О. Мандельштам подчеркивал: «Акмеизм не только литературное, но и общественное явление в русской истории. С ним вместе в русской поэзии возродилась нравственная сила» [121].
Судьбы акмеистов были различны. В 1930-е гг. именно О. Мандельштам создал единственное для того времени антисталинское стихотворение «Мы живем под собою не чуя страны…», верность нравственным правилам жизни сохранила А. Ахматова, написав «Реквием» – поэтическое свидетельство трагичной эпохи. С. Городецкий благополучно творил в советскую эпоху. М. Зенкевич после «адамистского» сборника «Дикая порфира» ищет возможности контактов с новой жизнью. Блестящий стилист М. Кузмин (как поэт – явление пограничное между символизмом и акмеизмом) умирает всеми забытый, в нищете. Слова О. Мандельштама: «Акмеизм хотел быть совестью поэзии» – оказались пророческими.
Позднее определение акмеизма как «тоски по мировой культуре», данное О. Мандельштамом в 1930-е гг., продиктовано не столько асимволизацией поэтического знака, сколько общей установкой на использование его возможностей накапливать энергию уже закрепленных в культуре художественных значений (смыслов), прежде всего духовно-нравственных. Н. Гумилев, А. Ахматова и О. Мандельштам считали одним из принципов акмеистической поэтики «цитату», которая, будучи частью чужого текста, указывала на весь текст с его разветвленной системой смыслов или на множество текстов – источников цитат, по принципу ассоциативно-культурной памяти. По сути, акмеисты придали иное векторное направление поэтике символизма – «от реального к реальнейшему», поэтике соответствий. Для акмеистов «реальнейшее» становится не сферой мистического, умопостигаемого, интуитивно предчувствуемого, а сферой мировой культуры, внутри которой выделяется область текстовых соотношений, смысловых ассоциаций, знаковых соответствий, что делает акмеистов предвестниками постмодернизма. Литературное течение акмеизма, отразившее новые эстетические тенденции в искусстве начала 1910-х гг., охватило не только словесность, но и живопись (К. Коровин, Ф. Малявин, Б. Кустодиев), и музыку (А. Лядов, И. Стравинский).
К началу Первой мировой войны интерес к акмеизму угасает, а с уходом Н. Гумилева на фронт распадается «Цех поэтов». Были сделаны две попытки возродить былое содружество: в 1917 г. в «Цех II» вошли Г. Иванов и Г. Адамович, к созданному в 1931 г. «Цеху III», разделявшему ту же акмеистическую программу, присоединились И. Одоевцева, Вс. Рождественский, но на историю русской литературы эти позднейшие образования существенного влияния не оказали.
Основные принципы акмеизма по-разному проявились в творчестве вошедших в «Цех поэтов». Идея жизнеприятия преобразилась в волевое начало и «героику» поэзии Н. Гумилева, стойкость жизненной позиции А. Ахматовой. Первобытно-здоровый взгляд на мир, или «адамизм», характерен для сборников М. Зенкевича «Дикая порфира» и В. Нарбута «Аллилуйя», африканской тематики Н. Гумилева. Поиски формального совершенства, интерес к проблемам поэтики выражался в обсуждении стихотворений акмеистов на заседаниях «Цеха поэтов», в статьях Н. Гумилева «Анатомия стихотворения», «Письмах о русской поэзии», статьях О. Мандельштама «О природе слова», «Заметки о поэзии». Стремление видеть и воссоздавать мир в его предметно-вещной конкретности, четкости и пластичности отражен в сборнике О. Мандельштама «Камень», ощущается в «переживании предметности» у А. Ахматовой. Всех акмеистов объединяет внимание к конкретному смыслу слова в его многочисленных культурных контекстах, слову как материалу «для строительства» и «философии зодчества», архитектоники искусства. Поэзия Н. Гумилева, О. Мандельштама и А. Ахматовой, сохраняя общность философско-эстетических установок, была ярким выражением индивидуального, неповторимого голоса каждого. Их судьбы стали символами трагических судеб русской поэзии XX в., их творчество, впитавшее предшествующий культурный опыт и открывшее новые перспективы, восстановило непреложность нравственного императива.
Акмеизм явился заметным течением Серебряного века. В русском зарубежье традиции акмеизма ценились очень высоко. Поэты «Парижской ноты» продолжали развивать акмеистические установки, считая их выражением петербургской линии в русской поэзии. Традиции акмеизма продолжили в своем творчестве, уже в условиях русского зарубежья, Г. Адамович, Н. Оцуп, Вл. Ходасевич, В. Набоков.
