Был смысл угощать этого человека! Алексей Степанович Белов, здоровенный мужчина, с широкими треугольными бровями, свисавшими на глаза, попал в руководящий состав прямо из грузчиков, не умея ни читать, ни писать. По распоряжению Антонова Белову сделали в кирсановской типографии печатку-факсимиле, и он пришлепывал эту печатку к бумагам на реквизицию имущества. Иногда Антонов просто брал эту печатку у ее владельца и штамповал чистые листы на всякий случай.
Однажды Антонов пришел к Гривцову не в духе:
- Сняли моего Белова. В Иру председателем коммуны послали. Жалко. Побольше бы нам таких в Кирсанове попадалось! - И впервые выпил с Гривцовым. - А ты что хмурый?
- Письмо получил. Отца расстреляли. Батрак продал. Они вот действуют, а мы сидим! - вспылил Гривцов, хмелея. - Сидим и ждем, когда до нас доберутся. В хоронючки играем! А на дворе уж осень, Зима скоро.
Антонов сердито втянул голову в плечи и криво усмехнулся:
- Вот вас, шустрых, и разогнали быстро в Тамбове. Торопливость, господин офицер, нужна при ловле блох. - Он встал, надел милицейский картуз, поправил на боку маузер. - Посмотрю, посмотрю, как ты умеешь дело ускорять. Завтра подводу пришлю, в Трескино к Токмакову поедешь. Он унтер-офицер, дезертир, я сделал его милиционером. Такая характеристика тебя удовлетворяет? Ну так вот, вместе с ним сформируй в этом селе конный отряд милиции. Человек тридцать. Официально - для охраны хлебных складов. Вот и увидим, Тимофей, на что ты способен, - уже миролюбиво улыбаясь, заключил Антонов и подал руку.
Гривцов пожал руку своего нового хозяина без особого удовольствия, а оставшись один, стал проклинать себя за мягкотелость. "Надо было всех их тут взять в свои руки! - твердил он себе. - Я и по чину старше всех!"
На другой день он был уже в Трескине.
Токмаков понравился Гривцову. Невысокий, собранный, быстрый в движениях унтер-офицер говорил смело и резко. Хитрые татарские глазки его прощупывали Гривцова целый вечер, а утром Петр Токмаков откровенно предложил Гривцову начать восстание без Антонова. "А далеко бы пошел этот хитрый татарчук в армии", - невольно подумал Гривцов, но предложение Токмакова принял без энтузиазма.
- Раз уж Шурка все нити собрал в свои руки, пусть действует сам, посмотрим на него, - уклончиво ответил он. - Давай сообщим ему через Заева, что все готово, пора начинать...
2
Однажды из села Иноковки в кирсановскую Чека заехал с почтой ямщик Антон Косякин. Он зашел в кабинет брата Алексея, который несколько месяцев работал в Чека, и взволнованно поведал о своих подозрениях. Начальники волостных милиций Заев и Лощилин последнее время стали пересылать через него пакеты Антонову со строгим приказом вручить лично. И сегодня утром к нему домой зашел Заев с каким-то рыжим парнем, оба пьяные, и велел передать Антонову вот этот пакет. Когда они ушли, с улицы прибежал младший сын Косякина, тринадцатилетний Федюшка, и сказал, что дядьки, которые заходили в дом, пошли бить коммунистов. "Откуда ты узнал?" - спросил Косякин сына. Оказывается, Федюшка сидел на ветле, высматривая лошадей за канавой, а дядьки шли по тропинке, и один, что помоложе, сказал: "Теперь начнем бить коммунистов". А у другого, когда он закуривал, выпала из кармана вот эта бумажка.
На оброненной бумажке чекист увидел план-чертеж пути, связывающего Иноковку с Рамзинским монастырем, и слова: "Люди готовы, лошади оседланы, пора".
Алексей велел брату сидеть в кабинете и никуда не уходить, а сам с пакетом и чертежом пошел в уком партии.
А за ямщиком Косякиным и за подъездом Чека следили неусыпно зоркие глаза антоновских милиционеров.
Посыльный из исполкома долго и безуспешно стучал в пустую квартиру Антонова.
Тогда чекисты кинулись в милицию.
Там остались только подставные лица из бывших дезертиров, на которых Антонов не надеялся.
3
Перед вечером, в сумерках, Гривцов, запыхавшийся и злой, ворвался без стука в комнату Токмакова.
Тот отстранил от себя обнимавшую его женщину и встал:
- Тебе чего тут?
- Провал! Повальные аресты! А ты обнимаешься! Эх, все вы тут... Гривцов матюкнулся, не стесняясь любовницы Токмакова, и, махнув рукой, выскочил из комнаты.
Токмаков догнал его и засверкал неверящими дикими глазами:
- Какой провал? Говори толком. Где Шурка?
- Шурка твой успел сбежать, а вот Заев и Лощилин попались. Заева в нижнем белье у полюбовницы захватили. Теперь нас всех выдадут. Доигрались в хоронючки, ми-ли-цио-не-ры! - презрительно протянул он последнее слово.
