1766
Sklenář, 1974. S. 283, 292–293, 303, 317; Седов, 1995. С. 287–288, 314–315.
Sklenář, 1974. S. 273–274; Седов, 1995. С. 315.
Sklenář, 1974. S. 278.
Sklenář, 1974. S. 281–282.
Sklenář, 1974. S. 296–297.
Sklenář, 1974. S. 276–277, 285–286, 302.
Sklenář, 1974. S. 277, 285–288.
Sklenář, 1974. S. 280.
См.: Этнография восточных славян. М., 1980. С. 191–192.
Sklenář, 1974. S. 273, 274, 276–277, 283, 287, 288, 317.
Sklenář, 1974. S. 276–277, 280, 281, 285–286, 288.
Sklenář, 1974. S. 272, 276–277, 280, 281, 283, 285, 287, 305.
Sklenář, 1974. S. 274, 281, 305; Седов, 1995. С. 315–317.
Sklenář, 1974. S. 273, 276–277, 280, 285–288.
Козьма, 1962. С. 48.
Там хранились лапти Пржемысла (Козьма 1962. С. 45).
Козьма, 1962. С. 47–48; Staročeská kronika tak rečeného Dalimila. Praha, 1988. Sv. 1. Kap. 9–6
Козьма, 1962. С. 37–47.
Staročeská kronika, 1988. Sv. 1. Kap. 3–8.
Sklenář, 1974. S. 283.
Седов, 1995. С. 313.
Sklenář, 1974. S. 317; Седов, 1995. С. 314.
Седов, 1995. С. 287. Захоронения с конями конца VII — первой половины VIII в. могут, в принципе, принадлежать и аваро-славянским метисам — потомкам дружинников Само.
Седов, 1995. С. 287–288.
Sklenář, 1974. S. 273; Седов, 2002. С. 534. Очевидно, необязательно объяснять распространение этих ценных, «престижных» для знати украшений только переселениями с Дуная. Хотя и миграции мастеров оттуда исключать нельзя.
Sklenář, 1974. S. 293; Седов, 1995. С. 288.
Другие объяснения не кажутся слишком убедительными. См.: Седов, 1995. С. 315–317.
*goneznǫti ‘освободиться’ (из древневерхненемецкого. — ЭССЯ. Вып. 7. С. 21); *gornostalь ‘горностай’ (из саксонского. — Там же. С. 48–49); *lьvъ ‘лев’ (из древневерхненемецкого. — ЭССЯ. Вып. 17. С. 106–107); *misa ‘блюдо, миска’ (из древневерхненемецкого «стол». — ЭССЯ. Вып. 18. С. 58–59; отсюда собственно славянское уменьшительное «миска»), *mosęzъ ‘латунь’ (из древневерхненемецкого — ЭССЯ. Вып. 20. С. 16–18); *mosorъ ‘деревянный сосуд’ (из древневерхненемецкого. — Там же. С. 21); *mъrxy ‘морковь’ (возможно, из древневерхненемецкого, с общеславянским «морковь» не связано. — Там же. С. 242); *olkъtuša ‘платок’ (из немецкого? — ЭССЯ. Вып. 32. С. 65).
Свод II. С. 417–418 (Житие Стурми).
Свод II. С. 422 (Житие св. Бонифация).
Этим можно объяснить известие Мецских анналов (AMp. A. 789: Свод II. С. 473), подвергающееся сомнению из-за его тенденциозности. Место княжения Драговита — видимо, Бранибор (см.: Свод II. С. 472).
Cont. Fred. 31: Свод II. С. 410/411; AMp. A. 748: Свод II. С. 410–411. Прим. 4. В Мецских анналах речь идет о 100-тысячном войске одних славян, что явное преувеличение.
Свод II. С. 418. Грамота Пипина и Карломана была воспроизведена в грамоте короля Арнульфа от 18 ноября 889 г.
Bonif. Ep. № 87: Свод II. С. 416/417.
Ann. Altah. Maior. A. 766; Lamp. Ann. A. 766: Свод II. С. 412. Прим. 9. Уникальное известие средневековых анналов восходит к «Фульдской компиляции» IX в.
Степи Евразии в эпоху средневековья. М., 1981. С. 71–72; Седов, 1982. С. 20.
Седов, 1982. С. 25.
Седов, 1982. С. 123.
Седов, 1982. С. 91, 124 (карты).
Седов, 1982. С. 96.
Седов, 1982. С. 94.
Седов, 1982. С. 93, 116.
В Начальном летописном своде само происхождение имени полян связывается с основанием Киева (ПСРЛ. Т. 3. С. 104–105, 432, 512–513). Повесть временных лет специально подчеркивает, что и до этого обитатели Киевских гор звались полянами (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 9; Т. 2. Стб. 7; Т. 38. С. 13). Но утверждение об «особом» проживании родов у этого летописца повторяется — рефреном (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 7, 9, 11; Т. 2. Стб. 5, 7, 9; Т. 38. С. 12, 13, 14)
Начальный свод определяет угличам земли «по Днепру вниз»: ПСРЛ. Т. 3. С. 109, 435, 516. О жизни угличей «по Бугу и по Днепру» даже «вплоть до моря» говорил, насколько можно судить, и первоначальный текст Повести временных лет, искаженный переписчиками: ПСРЛ. Т. 1. Стб. 12–13; Т. 2. Стб. 9–10; Т. 38. С. 14. См. реконструкцию: Алексеев 2006. С. 311–312.
Седов, 1982. С. 90, 123.
Об этом свидетельствует, в частности, распространение индивидуальных курганов вместо семейных усыпальниц (Седов, 1982. С. 91, 244).
Седов, 1982. С. 90, 123.
Ср.: ЭССЯ. Вып. 8. С. 85.
Седов, 1982. С. 90, 246; Русанова — Тимощук, 1987. № 72.
Седов, 1982. С. 123.
Седов, 1982. С. 242.
ПСРЛ. Т. 3. С. 105–106, 433, 513.
ПСРЛ. Т. 1. Стб. 17; ПСРЛ. Т. 2. Стб. 12; ПСРЛ. Т. 38. С. 15.
Седов, 1982. С. 90, 236–237.
Седов, 1982. С. 90.
Седов, 1982. С. 90, 240–241.
Седов, 1982. С. 90, 241; Седов, 2002. С. 534, 538–539.
Седов, 1982. С. 90–91, 123.
Седов, 1982. С. 91, 123.
Седов, 1982. С. 96.
Седов, 1982. С. 104.
Седов, 1982. С. 108, 116.
Седов, 1982. С. 126.
В киевской летописи, передаваемой Яном Длугошем, антитезой полянам предстают именно дулебы — там, где в других летописях названы древляне: Щавелева 2004. С. 79/226.
ПСРЛ. Т.1. Стб. 13; Т. 2. Стб. 10; Т. 38. С. 14.
См.: Этнография, 1980. С. 405–409.
Восточные славяне 2002. С. 164–167, 311–312. Внешние особенности средневековых дреговичей сложились позднее, в ходе смешения с балтами к северу от Припяти.
Седов, 1982. С. 25; Гавритухин — Обломский, 1996.
Юренко С.П. Население Днепровского Левобережья в VII–VIII вв. н. э. (волынцевская культура).// Труды V Международного конгресса археологов-славистов. Т.4. Киев, 1988. С. 244–251; Гавритухин — Обломский, 1996. С. 124–136.
Седов, 1982. С. 137; Седов, 2002. С. 261.
Седов, 2002. С. 262. По мнению И.О. Гавритухина, конец волынцевской культуры может быть отодвинут к началу Х в. (Гавритухин — Обломский, 1996. С. 133–136). Это противоречит выводам большинства археологов.
Седов, 1982. С. 137–138; Седов, 2002. С. 259. При богатстве сведенного воедино фактического материала, трудно согласиться с выводами поздних работ В.В. Седова о происхождении и особенно об атрибуции волынцевской культуры (см.: Седов, 1995. С. 186–197; Седов, 2002. С. 255–295). Присутствие именьковских элементов в волынцевской культуре не дает оснований возводить ее преимущественно к именьковской. Попытки привязать расплывающуюся дату начала волынцевской культуры к исчезновению именьковской в начале VIII в. выглядят не очень убедительно. Славянская атрибуция именьковской культуры Среднего Поволжья проблематична и не находит убедительных подтверждений в письменных источниках. Условность связанных с этим построений демонстрировал сам В.В. Седов. В работе 1995 г. решительно утверждается: «после открытия поселений раннесредневековых славян на Волге, можно считать, что Славянской рекой именовалась Волга не только в XI в., когда об этом достаточно определенно свидетельствует ал-Бируни, но и в источниках последних веков I тысячелетия н. э.» (Седов, 1995. С. 196–197). Однако затем, отнеся выселение именьковцев с Волги ко времени становления волынцевской культуры в конце VII в., В.В.Седов признал верность прежней традиционной позиции: «В VIII–IX вв. так, по всей видимости, именовался Дон» (Седов, 2002. С. 254). Переселение именьковцев с Волги, относимое ранее к рубежу веков (Седов, 1995. С. 195, 196), в 2002 г., видимо, в связи с датированием возникновения волынцевской культуры последними десятилетиями VII в., твердо помещается в «конец VII в.». Обосновывается это только «массовым» появлением в это время тюрок (Седов, 2002. С. 253–254). Наконец, отождествление волынцевской группы славянских племен, — то есть, в первую очередь, северы, вятичей, радимичей, — с «русами» выглядит немного странно. Именно эти племена, живущие «зверским образом», последовательно противопоставляются Руси в летописях. Поляне же, «ныне зовущиеся русь», жили на самой периферии волынцевского региона и, строго говоря, по происхождению относились к иному культурному кругу. Рациональным основанием говорить о вкладе волынцевских племен в историю Руси является причастность их к основанию Киева. Но сам по себе этот факт не доказывает их принадлежности к русам. С этой точки зрения достаточно оправданна критика концепции В.В. Седова В.Я. Петрухиным (Петрухин В.Я. «Русский каганат», скандинавы и Древняя Русь: средневековая традиция и стереотипы современной историографии.// Древнейшие государства Восточной Европы. 1999. М., 2001. С. 136–139). Однако собственное его представление о «доминионе [?] Хазарии» на этих землях не может не вызывать дополнительных вопросов.
