Когда в 30-е годы в Америке разразился кризис, у нас работало несметное количество американских инженеров и рабочих. Мы изучали технологический опыт, не пытаясь перенести к себе модели устройства экономики, и, в частности, благодаря усвоению этого опыта сумели противостоять военной машине, в которую была вобрана энергия всей Европы. Ведь в 1941 году против нас воевала вся Европа, от Норвегии до Греции, кроме Великобритании. Нам противостоял огромный по своим богатствам континент с 300 млн. населением.
Сегодня наша экономика паразитирует, занимается мародерством на почве прежней экономики. Она распродает невозобновляемые ресурсы. У нас не расширяется ни разработка месторождений нефти, ни алюминия, ничего другого, но продается то, что было наработано.
РАО: Кто является, на Ваш взгляд, хранителем народно-исторической памяти сегодня?
В. К.: В человеке существует какая-то непонятная генетическая память. Человек может быть насквозь «пропитан» телевизионной жижей, уже ничего не видеть и не слышать, и вдруг в какой-то момент под влиянием каких-то событий, какой-то встречи в нем просыпается народная историческая память, причем независимо от его профессии. Особенно хорошо это видно на примере песни. Песня – это что-то бесспорное. Слово всегда может быть оспорено, каждое слово вызывает «противослово», а вот песня, если, конечно, настоящая, может вызвать в человеке из небытия народную историческую память. Память о войне, например. Так что народная историческая память живет. Но должны возникнуть условия, в которых она может в полной мере проявиться.
Все, что говорится о национальной идее с телеэкрана – пустое. Характерно, что разговор начался после того, как Ельцин дал поручение найти эту самую идею. Я думал о национальной идее неотступно с 1963 года, уже почти 35 лет, и, в конце концов, пришел к выводу, что собственно национальной идеи в России не существует, и мы можем гордиться тем, что мы выше такой идеи. Отсутствие национальной идеи нередко приводит нас к тяжелым последствиям, но хорошо известно, что величайшие эпохи в истории человечества – это трагические эпохи. И чем эпоха трагичнее, тем она выше. Гегель говорил, что времена благоденствия народа – времена, совершенно ненужные истории, а трагические эпохи – история. Разумеется, если мерить человечество не его повседневным бытом, а в конечном счете последним Судом… Любой человек не может не думать о том, что будет с ним после смерти. Ярчайший пример: князь Святослав, ярый противник христианства, сказал, обращаясь к своим дружинникам: «Ляжем костьми, братия, мертвые бо сраму не имут». Так он предлагал не только себе, но и своим рядовым воинам подумать о том, что с ними будет после смерти. Какое за этим стоит понимание человеческого бытия!
Если о смерти думает отдельный человек, то человечество тем более: всегда есть эта неотступная дума, что будет после того, как век человечества кончится? А что оно кончится, или человечество перейдет в иное состояние, очевидно. Сегодня мы переживаем трагедию распада страны, но это еще не значит, что мы должны поставить на себе крест, что нас поглотило небытие. Может быть, это отсветы трагического огня, и нынешние времена потом окажутся вовсе не такими прискорбными.
Что же в действительности произошло в 1917 году?
На этот вопрос за восемьдесят лет были даны самые различные, даже прямо противоположные ответы, и сегодня они более или менее знакомы внимательным читателям. Но остается почти не известной либо преподносится в крайне искаженном виде точка зрения «черносотенцев», их ответ на этот нелегкий вопрос.
Выше не раз было показано, что «черносотенцы», не ослепленные иллюзорной идеей прогресса, задолго до 1917 года ясно предвидели действительные плоды победы Революции, далеко превосходя в этом отношении каких-либо иных идеологов (так, член Главного совета Союза русского народа П. Ф. Булацель провидчески – хотя и тщетно – взывал в 1916 году к либералам: «Вы готовите могилу себе и миллионам ни в чем не повинных граждан»). Естественно предположить, что и непосредственно в 1917-м и последующих годах «черносотенцы» глубже и яснее, чем кто-либо, понимали происходящее, и потому их суждения имеют первостепенное значение.