- Постой! А кто же нас продал? Кто разнюхал?
- Иди узнай, господин унтер-офицер! - издевательски осклабился Гривцов. - Пошли вы... с вами пропадешь тут! - И он направился к конюшне.
- Куда ты? - крикнул Токмаков.
- В родные места уеду. Там у меня верные люди есть. И пулемет найдется.
- Ну постой, постой, не пори горячку, - примирительно подошел к нему Токмаков. - Это хорошо, что ты в своих селах народ подымешь. А я тут... Потом сойдемся вместе, а? Может, и Шурка где объявится? Небось в Караул подался! Или в Рамзу. Я знаю все его места.
Рассудительность Токмакова поостудила пыл Гривцова. Он мирно попрощался, взял свой походный мешок и поскакал к пойме реки Вороны, славящейся своими зарослями, болотами и оврагами.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
Ощетинились стерней поля, заморосили сентябрьские дожди. Закурлыкали в небе журавли, улетая на юг.
Кривушинские мужики стали чаще собираться у сходной избы. Обсуждали сельские дела, заставляли грамотных читать губернскую газету, которую завозил к ним вместе с письмами Макар Елагин. Лист с бюллетенем о здоровье раненного эсерами Ленина зачитали до дыр; приставали к Макару: может, он чего еще знает, "акромя газеты"? Но тот молча пожимал плечами.
Василий однажды вручил Макару письмо на имя Ленина от кривушинской бедноты.
- Смотри, товарищ Елагин, не затеряй, - строго попросил он, - письмо государственное. Скорейшего выздоровления Ильичу желаем. Понял?
- Как не понять!..
Притихли, спрятались в своих каменных берлогах кривушинские богачи слишком свежи были в их памяти судьбы Сидора и Потапа. А тут еще красный террор объявлен после покушения на Ленина. Даже на выборы нового сельского Совета не пошли - сказались больными.
Комитет бедноты провел в Совет своих членов. Андрея Филатова избрали председателем Совета, Василий Ревякин, как секретарь сельской партийной ячейки, состоящей всего-навсего из трех коммунистов, взялся организовывать коммуну. Василий жалел, что из села ушел продотряд. С ним было как-то спокойнее и веселее. Учет обмолоченного хлеба в селе комитет бедноты успел провести вместе с отрядом, а вот коммуну создавать придется одним.
На уездный съезд совдепов и комитетов бедноты Василий поехал с Андреем. Там он увидит Чичканова, расспросит у него все про коммуну.
Возницей напросился Юшка, ему очень хотелось повидать в Тамбове сына Паньку, сбежавшего без его благословения с беспутной Клашкой.
Всю дорогу до Тамбова Василий рассказывал Андрею про Парижскую коммуну. О ней он из книжки узнал в госпитале. И вот запомнил на всю жизнь.
Юшка слушал и покачивал головой. Удивленно восклицал: "Чудно!" В его голове никак не умещалось, что счастье можно дать всем людям. Да и счастья-то на всех не хватит! Редкая это штука - счастье. Из поколения в поколение только сказки о счастье сказывают. "Неужли и хромовые сапоги с калошами всем дадут в коммунии? И кашу с молоком каждый день? Не верится..."
Дослушав рассказ Василия до конца, Юшка сделал свое заключение:
- Мудер хранцуз. У нас по-евойному не получится. У нас вить того нет, чтобы отдать лишнюю рубашку... А отнять - этого скоко хошь! Разбойный народ!
- Не наговаривай на себя! Ты ведь - народ. Разве ты разбойник? У нас еще лучше получится, папаша! У нас власть советская, а у них буржуи были кругом.
- А наши-то господа куда же подевались? Все в Москву с золотишком определились. Мне Сидор говаривал: "Деревянные столбы, грит, мы, дураки, вам ставили. Вы их подгрызли, а наши дети железные поставют - об них вы зубы сломаете!" Тимошка-то, чай, опять в комиссарьях ходит да на меня зубы точит. И Сидор небось откупился.
- Не нагоняй, Ефим, страху. Мы пужаные, не боимся, - ответил за Василия Андрей. - На краю света врагов своих половим и прикончим. Ты знаешь нашу заданию? Мировая революция по всем материкам!
- Без матерка-то, понятное дело, русскому человеку скушновато. Я сызмальства материться учился у отца.
- Да ты про какой материк-то далдонишь? - спросил Василий. - Андрей про иноземные страны говорит, а ты...
- А вы чаво на меня напали? - осердился Юшка. - Коль хошь знать, я есть самый чистый коммунар! Меня хучь тут прямо на повозке в список вставляй. Коммуна, знамо дело, хорошая штука для нашего брата. Артелом-то все скорее выходит. Артелом можно мою саманку на руках в коммунию отнести.
- А ты сомневался, Андрей, что в коммуну никто не пойдет. Вот тебе третий коммунар! - весело сказал Василий.
