Первыми осмелели Юшка и Сергей Мычалин, за ними потянулись Семен Евдокимович, Алдошка Кудияр, братья Лисицыны, Аграфена.
Василий глянул на отца. Тот сидел, опустив голову, ковырял пальцами заплатку на коленке.
- А ты, батя, чего ждешь? - сердито спросил Василий. - Особого приглашения?
Все вдруг опустили руки и метнули взгляды на Захара.
- Каждый за свой живот в ответе, - не подымая головы, ответил Захар. - Я вам не мешаю. У меня Василиса хворая, коммуне лишний рот. Попреки слухать не хочу.
- Да что ты, Захар! - крикнул Семен Евдокимович. - У Юшки вон псарни целая кибитка, и то берем на свой харч. Давай пишись и ты.
- Нет, мужики, погожу трошки.
- Это что же? - встал Кудияр и подошел к Василию. - Нас агитируешь, а свово отца в тень прячешь?
Василий побледнел. Сейчас все может рухнуть. Возглас Кудияр а внес смятение в души бедняков. Это видно по людям, уже прячущим свои глаза от глаз Василия.
- А мы с ним поделились давно! - громко сказал Василий, метнув взгляд на отца. - Как я в партию вступил, так и поделились. Я за него не отвечаю теперь. У меня свое имущество, с каким я в коммуну иду!
Захар удивленно и жалобно посмотрел на сына.
- Правда, што ли, Захар? - зашумели за спиной.
- Правда, - ответил он. - Отделил я его.
Андрей встал:
- Товарищи, как советская власть на селе, я подсчитал голоса. Одиннадцать семейств стали членами коммуны. Предлагаю назвать нашу коммуну именем Карла Маркса, так как он первый про коммуну говорил. Кто за это?
Все, что говорили в сходной избе, через несколько минут было известно всем жителям Кривуши, толпившимся вокруг. Под их ногами земля была притоптана и засыпана серой шелухой подсолнухов.
- Значитца, скоро на новоселье? - заговорщически подмаргивали здоровенные парни, шнырявшие в толпе.
- Кутнем на радостях!
Вышедших из избы коммунаров встречали настороженно, рассматривали другими глазами - будто те, став коммунарами, переменились даже лицом.
- Ну, а когда же в хоромы переезжаете? - спрашивали любопытные бабы.
- Васька Ревякин себе самую хорошую хоромину возьмет.
- Вы за ём смотрите, обведет вас, шельма!
4
Тяжело было бросать обжитые углы. Ох как тяжело.
Даже видавшие виды мужики смахивали слезу, прощаясь с родным подворьем. Больше, чем на свадьбу, собиралось народу у каждой избы, откуда увозили свое барахлишко коммунары. Голосили бабы, как по покойникам, провожая родственников на барскую усадьбу, стоявшую за Кривушей на взгорье.
Только Юшка весело шагал рядом со своей телегой, которую теперь вместе с лошадью он сдавал в коммуну.
- Что взревелись, едрена копоть? - ругал он баб, окруживших Авдотью. - На второй етаж мне жребия выпала. Над Кудияровой головой плясака отдирать буду. А вы орете, дурьи головы! Авдотья моя скоро королевой будет! Наряжу в шелка! Вы от зависти лопнете!
На усадьбе, у дороги, почти весь день стоял бывший управляющий австриец Пауль, встречая повозки коммунаров.
- Я поздравляю вас новосельем, - твердил он и цепкими глазами рассматривал ветхий скарб, который везли в имение коммунары.
А вечером, когда угомонились уставшие за день новоселы, Пауль пришел к Василию.
- Мне давно пришел разрешение ехать на родину, Австрия. Но я хозяин. Я не любил бросить хозяйство на произвол. Я ждал хозяин. Теперь вижу - экономия попаль в корошие руки. Я поздравляю вас! Теперь отправьте моя семья на станцию.
Василий вежливо усадил Пауля на оставшийся от барина венский стул и долго расспрашивал о хозяйстве. Австриец ничего не скрывал, он даже дал дельные советы, с чего начать восстановление хозяйства.
На другой день Василий принял у него мельницу, поставив туда заведующим младшего сына Семена Евдокимовича - Михаила, а сам с коммунарами взялся за очистку конюшен и коровника, аккуратно складывая навоз в кучи. Бабы радовались ровным дощатым полам, целые дни мыли и скоблили, наводя порядок в комнатах.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Чичканов оторвался от бумаг, устало откинулся на спинку кресла. Подведены итоги борьбы за хлеб по всей губернии. Не очень-то радостные итоги, но работа повсеместно налаживается. Все чаще стали приходить в Губсовдеп энергичные, преданные советской власти люди, готовые выполнить любое задание. Без них невозможно руководить губернией. Их честная информация о положении дел на местах - самое дорогое для руководства. Побольше бы таких людей! Заменить бы ими старых чинуш во всех учреждениях, но не доходят до всего руки.
Главное сейчас - хлеб. И картофель. Только что получена вторая телеграмма ЦК: отгрузить во что бы то ни стало три миллиона пудов картофеля. Во что бы то ни стало! Он, председатель Губисполкома Чичканов, отдаст все силы, чтобы выполнить это задание партии.
Чичканов встал с кресла, подошел к окну. В открытую форточку пахнул бодрящий сентябрьский воздух...
На столе зазвонил телефон.
- Я слушаю... А-а, это ты, Сергей?
В трубке Чичканов услышал веселый голос своего старого друга, Сергея Клокова, с которым вместе учился в реальном, вместе охотился в былые времена на уток и зайцев в пригородных лесах. Теперь Клоков руководитель учетно-контрольной коллегии, "глаза и уши" председателя Губисполкома.
- Эх, Миша, - послышалось в трубке, - сам сидишь день и ночь и меня изводишь. Ну, хоть денек-то можем мы отдохнуть или нет? Завтра воскресенье. Давай махнем на озера... по уткам, а? Оторвись на денек!
- Нет, Сергей, не могу. И тебя не пущу. Не время. Наши с тобой утки пусть жиреют до будущего года. Зайди вечером ко мне с отчетом, а про уток пока забудь... Не горюй, доживем до лучших времен.
В трубке послышался глубокий вздох и усталый голос:
- С тобой наработаешься до упаду, не доживешь!
- Вот передо мной телеграмма... Тяжело раненный Ленин встал с постели раньше срока, чтобы работать, а ты... Вот послушай, что кирсановцы пишут ему в телеграмме: "Дорогой Ильич, мы, бедняки деревень и городов, съехались на уездный съезд Советов в тот великий день, когда ты встал с постели и принялся за работу и строительство социализма. Мы приветствуем дорогого вождя и даем клятву, что всю свою силу отдадим на борьбу с черным интернационалом. Черному стану - красная смерть!.." Вот так, товарищ Клоков! Заходи, жду. - И Чичканов опустил трубку на рычаг.
Задумчиво провел ладонью по лицу. Ничего, ничего, придет время, и отдохнем, и поохотимся, и в кругу семьи чай попьем спокойно, а сейчас... Он перевернул папку с отчетом и взял циркуляр Комиссариата земледелия о коммунах. "В настоящее время, - прочитал он, - вопрос о коллективной обработке земли самой жизнью выдвинут на первый план. На местах, как в России, так и в Сибири, коммуны возникают одна за другой и служат доказательством того, что идея коммунального хозяйства приобретает все больше и больше сторонников... Но надо следить за тем, чтобы коммуны организовывались согласно закону о социализации земли, чтобы они строились действительно на трудовых началах... Коммуны под руководством Совдепов должны повышать культурный уровень своих хозяйств и служить примером для окрестного населения..."
На уголке циркуляра Чичканов размашистым почерком написал: "Всем председателям коммун..."
2
Дверь широко распахнулась, и в кабинет быстрыми шагами вошел Подбельский.
Чичканов встревоженно встал. Обычно Подбельский телеграфировал о своем приезде заранее, его встречали на вокзале. А сейчас... Значит, в Козлове серьезные события. Чичканов испытующе изучал лицо Подбельского. Впалые, с нездоровым румянцем щеки, усталые сердитые глаза...
- Ты хорошо знаешь председателя Козловского исполкома? - тихим, охрипшим голосом спросил Подбельский. Он тяжело опустился в кожаное кресло перед столом.
- Лавров настоящий большевик, - коротко ответил Чичканов.
- И председатель Чека Петров настоящий, - перебил Подбельский, - оба настоящие, а нам от этого не легче. Петров влево загнул - до преступлений. Лавров вправо шарахнулся. А простые смертные всему этому делу свою окраску дают: из-за власти, мол, подрались.
Подбельский провел длинными сухими пальцами по ежику жестких волос, потер высокий морщинистый лоб, поправил усы. За всеми этими движениями Чичканов угадал крайнее волнение Подбельского.
- Так какие же результаты?
- Один день расследования, а я так измучился, дорогой земляк, недовольным тоном ответил Подбельский. - Пришлось говорить с людьми, которые явно примазались к партии. Петрова славословят явные подлецы и проходимцы. Я понял, что его пролетарской рукой, в которую мы вложили меч, руководила не его голова. Безграмотный, упрямый кузнец Петров, "Теренч", как его прозвали в Козлове, заучил одну только фразу: "За революцию в мировом мачтабе!" А редактор, этот хитрый пройдоха Мебель, фамилия-то какая! - хорошо изучил характер Петрова, он решил в своих корыстных целях столкнуть его с Лавровым. Во время мятежа Мебель прятался вместе с Петровым где-то в лесу, а теперь стал болтать о связи Лаврова с эсерами. Мол, Лавров потому и шел смело к мятежникам, что знал: не убьют своего. А теперь, мол, Лавров их покрывает... Петров дал своему коменданту Брюхину безграничные полномочия. Начался террор по всему уезду. Брюхин уничтожал не столько контру, сколько тех, кто не нравился Петрову и ему лично. Двадцать второй номер в гостинице, где разместил свой кабинет Петров, стал страшилищем для козловцев.