Литература
Николай Гумилев. Исследования и материалы. Библиография. СПб., 1994.
История всемирной литературы: В 9 т. Т. 8. М., 1994.
Корецкая И. В. Над страницами русской поэзии и прозы начала века. М, 1995.
Поэтические течения в русской литературе конца XIX – начала XX века. М, 1988.
Смирнова Л.А. Русская литература конца XIX – начала XX в. М., 1993.
Эткинд Е. Кризис символизма и акмеизм // История русской литературы XX в.: Серебряный век. М, 1995.
Создателем «Цеха поэтов» в 1911 г., объединившего акмеистов, его синдиком стал Николай Степанович Гумилев (1886, Кронштадт – 1921, Петроград), поэт, драматург, литературный критик. По словам С. Маковского, Гумилев «считал необходимым бороться с десятилетним «символическим пленением» русской поэзии», и, несмотря на увлечение В. Брюсовым, И. Анненским, Ф. Сологубом и французскими символистами – Ш. Бодлером, А. Ренье, П. Верленом, А. Рембо, его «тянуло прочь от мистических туманов модернизма» [122]. В своем акмеистическом манифесте «Наследие символизма и акмеизм» Гумилев сформулировал повод для изменения курса: «Русский символизм направил свои главные силы в область неведомого. Попеременно братался он то с мистикой, то с теософией, то с оккультизмом». Основой творчества Гумилев считал сознательное отношение к слову, профессионализм, что отразилось в названии литературного объединения «Цех поэтов», напоминающем о средневековых цехах, объединявших ремесленников.
Ранние книги стихов Гумилева: «Путь конквистадоров» (1905), «Романтическиецветы» (1908), «Жемчуга» (1910), «Чужое небо» (1912) включают уже ставшие традиционными для символизма темы и образы, присутствуют и декадентские мотивы, например, прославление Люцифера («Баллада», «Пещера сна»), описание кабалистических ритуалов по вызыванию андрогина («Андрогин»), различных инициации (посвящений) в дохристианских верованиях («Ужас»). Таким образом, отрицание мистики и оккультизма в манифесте акмеизма было для Гумилева обретением новой веры, точкой окончательного выбора своего пути в творчестве.
Сборники «Колчан» (1916), «Костер», «Фарфоровый павильон» (1918), «Огненный столп», «Шатер» (1921) охватывают обширнейшую тематику – от экзотики дальних стран и классической мифологии до христианства и европейской культуры. Гумилева – реформатора символистской поэтики волнуют те же, что и символистов, проблемы духовного порядка: смерть, перевоплощение, синтез земного и трансцендентного.
Гумилев ощущает мир постольку, поскольку «впечатленья бытия» «воплощались в метрические строки» [123], он стремится к «вещности», реальности образа, его зримости и пластичности, ясности и строгости мысли, отчетливости духовной позиции. Поэт ввел новые рифмы и неожиданные яркие эпитеты, для него важны смысловая энергия ритма и четкость стихотворного рисунка. Он тяготел к мифу о сильном человеке. Неоромантизм сказывается в воспевании героя-завоевателя, героя-путешественника, не сломленного рутиной жизни. Поэт культивировал образ независимой и свободной личности:
Я конквистадор в панцире железном,
Я весело преследую звезду,
Я прохожу по пропастям и безднам
И отдыхаю радостно в саду…
Поэт считал, что «нужно самому творить жизнь», и только тогда «она станет чудесной» [124]. Гумилев, представляющий «гиперборейцев», вводит в свои произведения повествовательный элемент, придает поэзии эпический характер, возвращает популярность такой стихотворной формы, как баллада. Из русских поэтов на поэтический стиль Гумилева повлиял И. Анненский, отметивший, что «лиризм Н.С. Гумилева – экзотическая тоска по красочно причудливым вырезам далекого юга. Он любит все изысканное и странное, но верный вкус делает его строгим в подборе декораций» [125]. Акмеистический принцип «вещности» сформулирован в стихотворении «Естество»:
Стань ныне вещью, Богом бывши,
И слово вещи возгласи,
Чтоб шар земной, тебя родивший,
Вдруг дрогнул на своей оси.
В «Пятистопный ямбах» самооценка поэтом осмысливается через связь собственного творчества с традициями мировой культуры: «Мне золоченый стиль вручил Вергилий, / А строгий Дант – гусиное перо <…> / Средь серебра я только серебро». В «Восьмистишии» акмеистический принцип художественного познания осознается как следование традиционной хрисианской этике:
