Новости с Востока до Рима доходили не быстрее чем за три недели, так что ценные указания могли прийти на место через полтора месяца после события. Зимой, когда прерывалась морская навигация (возобновлялась она, как правило, только в апреле), а сухопутные дороги заносило снегом, этот срок увеличивался. Обычно в это время военные действия приостанавливались или совсем прекращались, за исключением тех районов, где местные жители, привыкшие к холоду и хорошо знавшие местность, беспокоили изолированные и лишенные провианта римские посты. Легионы же, не имея возможности использовать преимущества своей организации, закрывались в неприступных лагерях. Войска на Востоке всегда были очень автономны. Их главной ставке в Антиохии, подчинявшейся императорскому наместнику Сирии и трем командующим легионами, давались самостоятельные полномочия. Притом и средства, и живую силу легионы брали на месте. Но какой толк был в этой великолепной механике, если вся ее структура рассыпалась?
Однако в Риме, несмотря на позор Элигии, сохраняли спокойствие. Паника там всегда была обратно пропорциональна расстоянию: одно дело кимвры и тевтоны[30] в долине По, совсем другое — скифские всадники где-то за морем. Труды и удовольствия шли своим чередом. Волновались только сенаторы и всадники, знавшие, сколько вложено в заморские территории и связи с дальними странами. План сокрушительного ответа был готов. В центре этой невидимой работы стоял император (надо было бы сказать «императоры», но история пока что показывает лишь одного), которому помогали Императорский совет и ведомства канцелярии. Еще несколько месяцев судьбу богатейшей части Империи и десяти миллионов жителей, попавших в ловушку, решали несколько человек, склонившихся над картами на Палатине. Поскольку со времен Траяна не предпринималось ничего грандиозного, а безумного расточительства, как при Нероне, тоже не наблюдалось, им достаточно было задействовать на полную мощь административно-военную машину, возможности которой обычно использовались не до конца. Этот запас энергии принес удачу Империи. В древности на этом стоял весь Рим, а Антонин восстановил его, как добрый отец семейства, заставляя государство тратить меньше, чем можно. Но мы увидим: он не был неисчерпаем.
Когда первое возбуждение улеглось, римляне почти не почувствовали мобилизации, постановление о которой вышло из недр Императорского совета, хотя постепенно она привела в действие все интендантство и значительные вооруженные силы. Приказы, доставленные курьерами статорам и фрументариям, казались рутинными. Ни они, ни переходы войск по большим дорогам не нарушали привычной картины. Легионы всегда куда-то шли: марши, работы, передислокация не давали им покоя. Армия была профессиональной, отделенной от гражданского населения, жила своей собственной жизнью. В Риме ее не видели по той простой причине, что ей запрещалось там появляться. Кроме того, военную тайну соблюсти было нелегко: ведь следовало проявить явную активность против открытого врага — парфян, но так, чтобы потенциальный противник, германцы, не знал, что перемещения воинских частей ослабили оборону дунайского рубежа. Нам известно, что Марк Аврелий дал наместникам европейских провинций наставления договориться, но при помощи каких аргументов, мы не знаем.
У полководцев, которые отправились со своими легионами на помощь к Стацию Приску, в том числе у Геминия Марциана, возглавившего авангард из имевших боевой опыт паннонских частей, было славное прошлое. Всадники, за военные заслуги ставшие сенаторами, или сенаторы, доказавшие организаторские способности; все они уже занимали самые высокие командные посты. В Рим они являлись не часто, а управляли то одной, то другой провинцией, имея, безусловно, большие полномочия, но всегда находясь под наблюдением императора, которому непосредственно подчинялись и которому управляемые могли жаловаться через местные собрания. Уже давно никто не слышал о вопиющих злоупотреблениях. Впрочем, повсюду сидели финансовые контролеры, а связи местных властей с римской канцелярией, как показывают переписка Плиния с Траяном и еще многие документы того же типа, были весьма тесными. Движение Империи в сторону централизации уже никогда не останавливалось. Стало заметно, что оно идет к чрезмерной бюрократизации, но во времена Антонинов находилось как раз на стадии равновесия, весьма благоприятного для экономического, политического и военного единства Империи, хотя и приходилось защищать его от внешних вторжений.
