Сделал воевода все, как было велено. Все - да не все... Семь лет терпел, на восьмой не вытерпел, взбрыкнул самовольно, в силу свою уверовав, и сбылись слова великого князя, в одночасье рухнуло все, что так долго ладилось и устраивалось.
Но что же делать, куда деваться теперь, к кому обратиться за помощью? Чуя вину свою и палящий стыд, не видя дороги, брел воевода бесцельно по лесной тропе, а следом шли его уцелевшие товарищи.
Большим зеленым оком глянуло на Василия озимое поле, которое когда-то всем городом разрабатывали на лесной поляне, вырубали кусты, корчевали коренья, каждый год пахали, сеяли, с любовью и надеждой заборанивали в землю драгоценное зерно. Здесь, на краю этого поля, воевода остановился и крепко задумался. Придет месяц серпень, думал он тогда, настанет пора жать золотые колосья, вязать снопы, свозить их на гумно, молотить... Кто сделает эту работу, кто выполнит извечную радостную обязанность землероба? Люди его города лежат там, на берегу, побитые, порубленные, иные навеки сгинули в речных глубинах, осиротевшие бабы разбредутся по белу свету, а он, воевода, хозяин, в чьей власти было не допустить черной беды, бросит и этих несчастных женщин, и их несхороненных мужей и братьев, и это поле? Оно, не подозревая об участи своих прежних радетелей, выметнет в небо мирные пики колосьев, выпестует тугие зерна, вырастит хлеб, как испокон века назначено Матерью-Природой... Разве может хлеб расти просто так, ни для кого?
Он оглядел своих товарищей. Ивашка востер, да больно молод, неопытен. А вот Никодим - молчаливый, неприметный, но бывалый, хожалый и езжалый пожалуй сгодится. Воевода снял с пальца перстень с печаткой, давний подарок Всеволода Георгиевича, и решительно протянул Никодиму.
- Пойдешь во Владимир, поклонишься великому князю, поведаешь о нашем горе, скажешь, что воевода Христом-Богом просит немешкотно помощи, ждет ратников - хотя бы малое число... Исполнишь ли?
Никодим кивнул, сунул перстень за пазуху и, низко поклонившись, хотел было тут же двинуться в путь.
- Обожди, - остановил его воевода. - Дело важное и даже опасное.
Неведомо, свидимся ли еще. Надеюсь на Божий промысел и удачу твою, и на том дай обнять тебя...
Он прижал к себе Никодима, глянул в близкие спокойные глаза.
- Исполнишь ли? - спросил шепотом.
- Исполню, - выдохнул Никодим.
- А мы что же? - растерянно сказал Ивашка, когда гледенский гонец скрылся в чаще леса.
- Будем жить, - отвечал воевода.
Собравшись вместе - два мужика да полтора десятка баб - до глубокой ночи молча хоронили убитых.
На следующий день воевода объявил, что задумал он в память убиенных гледенцев построить новый город - лучше прежнего. Спросил, есть ли охотники помочь.
- А куда мы пойдем? - заговорила старуха, у которой новгородцы убили сына. - Кто за могилками приглядит?
Остальные молча согласились.
Долго искали место, ходили и выше, и дальше, но где бы ни останавливались - всюду сквозило, гарью и гибелью. Наконец, но общему желанию и согласию новый город решено было строить на другом березу Сухоны.
- Перво-наперво возведем церковь, - воодушевленно говорил воевода.
-Потом избы срубим. Пока это делаем - глядишь, рать низовская подтянется, будет кому в тех избах жить, будет кому стены городить, башни угловые ладить. Будем жить, милые вы мои, будем жить!
Как сказал, так и вышло. Худо-бедно - жили, работали много и маятно, работой той горюшко избывали. Валили лес, своей да бабьей силой вытаскивали его на высокий берег, шкурили бревна... Порой думал Василий надо ли, стоит ли? Но когда лег на крепкие опоры закладной венец будущего храма, понял - надо, стоит, а иначе и жить незачем...
...Подошел Ивашка, забрел по колена в воду, умылся.
- Женщины кличут вечерять, - сказал усталым голосом в начал неспешно утираться подолом рубахи.
- Хорошее дело, -- весело одобрил воевода. Голодным-то, сказывают, медведь не пляшет. Пошли.
Кытлым и Юма
Молодой охотник Кытлым долго искал добычи, но удача в этот день, отвернулась от него. Усталый и недовольный, остановился перевести дух. И в это самое время из кустов послышался шорох. Кытлым даже не успел ни о чем подумать, как руки его словно бы сами собой натянули лук, и тотчас свистнула пущенная наугад стрела.
