превращалась в сложный хозяйственный комплекс, в котором очень видную роль занимали многочисленные ремесленники. В очень красочный форме основание такого княжеского города, в который стекаются со всех сторон ремесленники, описывает в известной фразе Ипатьевская летопись под 1259 г., говоря о построении Холма. Когда прибыли различные мастера, тогда в городе «бе жизнь».
Время возникновения владельческих поселений не всегда улавливается, так как для такого определения социальной сущности каждого городища необходимы очень широкие раскопки его. Для южных лесостепных городищ М.И. Артамонов считает возможным говорить о VIII в. [209]
Для среднего Приднепровья возникновение городов как укрепленных поселков с сильной прослойкой ремесленного населения, по всей вероятности, нужно относить к значительно более раннему времени, но твердых оснований для этого нет. Приведу некоторые косвенные соображения. В отличие от лесного севера, где долгое время преобладали небольшие поселки в 5-15 дворов, на юге рано возникают огромные поселения, кладбища которых насчитывают по 1000 и более курганов. В распоряжении полян находились как скифские системы укреплений («Змиевы валы»), так и большие скифские городища. Некоторые из них были заселены и в VI–VIII вв. (напр., Пастерское городище и др.). Переход южного земледельческого населения к городскому быту был облегчен наличием готовых земляных укреплений, расположенных среди черноземной лесостепи на берегах Днепра, Роси, Ворсклы и их притоков. В Киевском Полесье характерной чертой возникновения известных нам по летописи городов является слияние воедино нескольких (от 3 до 7) небольших родовых поселков, расположенных гнездом бок о бок друг с другом (Искоростень, Киев и др.).
К сожалению, археологические работы по детальному изучению ранних поселений Среднего Днепра только начаты и не дали пока никаких ощутительных результатов [210].
4. Южные и восточные связи славян VI–IX вв.
Постепенное складывание культуры Киевской Руси знает периоды соприкосновения с высокоразвитыми культурами крупных мировых держав (Рима, Халифата, Византии). Один из таких периодов падает на VIII в., когда в ремесленной продукции Приднепровья ощущается идущая с юго-востока струя художественного и общекультурного влияния после сасанидского Ирана, завоеванного в это время арабами.
К сожалению, небогатая историография этого интересного вопроса стоит на норманнистической позиции, считая, что появление восточных вещей в русских областях относится к IX в. и связано исключительно с походами скандинавских викингов [211].
В сочетании с расширенным пониманием готской культуры, к которой причисляли выемчатые эмали (датировавшиеся VI–VIII вв.) и лучевые фибулы (VI–VII вв.), у норманнистов получалась непрерывная цепь культурных воздействий скандинавов на русские области. Согласно этой теории, в IX в. готов сменяют варяги, которых сторонники норманнистов считают создателями культуры Киевской Руси и проводниками ирано-арабского и византийского влияния в Восточной Европе.
Обратимся вновь к анализу археологических фактов. Ранние связи с Византией, установившиеся в VI в., не дали никаких следов влияния византийской культуры на приднепровских славян. Несколько более тесные взаимодействия установились тогда же в юго-восточном направлении на нижний Дон и Боспор.
В Восточную Европу попадали отдельные византийские вещи: в VI в. в качестве добычи, а в VII в., возможно, и торговым путем через возродившийся к этому времени Херсонес. Эпохой расцвета торговли Византии с Приднепровьем и даже с отдаленным Прикамьем нужно считать VII в., точнее — время императора Ираклия (610–641) [212]. Движение болгар во второй половине VII в. в пределы Византии временно закрыло от Восточной Европы этот источник дорогих художественных изделий, а последовавшая затем эпоха внутренних смут и внешней слабости империи надолго прекратила ее связь с Приднепровьем. Сами византийские императоры во время междоусобиц ищут убежища на севере, у хазар (Юстиниан II в 695 г.), и роднятся с хазарскими каганами. Возникновение хазарского каганата должно было неизбежно сказаться на усилении юго-восточных связей Приднепровья. Очень показателен в этом отношении состав известного Перещепинского клада 1912 г. [213]
Наряду со старыми сасанидскими и византийскими вещами IV — начала VI вв. (блюда Шапура II — 309–379 гг. и епископа Патерна из Томи — 520-е гг.), отражающими эпоху первых антских походов на Византию и, в частности на город Томи, в кладе много византийских вещей конца царствования Ираклия (629–641). Таков, например, умывальный прибор из нескольких предметов. Византийские монеты с отверстиями доходят до 641–668 гг., что позволяет относить время зарытия клада к концу VII в., ко времени прекращения связи с Византией.
Кроме чуждых иранских и греческих изделий, в клад попало множество вещей местного изготовления. К ним относятся оружие (меч и топор), псевдопряжки, рельефные украшения сбруи, покрытые листовым золотом и украшенные вставками из цветных камней [214], и застежки. Среди них есть портупейные застежки с гантелевидными перекладинами, которые А.А. Спицын считал характерными для древностей антов. Правда, они встречены на более широкой территории, но часты и на Днепре. Впервые они появляются с монетами Аркадия (395–408) [215]; щиток у ранних застежек прямоугольный с двумя отверстиями для гвоздей. С монетами Юстиниана (527–565) встречается другой тип — с округлым щитком и узорной прорезью [216]. Позднее, в VII в., вырабатывается тип застежки со щитком характерной геральдической формы [217].
Перещепинские застежки (от портупеи меча) замыкают этот эволюционный ряд, представляя собой разновидность геральдического щитка, осложненного крупными декоративными шариками, позолотой и каменной вставкой вместо прорезов. Несмотря на пышность отделки, перещепинские застежки тесно связаны с местным днепровско-черноморским типом, эволюционировавшим здесь с V по VII в. Различие простых медных застежек, находимых в погребениях простых дружинников VII в., и однотипных, но роскошных вариантов в княжеской сокровищнице, не говорит ли о существовании мастеров, состоявших при неизвестном нам, но, несомненно, богатом князе, зарывшем близ Полтавы сундук с вещами, накопленными несколькими поколениями.
Наличие местных мастеров в составе княжеского двора конца VII в. подтверждается местными типами посуды. В кладе имеется 11 золотых кубков более грубой работы, чем цареградские или иранские изделия. В пользу их местного, а не иранского производства говорит то, что эти дорогие сосуды из золота значительно примитивнее, чем иранские изделия из серебра. У мастера перещепинских кубков не чувствуется умелой уверенной руки: он как бы вновь работал на дорогом материале, не вполне осознавая его цену. Как в общей форме их, так и в орнаментике чувствуется подражание восточному серебру сасанидской, а, главным образом, послесасанидской эпохи VII–IX вв., образцы которого как раз в это время начинают проникать как в Хазарию, так и в Приднепровье [218]. Форма кубков очень близка к форме иранского кубка с изображением козлов [219]; различие только в поддоне. Расчеканка лепестками нижней округлой части тулова кубков неоднократно встречена в восточном серебре [220]. Орнамент в виде розеток (кубок № 13) очень част на сасанидских изделиях [221]; плетенка имеет аналогии в ряде сосудов [222]. Полнее представлены иранские аналогии перещепинским
