Именно Клемансо, в отличие от других мэров, выступил за вооружение народа, когда пруссаки подошли к столице; именно он написал воззвание к парижанам: "Враг у ворот... Мы - сыновья Революции! Вдохновимся же примером наших предков - патриотов 1792 года - и, подобно им, победим!"
Именно Клемансо приветствовал создание "комитетов бдительности"; именно он был первым мэром, который запретил преподавание богословия во всех школах Монмартра, заявив: "Вам говорят: "в понедельник бог создал свет, во вторник солнце". Ведь, по утверждению Библии, бог действовал именно так: сначала создал свет, а после источник света. И что же? Миллионы повторяют эту нелепость, и она кажется им истиной".
Однако, когда премьер подписал позорное перемирие с пруссаками, Клемансо, пробыв всего лишь пять месяцев на посту мэра, выпустил манифест, в котором Дзержинский с какой-то тоскливой болью увидел начало падения этого недюжинного человека.
"Граждане Монмартра, - писал Клемансо. - Вас предали! Увы, дальнейшее сопротивление невозможно..."
Отчего он р а з л о м и л с я, думал Дзержинский; почему не ограничился бескомпромиссным и зажигательным: "вас предали!" Зачем призвал граждан своего округа к компромиссу и подчинению тем, кто оказался предателем? Неужели вкус власти - пусть даже голодной, неустойчивой, в чем-то мифической - оказывается той доминантой, которая диктует политику линию поведения?!
"Когда мы победим, - записал Дзержинский на полях маленького листочка бумаги, - главной задачей пропагандистов будет разъяснение и предупреждение от яда власти, желания сохранить ее любым путем, даже если политику кажется, что он делает это во имя тех, кто избрал его и поставил к управлению; беспринципность оборачивается предательством, деградацией личности, подменой идеалов, крахом идеи".
Тем не менее в Национальное собрание Клемансо прошел вместе с Виктором Гюго, Джузеппе Гарибальди (приехал из Италии защищать революционный Париж) и Леоном Гамбеттой.
Однако, когда в Бордо, вдали от Парижа, съехались депутаты первого демократического Национального собрания, большинство - монархисты, клерикалы, крайне правые - устроили обструкцию республиканцам; Гарибальди был освистан, ему не дали говорить, улюлюкали, топали ногами; карбонарий сошел с трибуны и сразу же отказался от звания депутата; правому большинству удалось протащить на пост премьера Адольфа Тьера, убежденного монархиста; очередной парадокс революции: во главе республики стал человек, остро ее ненавидевший.
- Чудовище, - говорил о нем Клемансо. - Нет существа, которое бы вызывало у меня большее омерзение... Типичный буржуа, ограниченный и жестокий, всегда готовый проливать кровь...
Однако, когда пришло время голосования, Клемансо поднял руку за Тьера; "омерзительное существо" было провозглашено главою правительства - е д и н о г л а с н о.
"Что это? - записывал Дзержинский, - Почему такое могло случиться? Неужели национальная демагогия - "в период кризиса все французы должны быть единым лагерем" - оказалась выше здравого смысла? Но ведь Клемансо - широко образованный интеллектуал - не мог не знать, что такой компромисс неминуемо обернется против него же самого и остальных республиканцев?! Трусость? Нет, он не был трусом, это очевидно. Или профессиональная политика - это игра? Удар отступление - выжидание - компромисс - новый шаг вверх, к власти? Что - в таком случае - может быть гарантией против повторяемости такого рода ситуации? Гласность? Выборность? Четкость программы политика и возможность - на деле, а не на словах - проверить ее? Или этого недостаточно?"
Во время бурного обсуждения в Национальном собрании проекта мирного договора с Пруссией мэр Страсбурга, аннексированного немцами, умер от разрыва сердца; Виктор Гюго отказался от депутатского мандата:
- Париж скорее готов пойти на смерть, чем допустить бесчестие Франции! Три недели назад Собрание отказалось выслушать Гарибальди, сегодня - меня. Этого с меня достаточно!
Виконт де Лоржелиль закричал торжествующе:
- Собрание не хочет слушать господина Гюго лишь потому, что он говорит не по-французски!
...Большинство республиканских друзей Клемансо отказались от депутатских мандатов; однако мэр рабочего Монмартра хранил молчание, он ни разу не поднялся на трибуну Национального собрания; был крайне точен при обмене мнениями с коллегами во время перерывов; предпочитал слушать, цепко вглядывался в лица; дивился искусству интриги, которое блистательно демонстрировали старцы из лагеря монархистов и клерикалов.
Ночью, оставшись наедине со своими мыслями, выстраивал линию з а щ и т ы: "Я обязан принести себя в жертву будущему. Если все республиканцы выйдут из Национального собрания, кто сможет объединить правых и левых - во имя спасения Франции?!"
Вернувшись в Париж, Клемансо впервые услышал слово "ренегат", таинственная категория "народ" выносит суждения спонтанно, требуя от избранника п о с т у п к о в, а не с л о в.
На выборах, состоявшихся после того, как Париж был провозглашен Коммуной, Клемансо потерпел поражение и сложил с себя звание депутата и мэра; все те месяцы, что Коммуна истекала кровью, он пытался п р и м и р я т ь непримиримое - изменника Тьера с героями коммунарами.
Иногда в нем просыпался прежний Клемансо: он был свидетелем казни депутата Национального собрания Мильера; когда озверевшие солдаты заставляли народного избранника стать на колени, он отказался: "Убейте меня, убейте. Но вы не сможете меня унизить". Рассказывая об этом, Клемансо не мог сдержать слез.
Бежав из города, истекающего кровью, он сказал себе: "Как патриот Франции, я никогда не соглашусь с ее унижением; все, что было захвачено пруссаками, должно быть возвращено; как интеллигент, я не вправе допустить того зверства, которое было столь ужасающим во время гражданской войны, - лишь эволюция есть гарант порядка и прогресса; Тьер - кровавый клоун, он упивается победой, не понимая, что его дни сочтены; надо сломать в себе обиду на тех, кто не понял меня; надо ждать, чтобы н а р ы в Тьера прорвался, подсох и отпал сам по себе; надо набирать очки популярности; став известным не одному Парижу, а всей Франции, я приду в Ратушу и приму верховную власть. Об этом еще меня попросят - те именно, кого я исподволь и не спеша подготовлю".
Он таился шесть лет. Он дождался своего часа: был избран в парламент вместе с Гамбеттой - от с в о е г о "восемнадцатого" округа Парижа.
Он тем не менее и тогда продолжал выжидать.
Лишь спустя три года после возвращения в политику Клемансо произнес свою первую речь, потребовав от правительства амнистии коммунарам.
В тот же день секретная служба Франции начала вести на него тайное досье; Бисмарк потребовал отчета у своего посла - "кто этот человек?"; Александр Второй срочно вызвал к себе французского поверенного в делах Ле Фло:
- Речь Клемансо произвела на нас гнетущее впечатление...
Клемансо, словно чувствуя, что время работает на него, произнес свою вторую речь, следствием которой было падение правительства.
Именно тогда он открыл свою газету "Жюстис", в коллегию которой вошел и Шарль Лонге, зять Карла Маркса.
Именно тогда, получив а у д и т о р и ю, Клемансо сделался лидером парламентской оппозиции, начал бичевать колониальную политику Франции в Тунисе и Индокитае, низвергал правительства, постоянно думая о том времени, когда он сформирует такой кабинет, который наконец позволит ему осуществить все то, о чем он думал после поражения Коммуны.
С особым интересом Дзержинский читал документы о том, как совершенно неожиданно карьера Клемансо обрушилась из-за аферы, связанной со строительством Панамского канала; несмотря на то что его ближайшие друзья Эмиль Золя, братья Гонкур, Анатоль Франс, инженер Эйфель (его, впрочем, тоже привлекли к суду и приговорили к тюремному заключению) делали все, что могли, стараясь доказать невиновность "монгола" - так называли Клемансо друзья за чуть раскосые глаза и жгуче-черные волосы, - он проиграл выборы, был ошельмован как английский агент и выброшен из политической жизни страны; ему тогда шел уже пятый десяток.
Первая дуэль, на которую он вызвал человека, обвинившего его в шпионстве и коррупции, кончилась мировой, ибо Клемансо еще пытался прийти к компромиссу; однако, окончательно потеряв парламентский мандат, он немедленно вызвал на дуэль депутата Дешеналя и рассек ему шпагой лоб и веко, предварительно назвав клеветника в своей газете "подлецом и негодяем". Депутатского жалованья не было более; Клемансо начал работать как профессиональный журналист, ежедневно печатал статьи о дипломатии и театре, политике и оперетте, финансах и военной стратегии; запоем читал классику, философов, экономистов, военных мыслителей; опубликовал несколько романов и повестей.
Когда - по прошествии долгих семи лет - началось дело Дрейфуса, спровоцированное антисемитами во французской армии, Клемансо прервал занятия изящной словесностью и бросился на защиту человека, виною которого было только то, что его родили евреи.
