У агая хотя бы не вверх ногами стоит пирамида, и можно при случае спрятаться в расщелину меж камнями. Он -- великий дабир. У них же мыслится полное окаменение, и ни единой щели не останется для разума и духа!..
А устад опять не возражает ему по поводу Рази. Про некое царство правды начинает он говорить, где люди равны во всем. Не называя их имени, пересказывает он, что увидел некогда правдолюбивый факих, посетивший своих духовных братьев карматов... 1
Посредине большой пустыни их страна. В некий день собрались там люди на площади и низринули ложь. Даже черный камень из Мекки посчитали они идолом и раскололи надвое, а на шкуре единорога написали новые законы. Двенадцать избранных людей учения правят там, и лишь тогда решается у них дело, когда придут все к одному мнению.
Прекрасны в этой стране пашни и обильна земля. Никто не платит никаких налогов, и все принадлежит людям: сады, мельницы, лавки на базаре. А если нужно кому-нибудь произвести работы, то выделяются ему в должном количестве эфиопы с лопатами и кетменями. Никто из них не берет друг у друга в долг, а все общее. На улицах там кругом дворцы, и брызжут повсюду прохладные фонтаны.
Не усмехается больше он, глядя на старика. Такова истовость этой веры, что сама вера уже делается целью. Нет тогда места для доказательства, и повязкой на глазах становится правда. Раз и навсегда утверждается некий мираж, а реальности--выдумка дьявола...
-----
' Карматы-- приверженцы одной из ветвей исмаилитов. В Х--Х1 вв. существовало их государство в Аль-Ахсе (Восточная Аравия). Как и прочие исмаилиты, выродилось затем в жестокую, темную секту.
Таков и был он, с глухой повязкой правды на глазах, гениальный простец Насир Хосроу, когда приняли его у себя карматские сайиды. Рабы в кандалах, коих застенчиво определяет он эфиопами, как бы не существовали для него. Кто сейчас не знает, что давно распяты среди карматов подлинные правдолюбцы, и нет на земле большей лжи, чем у них. Но остается мираж, и навязывают его миру бесстыжие сайиды...
Говорить об этом бессмысленно с устадом, и он хватается за свой кувшин. В саду на тахте, как обычно, оставляет его добрый хозяин и уходит с юным шагир-дом за рассадой. Гость из Ширвана все сидит в стороне, не открывая лица. Враждебность исходит от него, и не сказано им было ни одного слова. Коль пришли дабиры в тайное учение со своей канцелярской решительностью, то ждать беды для всех. И куда приложится теперь чистая вера устада?
Будто и нет здесь никакого дабира в ширванской одежде, задирает он кувшин к небу и пьет из горлышка. Синие тени испещряют землю, и отчетливо слышится некий гул...
* ГЛАВА ВОСЬМАЯ *
I. ВАЗИР
О сахиб-хабарах и о совершении мероприятий по делу царства...
О почтении к высочайшим приказам (да возвеличит бог государя!) и указам, что пишутся...
О посылке гуламов со двора по важным делам...
О посылке лазутчиков и о мероприятиях ко благу государства и народа... надо отправлять лазутчиков постоянно и во все страны под видом купцов, путешественников, суфиев, продавцов целительных средств, нищих-ка-ландаров, пусть они сообщают обо всем, что там услышат, дабы ничто из дел тамошних правителей не осталось скрытым, а если затевается нечто, то чтобы успеть принять со своей стороны соответствующие меры...
Сколько могли, противились тюрки государственности. Никак не хотел назначать сахиб-хабаров в города и области покойный Алп-Арслан, коего место в раю. Сумрачен он был при разговорах об этом, а потом сказал ему: "Ты хочешь пустить мое царство на ветер!" И объяснил: "Если я назначу сахиб-хабара, доносящего мне обо всех, то для искреннего друга это не будет иметь значения, он не даст ему взятки. А тот, кто мне противник и враг, будет дружить с ним, делать подарки Волей-неволей сахиб-хабар станет сообщать мне плохие сведения о моих друзьях и хорошие -- о врагах То и другое, как пущенные в цель стрелы -- хоть одна да попадет. С каждым днем мое сердце будет озлобляться на друзей и становиться лучше к врагам. Через короткое время друзья удалятся, а враги приблизятся, пока не займут места друзей. . Помысли, что от этого получится. "
Хоть объяснял он султану, что есть средства и на сахиб-Хабаров, не соглашался Алп-Арслан По степной дикости своей думал он обо всем прямо и не хотел порой понимать сложности государственного управления Не так важно, что сообщит сахиб-хабар, как его присутствие в том краю Всякий живущий должен знать, что денно и нощно надзирает государь за порядком в своей державе. И не ослабеет тогда спасительный страх в душах людей. Чем он сильнее, тем крепче государство. Сюда же относится и должное почтение к государственным указам. Нельзя, чтобы они были многочисленны, ибо все многочисленное теряет свое значение. А кто посмотрит пренебрежительно или отвернется в сторону при сообщении указа, должен быть наказан К каждому указу следует доставить какое-то несчастье людям: отрубить двум или трем головы, отрезать руки и ноги, сделать евнухом или еще что-нибудь подобное этому. Тогда укрепится в народе уважение к слову государя, и запомнится оно...
