Субмарины и нота Циммермана
Главной проблемой Вильсона после переизбрания оставалась европейская война.
Дома он «подчистил хвосты». Он отозвал Першинга из бессмысленной погони за Вильей и удостоверился в том, что страна полностью контролирует ситуацию на Карибах. (Теперь, когда заработал Панамский канал, Соединенные Штаты должны были быть уверены в его безопасности, чтобы спокойно использовать его в случае войны.) И все полностью контролировалось, так как вдобавок к тому, что американцы владели Пуэрто-Рико, их войска находились на Кубе, на Гаити, в Доминиканской Республике, Никарагуа и Панаме.
Фактически единственной возможной лазейкой для неприятеля была Датская Вест-Индия — три небольших островка, составляющие часть архипелага, называемого Виргинскими островами и лежащего к востоку от Пуэрто-Рико. Дания владела островами два с половиной столетия. В войне она считалась нейтральной, но ее единственная наземная граница была с Германией, и существовали опасения, что Данию могут вынудить передать острова Германии, которая может использовать их как свою базу на Карибах.
Как Германия сумела бы это сделать в присутствии британского и американского флотов, оставалось за пределами понимания, но опасения существовали, и Соединенные Штаты сыграли на опережение. Они надавили на Данию, и та 4 августа 1916 года согласилась уступить острова за 25 000 000 долларов. 17 января 1917-го управление было передано официально.
Тем временем Германия, воодушевленная выборами и использованием лозунга «Он уберег нас от войны», попыталась воспользоваться тем, что ей казалось американским желанием избежать войны. На западе она контролировала Бельгию и крупную часть северо-востока Франции. На востоке — западные провинции России, тогда как эта обширная страна балансировала на грани анархии и революции.
Получалось, что пришло время Германии. Если бы она добилась мирных переговоров, они бы наверняка закончились обретением заграничных территорий, которые она сейчас контролировала. И, умолчав о своих намерениях требовать территориальных уступок, Германия дважды сообщила Вильсону — как до, так и после его переизбрания, — что готова обсуждать заключение мира.
Вильсон с радостью приветствовал эту новость и посчитал, что такие переговоры могли бы пройти в соответствии с его идеалистическими представлениями. 22 января 1917 года он произнес речь перед Сенатом, в которой призвал к «миру без победы» — иными словами, к возвращению к той ситуации, что была перед началом войны.
Но ни одна из воюющих стран этого не хотела. Даже Россия была еще не готова признать свое поражение. И никакой мирной конференции не понадобилось.
Германская военная машина ее и не ждала. Германские военачальники позволили правительству попытаться добиться мира, но поняв, что Вильсон выступает за «мир без победы», они перешли к следующему шагу.
И им снова должно было стать применение субмарин. Конечно, германцы обещали Соединенным Штатам, что не станут этого делать, но альтернативы уже не осталось. Попытка уничтожить британскую морскую мощь при помощи надводных кораблей провалилась при Ютланде, и единственный германский шанс победить заключался в том, чтобы ослабить Великобританию, используя субмарины.
Да, существовала вероятность, что это может втянуть в войну Соединенные Штаты, но аргументация сводилась к следующему: 1) американцы могут и остаться в стороне; 2) американцы втягиваются в войну, что бы ни сделала Германия; 3) даже если Соединенные Штаты решают воевать, Германия может добиться победы еще до того, как американцы сумеют перебросить свою армию через океан.
Вследствие этого 31 января 1917 года Германия объявила о возобновлении неограниченного применения субмарин. Любое судно (это касалось и американских кораблей), нарушившее какую-либо блокадную зону, установленную германцами, могло быть торпедировано без предупреждения.
И Соединенным Штатам не пришлось долго ждать, чтобы понять, что германцы настроены серьезно. 3 февраля 1917 года германская субмарина потопила американский корабль «Хаусатоник». На сей раз жертву предупредили заранее, и у нее было время спустить спасательные шлюпки — но судно затонуло. В тот же день Соединенные Штаты разорвали дипломатические отношения с Германией.
