Михаил Сарбучев - Никакого Рюрика не было?! Удар Сокола

Французский реванш

История, говорят, повторяется дважды: один раз как трагедия, другой раз как фарс. Но в случае с Крымской, или, точнее, Восточной, войной слово «фарс» не подходит, хотя определенный элемент лицедейства в тех событиях присутствовал. Это был кровавый фарс, ухмылка демона, позор правящей династии и пролог грядущего Апокалипсиса.

Поводом к войне послужил, казалось бы, исключительно теологический спор между католическим и православным духовенством о святых местах в Иерусалиме, то есть о том, в чьем ведении должен находиться «гроб Господень» и кому чинить купол Вифлеемского храма, построенного на месте, где, по свидетельству Библии, родился Иисус Христос. Проблема была даже не столько в противодействии «врагов христиан» — турок, сколько в том, что сами христиане никак не могли договориться между собой: католическую Францию представлял Наполеон III, племянник того самого, первого и единственного Наполеона Бонапарта, считавшегося согласно официальной концепции не только «узурпатором», но еще и «еретиком». Таким образом, Россия, рассорившись с потенциальными союзниками и желая сохранить лицо, выдвинула абстрактные требования о защите «всех христиан», находящихся в турецкой юрисдикции. Что и говорить, для мистической династии это архиважные вопросы. Делегация переговорщиков в Стамбуле, возглавляемая князем Александром Меншиковым, правнуком сподвижника Петра I, вела себя так, будто рассчитывала как минимум на покровительство самого Небесного воинства, — заносчиво и провокационно. Турции поставили ультиматум и тотчас оккупировали Молдавию и Валахию. Но с воинством земным у России дела складывались не столь гладко.

Еще можно было бы понять пафос императорских слуг, если бы Россия предварительно готовилась к войне, разрабатывала новые виды оружия, осваивала передовую тактику, создавала экономические предпосылки для «броска на Юг», как это обычно делали великие диктаторы. Тогда повод не имел бы большого значения. Но презрительное отношение к материальному миру породило у российской элиты ощущение, что войну удастся выиграть чудесным образом без пушек и ружей, без современного флота и укреплений, одними лишь парадами и молебнами.

Военные историки А. П. Денисов и Ю. Г. Перечнев отмечают, хотя техническая мысль в России шла в ногу с европейской, разрабатывались новые образцы вооружения, а инженерное обеспечение было на высоте, неэффективная бюрократическая система не позволяла использовать это преимущество. Передовые идеи реализовывались с таким запозданием, что их внедрение порой теряло всякий смысл: «Лафеты береговых орудий в середине XIX столетия в большинстве своем были деревянными, с отдельными металлическими деталями, хотя в 1846 году береговая и крепостная артиллерия получила железный лафет Венгловского, более прочный и удобный, чем все современные ему лафеты в России и в Западной Европе. Замена деревянных лафетов металлическими проводилась крайне медленно, и в период Крымской войны большинство орудий береговой артиллерии имело деревянные лафеты устаревших образцов.

В середине XIX века в русской береговой артиллерии прицеливание производилось с помощью съемных деревянных прицелов. Перед каждым выстрелом, во избежание поломки, прицелы приходилось снимать, что создавало неудобства и снижало скорострельность. Правда, в 1853 году русский артиллерист В. Ф. Петрушевский изобрел более совершенный прицел, привинчивавшийся к орудию, но этот прицел стал применяться в русской артиллерии только после окончания Крымской войны»[87].

К 1852 году Россия ежегодно производила 50–70 тыс. ружей и пистолетов (за первый год войны их потребовалось 200 тыс.), 100–120 орудий (потребовалось более 300) и 60–80 тыс. пудов пороха (только за 11 месяцев обороны Севастополя израсходовано 250 тыс. пудов). Русские гладкоствольные ружья заряжались в 12 приемов, а стреляли на 200 шагов. Для парадировки, которой непременно сопровождались торжества «золотого века Романовых», это не имело значения. Но на вооружении англо-французской (отчасти и турецкой) пехоты состояли дальнобойные штуцера с нарезными стволами, которые били на 1300 шагов. Любой прямой огневой контакт означал практически безнаказанное массовое истребление русских солдат, о чем спустя 20 лет с горькой иронией напишет Николай Лесков в своем знаменитом «Сказе о тульском косом Левше…». Мы привыкли воспринимать его как сказку, в действительности же это едкий политический памфлет.

Но хуже всего дело обстояло с обучением личного состава. Достаточно сказать, что николаевский фаворит князь Александр Чернышев — разведчик с блистательным прошлым, в совершенстве овладевший искусством придворной интриги, но никакой военачальник и администратор, — который более 20 лет возглавлял российские вооруженные силы, выделял для обучения стрельбе по 10 (десять!) патронов в год на солдата. Этого хватало, чтобы палить по безоружным венграм и полякам, но для настоящей войны было маловато.

Россия ввязалась в войну «из принципа», без внятных политических целей, без адекватной оценки потенциальных союзников, без серьезной подготовки. Существовавшая система рекрутского набора не позволяла значительно увеличить численность армии в военное время, а попытки создать ополчение из горожан по образцу 1812 года ни к чему хорошему не привели: их просто нечем было вооружать. Это при том, что русские уже ощутили себя нацией, и война была чрезвычайно популярна в массах. Боевой дух в войсках был невероятно высок. Полуграмотные крестьяне, ставшие солдатами и матросами, лучше понимали национальные задачи, чем царедворцы и министры; молодые офицеры рвались на фронт, среди них Лев Толстой, по рассказам которого мы преимущественно и представляем себе Севастопольские события; девицы записывались в сестры милосердия; купечество жертвовало деньги, но купить на них было особо нечего. Мануфактуры, которые со времен Петра оставались на водяной или конной тяге (в Европе — на паровой), не могли нарастить производство пушек и снарядов.

В Восточной войне, наверное, как ни в какой другой, подвиг простого солдата был теснейшим образом переплетен с позором и непрофессионализмом военного и особенно политического руководства.

Всем известен Синопский бой, описываемый отечественной историографией лишь в превосходных тонах. Но мало кто вспоминает эпизод, имевший место в тот же день за пределами Синопской бухты: небольшой 20-пушечный пароход «Таиф» под командованием англичанина Следа прорвал заслон и ушел невредимым от эскадры из пяти (!) кораблей, на двух из которых развевались флаги русских адмиралов[88].

Вообще, действия на коммуникациях противника русскому флоту удавались очень плохо, если не сказать больше. Весной 1854 года транспортные суда коалиционных сил первого эшелона в течение трех суток находились в море без охранения и без движения, ожидая из Варны основную массу экспедиционных войск. Этим периодом не воспользовался главнокомандующий сухопутными и морскими силами в Крыму. Переход англо-франко-турецких экспедиционных сил морем также осуществлялся не слишком организованно, не был обеспечен разведкой и охранением. Караван растянулся на десятки миль. Здесь бы и применить гений Нахимова. Но русское командование не предприняло НИЧЕГО. Князь Владимир Андреевич Долгоруков (в феврале 1854-го генерал-майор) предупреждал Меншикова, что «англичане собираются высаживаться в Крыму, в 45 верстах от Севастополя, чтобы затем атаковать его с тыла», — за это время можно было подготовить береговую оборону на угрожаемых участках, как сделал командир Петропавловского гарнизона. Но никакой реакции не последовало. А имея донесения о западных кораблях, скопившихся на евпаторийском рейде, командование даже не попыталось встретить англо-французов на берегу.

Пагубно отражалось на боеспособности русской армии чудовищное состояние транспорта и путей сообщения. После того как в погоне за имперским величием в который раз прирастили территории, по дурной российской традиции совершенно не позаботились об их обеспечении соответствующей инфраструктурой. Из центра на юг не проложили ни одной не только железной, но даже шоссейной дороги. Войска проделывали тысячеверстные переходы пешком, неся огромные небоевые потери. Оружие, боеприпасы и снаряжение, купленное на деньги жертвователей, перевозили на волах, многие из которых падали в дороге. Их трупы вместе с грузом тонули в грязи, и по ним проходили обозы. Получалось, что легче было доставить солдат в Крым из Англии или Франции, чем из центра России.