– Да, – произнес я, покривив душой.
Но мое «да» прозвучало не очень убедительно: царица повторила свой вопрос и затем спросила:
– Что вы будете делать?..
– Ничего особенного, – неискренне сказал я, пытаясь ее успокоить. Рано или поздно эту интонацию усваивает каждый врач. – Мы наложим давящую повязку. До утра все должно пройти.
– Вы можете утверждать это с уверенностью? – настаивала она.
– Думаю, да… – сказал я, и Коровин торопливо добавил:
– Доктор Федоров известен во всем Петербурге своей чрезмерной осторожностью. Если он говорит «может быть», это означает «да»!
Все, что он сказал, было ложью.
2
Полчаса спустя я был с Коровиным наедине в той же самой комнате, в которой он меня встретил.
Когда дверь закрылась, он опустился в одно из неудобных кресел и некоторое время сидел, подперев голову рукой. Затем поднял бледное лицо и испытующе посмотрел на меня.
– Ну, – сказал он с трудом, – мы одни… Можем говорить открыто.
– Окончательные выводы, – сказал я уклончиво, – делать еще рано…
– Это я знаю, – ответил он, – но у вас, как и у меня, наверняка есть предварительное мнение, которое завтра подтвердится или не подтвердится – в зависимости от того, остановится кровотечение или нет. И это мнение я хотел бы услышать.
– Хорошо, – сказал я. – Должен признаться, я не знаком с историей семьи ее величества императрицы. Только зная ее, я мог бы более или менее уверенно поставить диагноз или по меньшей мере высказать предположения…
Коровин на мгновение закрыл глаза. Он провел по ним правой рукой, прежде чем открыть их снова. Потом он медленно сказал:
– Значит, мы думаем об одном и том же. И это означает катастрофу, которую нельзя будет скрыть ни от кого…
– Вы знаете историю семьи или, лучше сказать, медицинскую историю ее величества?.. – начал я.
Он устало махнул рукой.
– Знаю… – сказал он. – Вам известно, что мать-императрица в Аничковом дворце отвергала Александру Федоровну уже с того дня, как царь Николай сообщил своим родителям, что полюбил гессенскую принцессу Аликс?..
Он огляделся, словно боялся, что кто-то невидимый подслушивает.
– Нет, – сказал я, – я ничего не знаю. Об этом иногда поговаривали…
– Это правда, – ответил Коровин. – Мать царя, Мария Федоровна, – урожденная датчанка и потому всегда ненавидела немцев, которым теперь принадлежит когда-то датская земля Шлезвиг-Гольштейн. Она умна, обаятельна и, как вы, конечно, знаете, пользуется большей симпатией, чем молодая царица. Мария Федоровна не хотела, чтобы сын женился на немке, и с тех пор, как ее сын, его величество император, несмотря на это, выбрал в жены гессенскую принцессу, неприязнь его матери только усилилась. В свое время она была очень подробно посвящена в историю семьи молодой царицы, причем рассказал ей об этом человек, который, в свою очередь, дружен со мной. Таким образом, я знаю историю семьи ее величества. Если бы она не была мне известна, я не придал бы столь большое значение небольшому кровотечению из пупка, и ее величество, конечно, тоже.
– Другими словами, – сказал я, – в семье царицы есть случаи гемофилии…
Придворный мир с его секретами и тайнами так заразил Коровина, что эта откровенность его испугала, хотя мои слова лишь соответствовали тому, что он сам давно знал, над чем думал и чего боялся.
Он молчал, словно не находил слов.
– Таким образом, есть основания предполагать, – продолжал я, – что ее величество императрица могла передать царевичу гемофилию – наследие своей семьи…
Коровин промокнул блестевшие на лбу капли пота платком, которым он, по-видимому, часто пользовался в последние часы. Потом он сказал:
– Да. Основания есть. У ее величества императрицы был брат, принц Фридрих Гессенский, который родился в 1870 году и в 1873-м в возрасте трех лет скончался от потери крови, упав из окна. Другой брат ее величества, принц Эрнст-Людвиг, здоров. У ее сестер, как это обычно и случается, нет никаких внешних признаков того наследства, которое они несут в себе. Однако несколько месяцев назад младший сын ее сестры Ирены, которая замужем за принцем Генрихом Прусским, умер в Киле от кровоизлияния в мозг. Ему едва исполнилось четыре года. Если верить слухам, старший сын Ирены, Вальдемар, страдает гемофилией…
Казалось, Коровин очень нервничал, будто видел перед собой задачу, с которой не надеялся справиться и которая была ему не по силам – так же, как и мне, и любому другому врачу во всем медицинском мире того времени.