Этим и занимались весной 162 года великие легаты, получившие в своих ставках близ Рейна и в Центральной Европе приказ с ударными войсками отправиться в Антиохию. Это были Клавдий Фронтон во главе 1-го легиона «Минерва» из Бонна, Антистий Адвент со 2-м вспомогательным легионом из Будапешта, Марций Вер с 5-м Македонским из Мизии. Другие, как Юлий Вер и Понтий Лелиан, уже прежде были наместниками Сирии — они участвовали в разработке плана кампании. Эти люди вошли в историю, а история избавила от забвения тех, кто выполнял скромную и честную роль защитника пограничных провинций. Наконец, было решено, что один из двух префектов претория, Фурий Викторин — человек с блестящими воинскими заслугами, сражавшийся в Британии, потом на Дунае, бывший наместником Египта, — с четырьмя своими когортами присоединится к командующему восточным походом.
И в этот момент появилась крупная политическая проблема. Марк Аврелий отправился в сенат и сообщил о намерении поручить миссию командующего Луцию Веру. Современники, очевидно, удивились меньше нашего, но требовалось обоснование. Марку Аврелию пришлось изложить свои резоны, к которым не преминули угодливо добавить еще и другие. Почему он, как верховный главнокомандующий (Imperator), не возглавил войско в самом серьезном со времен Траяна дальнем походе Рима? Разве римский император не должен был лично принять вызов Царя Царей? И действительно, ни один серьезный и заботившийся о своем престиже цезарь не упускал прежде и не упустит впредь такую возможность прославиться. Но для Марка Аврелия этот аргумент не имел никакого значения — не будем долго объяснять почему. Важнее были хорошо известные проблемы со здоровьем. Биографы говорят о них, напоминая при этом, как восхищался старший соправитель физической силой младшего. Кроме того, по их словам, Марка Аврелия беспокоили суетность и неопытность коллеги, которому, чтобы повзрослеть, необходимо было серьезное испытание. Все это давало хорошие поводы услать его с глаз долой.
Ставка главнокомандующего на Палатине
Все эти более или менее лукавые домыслы не противоречат логике, которой руководствовался Марк Аврелий. С тех пор как его допустили к делам, он мог как следует оценить реальные возможности власти, прочность ее инфраструктуры и оптимальные условия ее эффективности. Все сходилось на вершине Палатинского холма, в нескольких сотнях метров от Золотой мили на Старом Форуме, к которому вели все главные дороги Империи. Конечно, можно было ездить по ним туда и обратно, таская с собой огромный штат бюрократов и множество бумаг. Так, собственно, и поступали великие императоры, чтобы наполнить свою жизнь или просто ради дорогого удовольствия. Но Антонин и его воспитанник считали правильным работать именно там, где скапливалась масса тщательно обработанной информации, на равном удалении от всех проблем, которые следовало решить.
Руководить войсками на поле боя было делом военных, но чтобы эти войска мобилизовывать, содержать и обеспечивать тыл, не ломая жизни десятков миллионов штатских, необходимо было находиться именно в центре принятия решений. Марк Аврелий считал, что так же, как и его полководцы, участвует в войне. Позже он скажет, что именно он издалека вел и выиграл эту войну на Востоке. Траян, который сам отправился туда во главе своих легионов, вскоре оторвался от своих опорных баз. Он чуть не попал в западню в пустыне, а Рим был важнее пустыни. Правда состоит в том, что Марк Аврелий все время находился с Империей в весьма необычных отношениях: он очень добросовестно управлял ею, во все вникал, решал все ее насущные проблемы, но не трогался с места. Как он представлял себе мрачные герцинские леса, анатолийские нагорья, аравийские пустыни, какие образы видел за донесениями легатов из Британии и Палестины, докладами эдилов из Смирны, жалобами колонистов из Магриба, которые читал до рези в глазах? И неужели ему не хотелось самому все это увидеть?
А между тем, как мы знаем, большому домоседу, самому нелюбопытному из всех императоров (даже Антонин побывал проконсулом Азии) потом пришлось на долгие годы покинуть Рим. Он познакомился с дунайскими холодами и нильской жарой. За эти отлучки его, правда, упрекали, и они оказали дурную услугу его царствованию. Вопрос, почему он так резко изменил свои привычки, мы обсудим ниже. Пока же, как видим, он уступил славу более представительному коллеге. Можно восхищаться его самоотверженностью, но можно и задаться вопросом о политических мотивах. Несомненно, решение оставаться в Риме в начале царствования, когда следовало утвердить авторитет нового принцепса, было благоразумным. Луций таким принцепсом быть не мог, зато мог стать идеальным императором для войск, руководимых одаренными полководцами: для этой показной роли достаточно было представительной внешности, а сирийских жителей он явно должен был очаровать. Итак, в тот момент Марк Аврелий правильно рассчитал разделение полномочий. Но у его рискованного решения была более глубокая причина, связанная с просчетом: он недооценивал значимость парфянского вопроса.
