В 1948 году в разговоре с финской делегацией Сталин уделил внимание национальному вопросу, который иногда остро поднимался в прессе: «Советские люди считают, что каждая нация – всё равно – большая или малая, имеет свои качественные особенности, свою специфику, которая принадлежит только ей и которой нет у других наций. Эти особенности являются тем вкладом, который вносит каждая нация в сокровищницу мировой культуры, и дополняют её, обогащают её. В этом случае все нации – и малые и большие, – находятся в одинаковом положении, и каждая нация равнозначна любой другой нации». И, комментируя это высказывание, Ю. Жданов написал в своих воспоминаниях: «Сталин был решительным противником как национализма, так и ассимиляторских тенденций, шовинизма и расизма» (Жданов Ю. Взгляд в прошлое. С. 136). Сталин был и решительным противником антисемитизма в своей политике. Евреев он не любил, как и десятки выдающихся людей в мировой истории, в молодости он не раз говорил об этом, но начинал он свою политическую деятельность в густом кругу евреев, занимавших чуть ли не все ключевые посты. Со временем их ряды поредели.
И ещё один интересный разговор Сталина с Симоновым произошёл в конце 1948 года, когда Сталин прочитал пьесу «Чужая тень». В разговоре Сталин одобрил пьесу, но сделал существенное замечание о том, что лаборатория принадлежит государству, а не частному лицу и необходимо вмешательство государства в разрешение назревшего конфликта. К. Симонов за один день внёс поправки в пьесу, отдал в журнал «Знамя», пьеса вышла в январском номере за 1949 год. Её обсуждали в Союзе писателей и отклонили как кандидата на Сталинскую премию. Присутствовавший при этом К. Симонов ничего не сказал о разговоре со Сталиным, о своих поправках в пьесу после этого разговора, а когда заседание закончилось, он передал свой разговор со Сталиным А. Фадееву, который «безудержно хохотал», а в заключение разговора серьёзно сказал: «Да, посадил ты нас в лужу» (Симонов К. Глазами человека моего поколения. С. 157). За пьесу «Чужая тень» К. Симонов получил шестую Сталинскую премию второй степени.
А.А. Жданов, как обычно, готовил список кандидатов на Сталинскую премию и председательствовал при отборе кандидатов, решающее слово оставалось за Сталиным, который многие книги читал, бывал в театрах, немного разбирался в науке. Разное мнение осталось у современников о Жданове, многие хвалили его работоспособность, а некоторые издевались и над внешним видом его, и над компетентностью. Особенно неприязненным было мнение очевидца Серго Берии: «Жданов был среднего роста, тучным, с налитыми кровью и ничего не выражающими глазами… Он был зловещей личностью, шовинист и ярый антисемит… Отец никогда не скрывал своей антипатии к Жданову и издевался над его художественными претензиями… Он пил как сапожник и страдал от гипертонии» (Берия С. Мой отец Берия. В коридорах сталинской власти / Пер. с фр. М., 2002. С. 206–207). Кстати сказать, С. Берия обо всех ближайших соратниках Сталина вспоминал как о глупцах и несимпатичных людях.
При заключительном заседании Комитета по Сталинским премиям под председательством Сталина всегда решался прежде всего вопрос: «Нужна ли эта книга нам сейчас?», учитывался прежде всего утилитарный подход к оценке книги, спектакля, картины. «Покровский отвергался, – писал К. Симонов, – а на его место ставился учебник истории Шестакова не потому, что вдруг возникли сомнения в тех или иных классовых категориях истории России, а потому, что потребовалось подчеркнуть силу и значение национального чувства в истории и тем самым в современности, в этом и был корень вопроса. Сила национально-исторических традиций, в особенности военных, была подчёркнута в интересах современной задачи. Задача эта, главная в то время, требовала мобилизовать все, в том числе и традиционные, национальные, патриотические чувства, для борьбы с германским нацизмом, его претензиями на восточное пространство и с его теориями о расовой неполноценности славянства» (Там же. С. 183–184).
И здесь стоит упомянуть ещё об одном политическом решении И.В. Сталина, о котором подробно, спустя много лет, рассказал русский композитор и общественный деятель Тихон Хренников. В 1939 году В.И. Немировичем-Данченко была поставлена опера Т. Хренникова «В бурю». Долго выбирали сюжет оперы, читали «Разгром» А. Фадеева, «Всадники» Юрия Яновского, но В.И. Немирович-Данченко неожиданно предложил только что вышедший роман Николая Вирты «Одиночество». С восторгом композитор прочитал роман: «Там было всё, что нужно: драматический сюжет, острое действие, переживания. Тем более это момент Гражданской войны, близкий к моему дому: Елец мой родной тогда был Орловской губернии, а это антоновское восстание, о котором речь у Вирты, происходило в Тамбовской…» Либреттистом стал А.М. Файко, постановщиком – Смолич, дирижёром – Рахлин. На четвёртый спектакль пришёл Сталин, пригласил авторов спектакля, а Т. Хренников в это время был в Киеве. Увиделись лишь через десять лет, когда Сталин назначил Т. Хренникова руководителем музыкальной секции Всесоюзного общества культурной связи с заграницей, руководителем музыкальной секции в Комитете по присуждению Сталинских премий, а главное – генеральным секретарём Оргкомитета I съезда композиторов. Первая встреча Т. Хренникова со Сталиным произошла во время заседания Комитета по Сталинским премиям, которая произвела на композитора огромное впечатление. Чем же? «А тем, что он всё знал, – рассказывал Т. Хренников, – что обсуждалось. Кандидатуры были не только по литературе и искусству, но и по науке. Я помню обсуждение книги по истории, которую предложил на соискание премии академик Греков. Он тогда возглавлял советскую историческую школу. Сталин спрашивает: «Товарищ Греков, а вы читали эту книгу?» Греков краснеет, покрывается потом: «Нет, товарищ Сталин, я, к сожалению, не читал». Сталин: «А я, к сожалению, прочитал эту книгу».
И он начал подробно, конкретно и очень убедительно анализировать её, приводя по памяти цитаты, перечисляя искажения исторических фактов, допущенных в ней. Седовласый академик стоял весь мокрый от стыда. Я боялся, что его хватит удар.
Или вот другой факт. Мы обсуждали роман Константина Седых «Даурия». Замечательный роман, я его прочитал, мне он очень понравился. Он прошёл в комитете через тайное голосование, его рекомендовали на премию второй степени. Единственный человек, который выступил против этой книги, был Фадеев. Он выступал и на секции, и на пленуме – говорил, что категорически против этой книги. Считал, что там неверно показана роль партии, неправильно отражены какие-то события и т. д. Докладывая на Политбюро, как честный человек, он сказал, что книга единогласно была поддержана всеми и единственный человек, кто против присуждения ей Сталинской премии, – это он. Ему Сталин говорит: «Товарищ Фадеев, ведь это же не публицистика, это же художественное произведение. Я считаю, что там великолепно показана роль партии, в романе не обязательно с абсолютной точностью показывать отдельные исторические эпизоды, мелкие факты, которые запечатлелись в вашем сознании, когда вы там жили. Это прекрасная книга». Фадеев опять возражает: «Товарищ Сталин, я с вами не согласен, я категорически против этой книги». И продолжает свои аргументы, доказывает своё. Сталин ему: «Товарищ Фадеев, нельзя же так. Это ведь литературное произведение, которое читается с захватывающим интересом, выразительно воспроизведена одна из блестящих страниц нашей революции на Дальнем Востоке». Виктор Кожемяко, бравший интервью у Т. Хренникова, неожиданно спрашивает: «Фадеев спорил? Значит, можно было спорить со Сталиным». «А почему нет? Фадеев не просто спорил, а очень резко возражал Сталину. К согласию, к консенсусу они не пришли. Сталин тогда обратился к членам Политбюро: «Каково ваше мнение?» Они говорят, что премию надо дать. Сталин: «Значит, надо дать». И «Даурии» дали Сталинскую премию вопреки тому, что председатель Комитета по литературе был настроен против» (Его песни поёт вся страна: К 90-летию Т. Хренникова // Советская Россия. 2003. 10 июня).
Сталин не только назначил Т. Хренникова на пост генерального секретаря Оргкомитета, но тут же же ректором консерватории назначил Свешникова вместо Шебалина, главным режиссёром Большого театра – Голованова вместо Самосуда.
В 1948 году журнал «Вопросы философии» в статье «Против буржуазной идеологии космополитизма», используя наставления Агитпропа, сформулировал философскую задачу следующим образом: «Космополитизм есть реакционная идеология, проповедующая отказ от национальных традиций, пренебрежение национальными традициями развития отдельных народов, отказ от чувства национального достоинства и национальной гордости… Идеология космополитизма враждебна и коренным образом противоречит советскому патриотизму – основной черте, характеризирующей мировоззрение советского человека». А. Фадеев, анализируя книгу Нусинова «Пушкин и мировая литература», увидел крайне нигилистическое отношение к национальной принадлежности Пушкина, который якобы создан «безнационально-всемирным, всеевропейским, всечеловеческим»: «Как будто можно быть таким, выпрыгнув из исторически сложившейся нации, к которой ты принадлежишь, как будто можно быть всечеловеческим вне нации, помимо нации». А. Фадеев жёстко критикует Александра Веселовского, Пастернака, Серапионовых братьев, B. Шкловского, И. Сельвинского, в других статьях А. Фадеев резко критикует В. Жирмунского, В. Проппа, Б. Эйхенбаума. Затем в различных газетах и журналах появились десятки статей против космополитизма в советской литературе, особенно против космополитизма театральных критиков: журнал «Октябрь» (1947. № 9); «Новый мир» (1948. № 2); «Знамя» (1949. № 1); «Правда» (1949. 28 февраля); «Знамя» (1949. № 2); «Октябрь» (1949. № 3); «Новый мир» (1949. № 3); «Знамя» (1949. № 8); «Новый мир» (1950. № 3).