– Мать ее величества императрицы, – продолжал он, – принцесса Алиса Гессенская, была второй дочерью английской королевы Виктории. Известно, что ее брат Леопольд страдал от гемофилии и умер от нее около двадцати лет назад… Точно известно также, что и ее сестра Беатриса, младшая дочь королевы Виктории, произвела на свет двух сыновей, больных гемофилией. Оба они еще живы… Это медицинская история. А мы… – он внезапно прервался, оставил в стороне всякий этикет и в безысходном отчаянии покачал головой, – …мы стоим у кроватки царевича, которого ее величество наконец родила после стольких лет ожидания, и видим, что у царевича кровотечение, что ее величество императрица передала ему по наследству болезнь своей семьи, что смерть всегда будет преследовать по пятам того, кто должен стать правителем нашей большой и прекрасной страны…
– Подождем до утра, – сказал я.
Но он, по-видимому, не слышал моих слов.
– Мне жаль ее! – печально произнес он. – Мне бесконечно ее жаль.
– Ее величество?.. – спросил я.
– Да, ее величество, – ответил он. – Если наш диагноз верен и если хоть что-нибудь станет известно за пределами Царского Села, нынешняя неприязнь к ее величеству многократно возрастет.
Он посмотрел на меня вдруг одновременно со страхом и угрозой, которые, несмотря на серьезность момента, выглядели смешно.
– Вы понимаете, что стали обладателем тайны, которая до сих пор известна только нам обоим…
– Императрица не догадывается об этом? – спросил я. – Она ведь знает историю своей семьи.
– Боюсь, что догадывается, – сказал он. – Но я буду хранить эту тайну даже от нее до тех пор, пока возможно. И вы обязаны делать то же самое… Никто не должен знать, из-за чего вас сюда позвали. Если вы, несмотря на это…
– Я не нуждаюсь в угрозах, – перебил я его. – Я очень хорошо знаю, что мне делать…
– Простите, – сказал он, – но я хочу пояснить, в какой ситуации мы находимся… Если наши опасения подтвердятся, от нас потребуют чуда. И мы должны будем признать, что наше искусство бессильно…
По его словам казалось, будто признание бессилия врачей перед гемофилией хуже, чем человеческая и политическая трагедия, к которой приведет эта болезнь.
– Ночь еще может сотворить чудо, – сказал я, не веря своим собственным словам.
Но он жадно ухватился за них.
– Да, – сказал он, – молитесь об этом вместе со мной. Я попрошу заехать за вами завтра в середине дня.
3
Я никогда не забуду ночь, последовавшую за этим моим первым визитом в Царское Село. Сознание причастности к трагедии, которая, возможно, надвигается на царскую семью, не давало мне покоя. Я полистал некоторые учебники, в которых, как я знал, речь шла, среди прочего, о гемофилии. Но они лишь подтверждали то, что я знал и без них: наши знания о причинах этой болезни туманны, а рекомендации по ее лечению ограничиваются общими фразами, которые только скрывают тот факт, что на самом деле способы лечения неизвестны.
В доме было тихо и темно. Я долго ходил по библиотеке туда и сюда. Затем погасил свет и вошел в свой кабинет.
И там я долго ходил перед письменным столом.
В ту ночь мне был сорок один год и десять дней. Когда умер Александр III, отец царя Николая, которого я несколько часов назад видел плачущим у постели своего сыночка, мне был тридцать один год, я был начинающим хирургом… Какой контраст: отец, Александр III, гигант и по телосложению, и по силе воли, – и этот плачущий и молящийся сын, который всегда оправдывал свое детское имя Ники, даже став взрослым мужчиной.
Образ умершего царя навсегда остался во мне живым, хотя он неумолимо и беспощадно боролся за абсолютизм и безжалостно подавлял то, что в то время начинало развиваться как раз среди нас, молодых, – либерализм и социализм.
Строго говоря, причиной смерти Александра III в 1894 году стала его огромная физическая сила. Шестью годами ранее, осенью 1888 года, он вместе с царицей Марией Федоровной и Ники отправился в Крым на отдых. На участке железной дороги, по которому ехал его поезд, неизвестные повредили несколько стрелок11. За железнодорожной станцией Борки поезд сошел с рельсов. Вагон-столовая, в котором находились Александр с семьей, упал с железнодорожной насыпи. При этом тяжелая крыша вагона сломалась и провалилась внутрь. Александр подставил свои плечи под обломившуюся крышу и удерживал ее, как живая колонна, пока царица и Ники не выбрались из остатков вагона. Но это неимоверное напряжение, как предполагали тогда мои учителя, привело к внутреннему разрыву почечной лоханки и хроническому заболеванию почек, от последствий которого Александр умер через шесть лет, 28 октября 1894 года.