Вильсон попытался провести через конгресс разрешение вооружать торговые корабли, чтобы они могли давать отпор субмаринам, если сумеют. Палата представителей сразу согласилась (403 к 13), но в Сенате разрешение застряло. В Сенате существовала традиция неограниченных дебатов, а двенадцати пацифистам во главе с Лафолетом казалось, что вооружение — это просто стимул к войне и что гораздо больше смысла в том, чтобы на время оставить торговый флот дома, — и все это вылилось в нескончаемые споры. В результате Сенат бездействовал, и Вильсон разразился гневом против тех, кого он назвал «маленькой группкой своевольных людей, не представляющих ничьих взглядов, кроме собственных». После чего он своей властью приказал вооружать торговые корабли.
Нужна была только последняя капля, чтобы американское общественное мнение целиком и бесповоротно перешло в лагерь интервенционистов, — и Германия умудрилась ее предоставить.
Германский министр иностранных дел Альфред Циммерман решил, что у него есть шанс уменьшить воинственность американцев, повернув к своей пользе недавние проблемы между ними и мексиканцами. 19 января 1917 года он послал телеграмму германскому посланнику в Мексике для передачи ее мексиканскому правительству. Он предложил, чтобы Мексика, в случае если Соединенные Штаты начнут войну против Германии, воспользовалась бы ситуацией и в свою очередь объявила американцам войну. (Это заняло бы Соединенные Штаты на их собственных границах, рассуждал Циммерман, и не позволило бы американцам провести эффективную интервенцию в Европе.)
Что дало бы это Мексике? Выиграла бы она или проиграла, германская победа в Европе означала бы, что Мексика получит награду за свою помощь — некую часть территории, утраченной 70 лет назад в Мексиканской войне, особенно Техас, Нью-Мексико и Аризону.
Это было смешное предложение. Мексика не собиралась рисковать, затевая такую войну, поскольку у нее не было заметной военной силы и в стране по-прежнему царила анархия. И даже если бы Мексика решилась на поступок и дралась бы, как смогла, германская победа в Европе не спасла бы ее от разочарования и ярости американцев впоследствии.
Еще хуже для Германии оказалось то, что это дурацкое предложение попало не по адресу. Британцы перехватили сообщение, с трудом расшифровали его и, едва веря в свою удачу, передали Соединенным Штатам 24 февраля 1917 года. 1 марта американцы, убедившись, что телеграмма подлинная, опубликовали ее в прессе, и приступ ярости охватил американских граждан.
В течение 140 лет истории Соединенных Штатов американская территория постоянно увеличивалась, и ни разу ни одного квадратного сантиметра не получило иностранное государство. Даже одно предположение, что подобное возможно, заставило призывы к войне раздаваться еще громче, оглушительно громко.
В то же самое время случилось кое-что еще. Россия наконец оказалась в коллапсе. Страдания ее народа и невероятно низкая эффективность правительства в итоге привели к тому, что сама армия присоединилась к бунтующему населению. 15 марта 1917 года царь Николай II был вынужден отречься от престола, и новое правительство революционеров собиралось установить парламентскую демократию.
Это означало, что русское сопротивление на востоке станет еще слабее, но в этих новостях была и хорошая сторона. Многие американцы не могли понять, зачем драться с автократическими Германией и Австро-Венгрией, если это было на пользу еще более автократической России, антисемитские погромы в которой сделали ее в глазах всего мира образцом зверства.
Однако если Россия теперь собиралась стать демократической республикой, линия разделения проходила ясно. С одной стороны — демократии, с другой — автократии. Соединенные Штаты охотно признали новое правительство 22 марта и стали первой страной, сделавшей это. Вскоре Вильсон смог сказать, что война ведется ради того, чтобы «мир стал безопасным для демократии».