Начать уместно с того, что сегодня явно господствует мнение о большевистском перевороте 25 октября (7 ноября) 1917 года как о роковом акте уничтожения Русского государства, который, в свою очередь, привел к многообразным тяжелейшим последствиям, начиная с распада страны. Но это заведомая неправда, хотя о ней вещали и вещают многие влиятельные идеологи. Гибель Русского государства стала необратимым фактом уже 2(15) марта 1917 года, когда был опубликован так называемый «приказ № 1» Он исходил от Центрального исполнительного комитета (ЦИК) Петроградского – по существу Всероссийского – совета рабочих и солдатских депутатов, где большевики до сентября 1917 года ни в коей мере не играли руководящей роли; непосредственным составителем «приказа» был секретарь ЦИК, знаменитый тогда адвокат Н. Д. Соколов (1870–1928), сделавший еще в 1900-х годах блистательную карьеру на многочисленных политических процессах, где он главным образом защищал всяческих террористов. Соколов выступал как «внефракционный социал-демократ».
«Приказ № 1», обращенный к армии, требовал, в частности, «немедленно выбрать комитеты из выборных представителей (торопливое составление текста привело к назойливому повтору: «выбрать… из выборных». – В. К.) от нижних чинов… Всякого рода оружие… должно находиться в распоряжении… комитетов и ни в коем случае не выдаваться офицерам… Солдаты ни в чем не могут быть умалены в тех правах, коими пользуются все граждане…» и т. д.
Если вдуматься в эти категорические фразы, станет ясно, что дело шло о полнейшем уничтожении созданной в течение столетий армии – станового хребта государства; одно уже демагогическое положение о том, что «свобода» солдата не может быть ограничена «ни в чем», означало ликвидацию самого института армии. Не следует забывать к тому же, что «приказ» отдавался в условиях грандиозной мировой войны, и под ружьем в России было около одиннадцати миллионов человек; кстати, последний военный министр Временного правительства А. И. Верховский свидетельствовал, что приказ № 1 был отпечатан «в девяти миллионах экземпляров»!
Для лучшего понимания ситуации следует обрисовать обстоятельства появления приказа. 2 марта Соколов явился с его текстом, – который уже был опубликован в утреннем выпуске «Известий Петроградского совета», – перед только что образованным Временным правительством. Один из его членов, В. Н. Львов, рассказал об этом в своих мемуарах, опубликованных вскоре же, в 1918 году: «…быстрыми шагами к нашему столу подходит Н. Д. Соколов и просит нас познакомиться с содержанием принесенной им бумаги… Это был знаменитый приказ номер первый… После его прочтения Гучков (военный министр. – В. К.) немедленно заявил, что приказ… немыслим, и вышел из комнаты. Милюков (министр иностранных дел. – В. К.) стал убеждать Соколова в совершенной невозможности опубликования этого приказа (он не знал, что газету с его текстом уже начали распространять. – В. К.)… Наконец, и Милюков в изнеможении встал и отошел от стола… я (то есть В. Н. Львов, обер-прокурор Синода. – В. К.) вскочил со стула и со свойственной мне горячностью закричал Соколову, что эта бумага, принесенная им, есть преступление перед родиной… Керенский (тогда – министр юстиции, с 5 мая – военный, а с 8 июля – глава правительства. – В. К.) подбежал ко мне и закричал: «Владимир Николаевич, молчите, молчите!», затем схватил Соколова за руку, увел его быстро в другую комнату и запер за собой дверь…»
А став 5 мая военным министром, Керенский всего через четыре дня издал свой «Приказ по армии и флоту», очень близкий по содержанию к Соколовскому; его стали называть «декларацией прав солдата». Впоследствии генерал А. И. Деникин писал, что «эта «декларация прав»… окончательно подорвала все устои армии». Впрочем, еще 16 июля 1917 года, выступая в присутствии Керенского (тогда уже премьера) Деникин не без дерзости заявил:
«Когда повторяют на каждом шагу (это, кстати, характерно и для наших дней. – В. К), что причиной развала армии послужили большевики, я протестую. Это неверно. Армию развалили другие…» Не считая, по-видимому, «тактичным» прямо назвать имена виновников, генерал сказал далее: «Развалило армию военное законодательство последних месяцев» (цит. изд., с. 114); присутствующие ясно понимали, что «военными законодателями» были Соколов и сам Керенский (кстати, в литературе есть неправильные сведения, что Деникин будто бы все же назвал тогда имя Керенского).
Но нельзя не сказать, что «прозрение» Деникина фатально запоздало. Ведь согласился же он 5 апреля (то есть через месяц с лишним после опубликования приказа № 1) стать начальником штаба Верховного главнокомандующего, а 31 мая (то есть вслед за появлением «декларации прав солдата») – главнокомандующим Западным фронтом. Лишь 27 августа генерал порвал с Керенским, но армии к тому времени уже, в сущности, не было…
