Внезапно послышались легкие шаги во внешнем зале, позади занавеса, но Бернар, поглощенный своими размышлениями, не слышал шума. Украшенная кольцами рука раздвинула густые складки занавеса, и самые прекрасные глаза в свете бросили любопытный взор на задумавшегося монаха.
- Вы один? - раздался голос королевы.
Не ожидая ответа, она вошла в комнату и остановилась возле возвышения, положив руку на стол с жестом, наполовину дружеским, наполовину молящим, как будто она продолжала опасаться, что обеспокоила его. Монах отнял свои прозрачные пальцы от глаз и поднял их на Элеонору, едва узнав ее и не объясняя себе, зачем она пришла. Темно-коричневый плащ закрывал платье королевы, и только виднелся край рукава ее алого платья, прикрывавшего лежавшую на столе руку. Ее красновато-золотистые волосы падали тяжелой волной и освещались пламенем светильника. Ее глаза, упорно устремленные на Бернара с вопросительным выражением, походили на глаза старого герцога Вильгельма, которого аббат из Клэрво довольно давно довел до исповеди и покаяния, и он отправился от брачного алтаря своей внучки прямо в уединенный скит на одинокую смерть в горах Испании. Это были глаза, отражавшие неустрашимую смелость, а также нежность с добротой, но последнее свойство скрывалось за живой жгучей любовью к жизни, окружавшей королеву особенной атмосферой.
- Вы не говорите мне "добро пожаловать",- сказала она аббату, смотря ему прямо в лицо.- Неужели вы так углублены в ваше занятие, что не можете поговорить со мной? Уже давно мы не беседовали с вами.
Бернар приложил руку к глазам, как бы откидывая с глаз завесу.
- Я к услугам вашего величества,- отвечал он мягко.
Произнеся эти слова, он встал.
- Я ничего не прошу для меня,- возразила она, ставя ногу на возвышение и приближаясь к нему,- но я ходатайствую у вас кое о чем для других.
Бернар колебался, затем, опустив глаза, ответил:
- Золота и серебра у меня нет, но что имею, то им отдам.
- У меня есть золото и серебро, земли и корона,- ответила королева со странной улыбкой, наполовину легкомысленной, наполовину серьезной,- но мне не хватает веры. У моего народа есть мечи и доспехи; он взял крест, чтобы придти на помощь своим братьям Святой Земли, но у него нет предводителя.
- А король, ваш супруг? - спросил суровым тоном Бернар.
Элеонора принялась смеяться несколько жестоким и презрительным смехом, как смеются над дурно понятым приказанием, как смеется человек, потребовавший у своего слуги меч и получивший вместо него перо.
- Король? - воскликнула она улыбаясь.- Король! Неужели вы, обладающий достаточно большим умом, столь бедны здравым смыслом, что предполагаете его способным предводительствовать людьми и победить? Король - не предводитель воинов. Ах! Я предпочитаю видеть его раскачивающим кадильницей, следуя за ритмом ваших молитв, и распростертым своим плоским лицом на ступенях алтаря, освященных вашими шагами!
Королева смеялась, так как была в таком настроении, когда не уважают ни Бога, ни святых, ни человека. Бернар сначала принял суровый вид, но затем казался уязвленным; наконец его взор наполнился состраданием. Он указал Элеоноре на сиденье у окна, около стола, а сам сел на своей резной скамье. Элеонора, заняв место, положила локти на стол, соединила свои красивые руки и подперла ими щеку, раздумывая, о чем она будет говорить. Идя к аббату, она не имела никакого определенного плана, но всегда любила разговаривать с ним, когда он был свободен, и забавлялась выражавшимся на его лице неожиданным удивлением, которого он не умел скрывать, когда ее смелые слова оскорбляли его деликатную впечатлительность.
Это чрезвычайно сильное побуждение к юному и ребяческому равнодушию относительно последствий составляло корень ее характера.
- Вы дурно судите о вашем муже,- сказал аббат, нервно и рассеянно постукивая по столу концами своих белых пальцев.- Те, кто не имеет другого правила, как только собственную волю, слишком поспешны в приговоре над теми, которые передаются воле Божьей.
- Если вы считаете короля орудием Божественного Провидения,- ответила Элеонора со злой усмешкой,- то нечего и говорить. Провидение, например, было разгневано на жителей Витри и выбрало короля Франции выразителем своего гнева. Король, как всегда повинующийся, поджег церковь, истребил множество священников и около двухсот невинных, молившихся там. Это превосходно! Провидение успокоилось...
- Замолчите, государыня! - воскликнул Бернар, подымая свою худую руку умоляющим жестом.- Это была работа дьявола.
- Вы сказали мне, что я осуждаю кого-то, кто исполняет волю неба? спросила она.
- Отправляясь в крестовый поход, он исполняет волю неба.
- Тогда мой муж работает для двух сторон: сегодня он служит Богу, а завтра он будет служить дьяволу,- заметила Элеонора, подняв свои тонко очерченные брови.- Разве нас не учит притча, что бывает с людьми, которые служат двум господам?
- Она применима к тем, которые пробуют служить им в одно время,ответил аббат, перенося презрительный взгляд королевы со смелым спокойствием человека, уверенного в своем могуществе.- Вы знаете так же хорошо, как и я, что король дал клятву вести крестовый поход, как покаяние за то, что он сделал в Витри.
- Тогда это торг, вроде того, против которого вы проповедовали сегодня,- сказала она.
Королева еще улыбнулась, но менее презрительно, так как считала свои аргументы столь же сильными, как и Бернара.
- Очень легко сражаться на словах, - сказал Бернар, - другое дело рассуждать, и совершенно иное дело убедить своих слушателей.
- Я не желаю в чем бы то ни было вас убеждать,- ответила Элеонора с коротким смехом.- Я предпочитаю, чтобы меня убедили.
Она посмотрела на него с минуту, затем повернула голову, все еще смеясь с видом недовольства и скуки.
- Так вы без всякого убеждения только что взяли из моих рук крест? спросил печальным тоном Бернар.
- Я это сделала в надежде добиться убеждения,- ответила Элеонора.
Бернар понял. Перед ним предстала проблема, величайшая из всех, которую язычество легко и ясно разрешило, но с которой безуспешно боролось христианство в тесных границах и лицом к лицу с постоянной большой опасностью. Эта задача - обращение к смирению великих, высоких и живых натур, честных и уверенных в себе.
Легко убедить калек, что мир находится в добродетели: больные и слабые скоро убеждаются, что вселенная - соблазнительная иллюзия сатаны, в которой нет доли для чистых и совершенных душой, но иное дело - трудное и великое убедить сильного человека, что он грешит именно вследствие своей силы, и доказать женщине, что страсть - ничто в сравнении с небом. Легкое прикосновение любящей руки затемняет величие Божье в человеческом сердце.
Бернар видел перед собой олицетворение силы, молодости и красоты той, от которой должна была произойти целая линия королей, и которая блистала всеми качествами, добродетелями и недостатками детей, родившихся от нее: Ричарда Львиное Сердце, эгоистичного, безжалостного Иоанна, корыстолюбивого Эдуарда II и справедливого и мудрого Генриха III. Доброта одного, деспотизм другого, страсти всех в лице одного - все это протекало в крови молодой, сильной королевской расы.
- Вы не желаете убеждать других, но быть убежденной, - сказал Бернар,однако не в вашей природе склоняться перед чужим убеждением. Чего вы желаете от меня? Я могу проповедовать тем, кто хочет меня слушать, а не тем, кто приходит наблюдать меня и улыбаться на то, что я скажу, как будто я комедиант ярмарочного балагана. Зачем вы пришли сегодня сюда? Могу ли я дать вам веру, помазав бальзамом ваши ослепшие глаза? Могу ли я дать вам пояс целомудрия для сохранения добродетели, которой у вас нет? Могу ли я обещать Богу ваше раскаяние, когда вы улыбаетесь вашему будущему любовнику? Зачем вы пришли ко мне?
- Если бы я предполагала, что у вас есть досуг и место в церкви только для совершенных христиан, то не пришла бы к вам.
Она откинулась на скамью возле окна и сложила руки. Тонкая материя ее плаща сложилась в прямые, строгие складки, представлявшие живой контраст с сиявшей красотой ее лица. Шелковистые, прекрасно изогнутые брови придавали ее глубокому взгляду жестокость, а губы были тверды, как выточенный коралл.
Бернар снова посмотрел на нее долго и внимательно. Он понял, что все, перечувствованное ею в этот день, причинило ей тайное разочарование, и она пришла к нему, чтобы испытать умственное волнение, а не добиваться какого-либо утешения. Для него, отягченного возвышенными идеями, внушенными его миссией, было что-то неприятное в суетности этой женщины, или, вернее, в ее цинизме. Для него крест означал страсти Христа, пролитие крови Христа искупление человеческого рода. Для нее это был знак, украшение, предлог для пышного путешествия к святым местам с прекрасными дамами, которые изнеженно проживали бы в шелковых палатках и носили бы великолепные наряды согласно капризной моде. Контраст был слишком силен и слишком тягостен. Элеонора и ее придворные дамы с их капризами и фантазиями были бы безусловно не на месте в армии среди мужчин, преданных вере и сражающихся ради возвышенного принципа, ради победы одной расы над другой и ради всего, что религия сделала святым в самых святых местах.