О командировании гуламов нужно сказать, чтобы ездили в дальние области только по важным делам, а то порой поездка обходится дороже, чем само дело Для собственной пользы становятся служилым гуламам такие поездки, а на местах они всячески обирают людей, устраивают дастарханы с вином и му трибами, охоту, катания и прочие развлечения. Посему всякая поездка на долгий срок должна производиться лишь по высочайшему приказу...
С лазутчиками дело ясно, так как во все времена посылались они. Не только каковы в соседних державах войско, припасы и замыслы должны сообщать такие люди, но и что говорят там в народе. Не у места государь, которьш даст себя застать врасплох врагу...
II. ВАЗИР (Продолжение)
Не беспокоила по-прежнему Тюрчанка Спокойно помолившись, вышел он в сад и прислушался Тихо было в селении Ар-Разик Хауз есть там, а посредине дерево. Но не подошел он почему-то вчера к воде, и опять захотелось ему туда
Все же, перед тем как выйти из кушка, прошел он из конца в конец аллею, просчитал дважды деревья. Однако у стены не задержался и только мельком посмотрел на окаменевшие квадраты дерна, оставленные шагирдом
Заранее еще был сделан знак гуламу, и без промедления направился он сейчас по дороге в селение Вчерашние его следы вели туда и оттуда, а значило это, что никто не ездил больше здесь. Тускло серебрилась джида над каналом, и кедхода ожидал его на том же самом месте Пустые были улицы и площадь.
И снова остановился он, не решаясь идти к хаузу Пыль уже стала заполнять ямки для игры, и не было видно нигде детей Вчера же еще он послал сказать, чтобы развязали им рты.
К дому на краю площади опять шагнул он и открыл калитку. Все так же смотрели они на него со всех сторон, и рты были у них развязаны Но почему-то молчали дети Лишь мальчик у самого входа тихонько икнул и поспешно стал затыкать себе рот ладонями. Тогда он повернулся и строго сказал кедходе, что детям можно кричать
Теперь уже он прямо пошел к хаузу Но не видно пока еще было воды. Сначала показался другой берег с выложенными камнем краями. Переплетались там какие-то корни, птица выклевывала червяка из откоса. И лишь потом он увидел воду. Мутная была она, и плавали поверху гнилые листья...
Все ближе подходил он, и уже открылось место среди воды, откуда росло дерево. Мостик был переброшен туда с берега. А вода вдруг начала синеть, становиться чище. И когда вплотную подошел он, то голубое небо сияло там и зеленое дерево росло в глубину, все озаренное солнцем. Белую тучку поискал он глазами.
Теперь прямо вниз необходимо было посмотреть ему Дыхание у него остановилось, громко стучало сердце. Медленно-медленно начал клониться он над солнечной бездной, и потеплело вдруг по обе стороны головы. Давнее желание ощутилось внятно, словно это было вчера. А когда уже он должен был увидеть там нечто, произошло невероятное...
Боком, в ужасе метнулась птица через все небо. Синева померкла и замутилась. Что-то огромное, противоестественное обрушилось на голову его и плечи, опрокинуло от воды.
-- Мана!
Голос деда-дабира послышался ему, и за шрам у глаза схватился он рукой. Но непонятное продолжалось. Весь дрожа, повернулся он и увидел великое множество детей. Широко раскрыты были рты у них, и не отводили все они от него глаз.
Только теперь донесся до него истошный крик. С ближних и дальних дворов пришли они сюда и стояли вместе, держась руками друг за друга. Бессмысленно и непрерывно кричали они. Старый кедхода стоял с детьми на площади, вытянув морщинистую шею...
А он уже быстро шел от них, согнув плечи и пыля галошами. Вдоль улицы тоже стояли и кричали дети. Не кончался их крик в дороге, за стенами кушка, в доме. Тяжело дыша, сел он за стол, взял калам, постучал троекратно. И послал гулама сказать кедходе, что вовсе он уехал отсюда, из кушка.
