И такой пополз негласный лозунг: «Советы – без жидов!»
С тревогой писали в 1924 году соавторы сборника «Россия и евреи»: ясно, «что не все евреи – большевики и не все большевики – евреи, но не приходится теперь также долго доказывать непомерное и непомерно-рьяное участие евреев в истязании полуживой России большевиками. Обстоятельно, наоборот, нужно выяснить, как это участие евреев в губительном деле должно отразиться в сознании русского народа. Русский человек никогда прежде не видал еврея у власти»[111].
А теперь – увидал на каждом шагу. И во власти – жестокой и неограниченной.
«Во всём вопросе об ответственности еврейства за большевиков-евреев мы должны прежде всего считаться с психологией неевреев, всех тех русских людей, которые непосредственно пострадали от злодейств… Те еврейские общественные деятели, которые хотят предупредить кровавые трагедии в будущем… спасти русское еврейство от погромов, должны с этим фактом считаться»[112]. – «Надо понять психологию русских людей, когда они вдруг должны чувствовать над собой власть всей этой поганой мрази, заносчивой и грубой, самоуверенной и нахальной»[113].
Не для счётов нужно помнить историю. Не для взаимных обвинений – а чтобы объяснить, как же сталось такое непомерное участие евреев в восхождении (1918) государства – не только нечувствительного к русскому народу, не только неслиянного с русской историей, но и несущего все крайности террора своему населению.
Вопрос еврейского участия в большевиках – это не вопрос «чужеродства» или «инородства» этой власти. Когда мы говорим об обилии еврейских имён в управлении революционной Россией – это ведь картина не новая: а сколько германских и остзейских имён полтора-два века состояли в управлении Россией царской? Вопрос: в каком направлении для страны и народа эта власть действовала?
Однако, размышляет Д. Пасманик: «Пусть все вдумчивые русские люди ответят на один вопрос: мог бы большевизм, даже с Лениным во главе, победить, если бы в России было сытое, обеспеченное землёй и культурное крестьянство? Могли ли бы тогда все "Сионские мудрецы" вместе взятые, и даже с Троцким во главе, произвести великую смуту в России?»[114] – Он прав: не могли бы, конечно.
Но размышлять о евреях-большевиках – евреям бы первей, чем русским. Евреев этот отрезок истории должен бы затрагивать сильно, и по сегодняшний день. Именно в духе трезвого исторического взгляда, не ответить бы на массовое участие евреев в большевицком управлении и в большевицких зверствах – отмахом: то были подонки, оторванные от еврейства, – почему мы должны за них отвечать, одни за других?
Д.М. Штурман справедливо напоминает мне мои слова обо всех коммунистических вожаках любой нации: «все они ушли от своей национальности, предавшись бесчеловечью»[115]. Верно. Но верны и слова Пасманика в 20-е годы: «Мы не можем ограничиться заявлением, что еврейский народ не отвечает за те или иные действия отдельных его членов. Мы отвечаем за Троцкого, пока мы от него не отгородились»[116]. А отгородиться – не значит отмахнуться, наоборот: отречься от их действий - и до самого конца, и научиться на этом уроке.
Внимательно работав над биографией Троцкого, я согласен с мнением, что у него не было специфически-еврейских горячих привязанностей, а наоборот – ярый интернационализм. Так такого бы соплеменника – легче всего осудить? Но уже с восхода звезды Троцкого, с осени 1917, он стал для слишком многих предметом гордости, и чуть ли не кумиром радикально-левых кругов американского еврейства.
Да что там американского! В 50-е годы сидел со мной в лагере, ещё тогда юноша, Владимир Гершуни – страстный социалист, интернационалист, не было в нём никакого оттенка не то что религиозности, но, кажется, даже и еврейского сознания. В 60-е годы мы встречались на воле, и по какому-то поводу он дал мне свои заметки. И в них: что Троцкий – Прометей Октября, да не почему-нибудь, а прямо потому, что Троцкий – еврей: «Он был Прометеем не потому, что таким уродился, но потому, что он – дитя народа-Прометея, который, не будь он прикован к скале тупой злобы цепями тайной и явной вражды, ещё не столько бы сделал для человечества».
«Все исследователи, не одобряющие участие евреев в революции, склонны не признавать за этими евреями их национальности. Те же, – и среди них многие израильские историки, – кто интерпретируют еврейскую гегемонию как победу еврейского духа, восторженно превозносят их принадлежность к еврейству»[117].
