распутин!
Кошанский был озадачен. Помолчав, он с ехидством в голосе сказал:
- Признаться, я не ожидал, что доставлю вам такое удовольствие, указав на столь почтенного вашего единомышленника по сему вопросу.
Старый мельник ничуть не обиделся:
- Вот именно, что п о с е м у вопросу. А что? Лучше бы Распутина было послушать государю, чем этих ваших господ Сазоновых да Милюковых, которые государя-императора на войну подсыкали! Что государю Григорий говорил: "Не воюй с Вильгельмом. Войны не надо. Не затевай кровопролития. Худо будет. Оба вы - хрестьянские государя над хрестьянскими народами!" Я другого чего не касаюсь в нем, а тут правильно рассуждал... Ефимович. А и не только он так считал. Были умные люди! Вот министр Петр Николаевич Дурново говорил: союз надо с Германией, а не война. Насчет Константинополя, насчет проливов - обо всем можно было договориться, ко взаимной выгоде. Германия в нас нуждается, мы - в Германии. У них монарх правит, и у нас - монарх. Или возьмем графа Витте: хотя и масон высших степеней, а то же самое говорил: союз с Германией. Не Германия нас в проливы, в Царьград не пускает, а завсегда - Англия. Испокон веку!
Тут не выдержал - вмешался Шатров.
Спор закипал.
- Ну, это, Панкратий Гаврилович, ты через край - насчет союза с Германией, прости меня за выражение! Какой может быть союз - союз всадника с лошадью? Им чернозем наш нужен, даровая рабочая сила, недра земли. Почему, скажи, пожалуйста, не понравилось нам, когда немцы договорились с Турцией железную дорогу строить Берлин - Багдад? Почему Россия решительный протест заявила, чтобы турки не смели главнокомандующим своей армии Лимана фон Сандерса ставить? Смотри, какой в Германии вой поднялся, когда мы торговые пошлины повысили, - уж тогда чуть до войны не дошло дело! А насчет Константинополя, проливов - не будь ты столь наивен. Уж если, друг, Германия утвердится на Босфоре, то для нас ворота в Средиземное море навеки будут захлопнуты. Замок на этих воротах не турецкий будет, а немецкой работы! Тогда никакого и Константинополя не будет, никакого тебе Царьграда!
- А что же будет? Куда они денутся?
- Никуда. А будет Константиненбург, Кайзербург.
- Ну, ты уж тоже, Арсений... загнул!
- Ничего не загнул. А ты прочитай книгу Трейчке: мы, то есть Россия, да и все славянство, это для них, дескать, только удобрение, компост для будущей германской культуры. А ты - союз!
Здесь еще один голос, отрочески-взволнованный, беззаветно убежденный, вмешался в их спор:
- Да как с ними можно не воевать, когда они проповедуют: "Дейтчланд, дейтчланд юбер аллее!" (Германия, Германия превыше всего!).
То был Володя. Он тоже не ушел с молодежью, и тихонько притаился у плеча старшего брата и жадно слушал беседу.
Рассмеялись. И словно бы впервые заметили, что он тут.
Отец проворчал - не сердито:
- Ишь ты, политик! Сколько раз я говорил тебе, Владимир, нельзя вмешиваться в беседу старших!
И для гостей, как бы в извинение сына, добавил:
- Мы его зовем: "начальник штаба верховного". О! Он вам объяснит стратегическое положение на всех фронтах: и что под Верденом, и на Сомме, и на Рижском.
При этом последнем слове Володя поморщился. Отец понял почему и, улыбнувшись, сказал:
- Ну, вот видите: Рижский фронт вызывает у моего начальника штаба судорогу!
На это Володя не мог не ответить:
- Зато турков гоним вовсю! Эрзерум - наш, Трапезунд - наш. К Багдаду идем. А Брусилов? - Голос у него радостно взвизгнул.
Тут Сычов поощрительно и серьезно спросил его:
- Ну, а сколько вы с Брусиловым пленных взяли?
"Начальник штаба верховного" ответил бойко, без запинки:
- С четвертого июня двести шестьдесят шесть тысяч пленных, двести пятьдесят орудий, свыше семисот пулеметов.
- Это вы молодцы, молодцы!
- Эх, если бы Болгария была сейчас с нами!
Отец, зная, что чем дальше, тем труднее отстранить его от беседы взрослых, снова ласково попытался было это сделать. Но в это самое время Анатолий Витальевич Кошанский, сурово и насмешливо подмигнув мальчугану, произнес веско, раздельно и таинственно:
- Сами виноваты. Это наш кабинет оттолкнул Болгарию. Вернее, министерство наше иностранных дел: злополучная эта нота третьего мая тысяча девятьсот тринадцатого года!
И остановился, наслаждаясь эффектом своей осведомленности. Озадачен был не только Володя, а и Сычов, и Арсений Тихонович, и Никита, и все время молчавший, будто его тут и не было, волостной писарь Кедров.
Наконец хозяин протяжно, раздумчиво проговорил:
- Любопытно, любопытно... Никогда я, признаться, не думал, что так дело обстояло.
- А между тем, господа, это - исторический факт. Я специально занимался этим вопросом.
Кстати сказать, эта последняя фраза частенько излетала из уст Кошанского.
- Специально занимался... И тогда же еще, то есть в мае тысяча девятьсот тринадцатого года, Фердинанд - царь болгарский - сказал: "Месть моя будет ужасна!"
Арсений Тихонович горестно усмехнулся:
- Вот то-то и оно-то, что Фердинанд! И как это было нам допустить немецкого принца на престол славянской страны? И страны, нашей же кровью освобожденной от турецкого ига!
Кошанский развел руками. Не согласился:
- А что ж было делать в ту пору? Не со всей же Европой начинать было войну из-за этого Фердинанда! А ранее этого, как вам известно, герцога Баттенберского немцы воткнули, и опять же Россия-матушка смолчала. Сил не было. Ситуация! И все-таки, я повторяю, кабинет наш (Кошанский из осторожности избегал слова "правительство"), кабинет наш сам виноват в разрыве.
Тут вскинулся угрюмо посапывавший Сычов. Хитренько посмотрел на Кошанского, словно предвкушая, как вечный его вражок попадется в поставленный на него капкан:
- То есть позвольте, позвольте: кабинет, вы говорите, кабинет, а кто же именно? Кто у нас в девятьсот тринадцатом министром-то был иностранных дел?
Анатолий Витальевич понял, куда он гнет, но уклониться от ответа уже нельзя было. С неохотой сказал:
- Ну кто - знаете сами, что Сазонов.
Сычов злорадно захохотал.
- Ага! Сами себя бьете, дражайший Анатолий Витальевич: выходит, по вашему рассказу, что все тот же ваш Сазонов-господин напортил. И вот вам - Распутин: "Надоел мне этот Сазонов, надоел!" Выходит, правильно говорил тобольский наш мужичок?
Кошанский только плечами пожал.
А торжествующий противник его поднялся во весь свой огромный рост и, тряся бородищей и кому-то угрожающе помавая перстом, домолвил:
- Для вас, господа, Сазонов - светлая голова, патриот России, дипломат гениальный, и прочая, и прочая... А я бы на месте государя - да простится мне дерзкое слово! - исправником, и то бы поостерегся его назначить! И знаете почему? А я знаю!
Кошанский дрогнул усом; это означало у него усмешку:
- Не откажите поделиться с нами своею тайною.
- А тайна тут невелика. Масон - ваш Сазонов, старый масон, и высоких посвящений! Нужна ему Россия! Нужен ему крест на святой Софии! Станет он радеть государю-императору! Ему что великий мастер прикажет, то он и сделает!
- Ну, знаете ли, Панкратий Гаврилович, я - юрист, не психиатр, не мое дело ставить диагнозы, но за ваш диагноз я, право, поручился бы: у вас определенно - мания... мания масоника!
Спор переходил в ссору.
Шатров счел нужным вмешаться:
- Господа, господа! - Он встал между ними и приобнял обоих. - Да полноте вам! Люблю вас обоих. Оба вы мне дороги. И - сегодня, в день моей Ольги, у меня в доме? Ну, помиритесь. И не надо камня за пазухой. Подайте друг другу руки. Распутин... Масоны... Бог с ними!
Нехотя, уступая хозяину, Сычов и Кошанский протянули друг другу руки.
И вдруг в это время послышалось:
- Папа, а граф Распутин - хороший человек?
- Что-о?
Смеялись до слез. Даже молчаливый Кедров откинул голову на спинку кресла, снял очки и звонкими взрывами хохотал, закрывая лицо рукой.
На басах погромыхивал бородач. Смеялся сухим своим смехом Башкин. У Кошанского в больших темных глазах заискрилась озорная шутка. Но он сдержался, учитывая возраст Володи. И только сказал:
- Вот, вот, отрок: граф Распутин! Только подымай, брат, повыше...
Наконец Арсению Тихоновичу жалко сделалось сына:
- Да откуда ты взял, дурашка, что - граф?
- Ну, а как же? В газете я прочитал: "Гр. Распутин". А в книгах это - сокращение: "гры" - значит граф.
- Ах, вот как ты рассуждал? Нет, сынок, на сей раз "гры" означает Григорий... И вот что, Володенька: пойди в сад и поищи маму. Она пошла с Аполлинарией Федотовной - показать ей оранжерею.
- Позвать ее?