Уже и в 20-х годах, сразу после Гражданской войны, звучали отречные доводы. В сборнике «Россия и евреи» их разбирал И.О. Левин (евреев среди большевиков не так много; и нет оснований всему народу отвечать за отдельных его членов; евреев преследовали в царской России – и вот поэтому… а в Гражданскую войну у большевиков искали защиты от погромов – и вот поэтому…) – и тогда же отвечал, что речь ведь идёт «об ответственности не уголовной», неизбежно персональной, а об ответственности моральной[118].
Пасманик не считал, что от такой моральной ответственности можно будет отмыться. Всё же он искал здесь такое утешение: «Почему еврейская масса должна отвечать за мерзости отдельных евреев-комиссаров? Это, несомненно, глубоко несправедливо. Но… наложение на евреев круговой ответственности доказывает лишь, что признаётся наличие особой еврейской народности. В тот момент, когда евреи перестанут быть народностью, когда они превратятся в русских, немцев, англичан иудейского вероисповедания, они освободятся от тягот круговой поруки»[119].
Однако XX век показал нам именно признание еврейской народности, с якорем в Израиле. А круговая ответственность народа – и ведь русского тоже – неотъемлема от его способности построить достойную жизнь.
Да, много доводов – почему евреи пошли в большевики (а в Гражданской войне увидим и ещё новые веские). Однако, если у русских евреев память об этом периоде останется в первую очередь оправдательной, - потерян, понижен будет уровень еврейского самопонимания.
Так ведь и немцы могли отговариваться за гитлеровское время: «то были не настоящие немцы, а по донки», они нас не спрашивали. Однако приходится каждому народу морально отвечать за всё своё прошлое – и за то, которое позорно. И как отвечать? Попыткой осмыслить - почему такое было допущено? в чём здесь наша ошибка? и возможно ли это опять?
В этом-то духе еврейскому народу и следует отвечать и за своих революционных головорезов, и за готовные шеренги, пошедшие к ним на службу. Не перед другими народами отвечать, а перед собой и перед своим сознанием, перед Богом. – Как и мы, русские, должны отвечать и за погромы, и за тех беспощадных крестьян-поджигателей, за тех обезумелых революционных солдат, и за зверей-матросов. (О них, думаю, я сказал достаточно выпукло в «Красном Колесе». Ну, добавлю здесь один пример: вот тот красногвардеец Басов, конвоир Шингарёва, народного заступника и правдолюбца, – сперва взявший у сестры арестанта деньги на чай и в оплату за конвоирование его из Петропавловки в Мариинскую больницу, то есть за то, что не дал Шингарёву ни минуты свободы, – и через несколько часов, в ту же ночь, приведший в больницу матросов: застрелить его и Кокошкина[120]. В этом мерзком типе – сколько же нашего!!)
Отвечать, как отвечаем же мы за членов своей семьи.
А если снять ответственность за действия своих одноплеменников, то и понятие нации вообще теряет всякий живой смысл.
Глава 16 – В ГРАЖДАНСКУЮ ВОЙНУ
Троцкий как-то похвастался, что «даже» в своём реввоенсоветском вагоне в Гражданскую войну он «находил время» знакомиться с новинками французской литературы.
И ведь – не заметил, что сказал. Не время он находил, а – место в сердце, оставался у него такой объём в сердце между воззваниями «к революционным морякам» или насильно собранным красноармейским частям – и брошенным приказом расстрелять каждого десятого в дрогнувшей части, а уж смотреть исполнение он не оставался.
На обширных равнинах России он вёл кроволитную войну, нисколько не затронутый небывалыми страданиями жителей этой страны, её болями, – он проносился выше, выше всего этого, на крыльях интернационального упоения.
Февральская Революция была революция российская: как ни безоглядна, ошибочна и пагубна – она не стремилась расстрелять всю прежнюю жизнь, уничтожить всю прежнюю Россию. А сразу же от Октября – революция обернулась интернациональной, и сокрушительницей по преимуществу, – питалась она пожиранием, уничтожением того строя, который оказался под рукой: что построено – всё разрушить; что выращено – реквизировать; кто сопротивляется – расстрелять. Красные заняты были лишь великим социальным экспериментом, рассчитанным на повторение, расширение и международное воплощение.