Когда Кытлым осторожно раздвинул густые ветви, ужас вошел в его сердце - стрела пронзила и насмерть убила змею. Скрывать свое преступление было бессмысленно, он принес убитую змею к храму Йомалы, положил ее у ног главного жреца Суксуна и низко склонил повинную голову.
Главный жрец Суксун побледнел и долго не мог произнести ни слова.
- Ты, человек рода Голубой Змеи, - заговорил он наконец, - убил покровительницу своих сородичей. Почему?
Кытлым упал на колени и сбивчиво рассказал, как все произошло.
- Это все равно, - сурово молвил Суксун. - Убить общую праматерь то же самое, что убить собственную мать. Ты заслуживаешь большого наказания.
По знаку главного жреца плачущего Кытлыма схватили и заперли в пустом и темном храмовом пристрое. Молодой охотник рухнул на землю и в страшном унынии пролежал до вечера. Он слышал, как к храму пришли люди его рода, они возбужденно и горестно переговаривались между собой. Открылась дверь, воины вывели Кытлыма на улицу и втащили его на высокое крыльцо храма.
Посреди крыльца была расстелена драгоценная материя, привезенная со знаменитого рынка Ага-Базар в Булгар-Кала. На материи стояла древняя золотая чаша, на дне которой распласталась убитая Кытлымом змея.
Один из жрецов печально рассказал собравшимся о том, что и так уже было всем известно - охотник Кытлым убил праматерь и покровительницу рода Голубой Змеи. После этого к краю материи подошел жрец Нырб.
Трижды поклонившись, он объяснил убитой змее, что молодой охотник лишил ее жизни не по злому умыслу, что произошло это случайно, по ошибке, не нарочно. От имени людей рода, от имени всех живущих биаров он просил у нее прощения и уверял, что убийца будет сурово наказан.
С высоты крыльца Кытлым видел стоявших в толпе своих родителей, отец опустил голову, мать горько плакала, ее пыталась утешить Юма, возлюбленная Кытлыма, на которой он собирался жениться этой осенью.
По древнему обычаю, каждый человек рода сломил выбранную им ветку, Кыглыма поставили на колени спиной к толпе, и наказание началось.
Длинная вереница людей потянулась к крыльцу храма, каждый родич, поднявшись по ступеням, ударял своей веткой по обнаженной спине провинившегося. Кытлыма наказывал весь род, и молодой охотник не имел права видеть и знать, кто именно бьет его в это мгновенье, чтоб не затаить обиду на отдельного человека. Только но силе удара мог он предположить, кто за спиной его - друг или недруг.
- Ты видишь, праматерь, как люди рода, которому ты дала жизнь, мстят твоему обидчику, - говорил жрец Нырб. - Они очень сильно бьют Кытлыма и надеются, что ты не будешь на них гневаться.
Как раз в это время к исцарапанной колючими ветками, кровоточащей спине молодого охотника легонько прикоснулся нежный побег какого-то лиственного деревца.
- Я с тобой, - услышал Кытлым чей-то шепот в узнал Юму.
- Проходи! Проходи! - гневно крикнул главный жрец.
Исхлестанного Кытлыма втащили обратно в храмовый пристрой и снова заперли. Лежа на животе у стены, он слышал, как с песнями и молитвами змея была торжественно похоронена, в жертву ей принесли священного быка, на внутренностях которого гадал сам главный жрец Суксун. Окончив гаданье, он объявил, что праматерь не простила своего убийцу, и поэтому всех биаров ждут большие несчастья.
- Вы знаете, - говорил Суксуа, - что через семь лун здесь соберутся люди всех ближних и дальних биарских селений, чтоб отпраздновать Великий День Йомалы. Тогда будем решать судьбу Кытлыма.
Кытлыму не удалось уснуть в эту страшную ночь. Но не полыхающая огнем спина, не голод и не жажда были тому причиной. Как только он закрывал глаза, тотчас виделась ему убитая змея, которая сразу же начинала расти, расширяться до огромных размеров и удлиняться до бесконечности. И вот уже из далекого далека, из-за синих холмов, из-за темных лесов неспешно ползло ее ожившее тело; серебристо-голубое и постоянно изменяющееся, оно лениво извивалось между обрывами, шуршало галькой, перекатывало коряги, перемывало желтые пески, сверкало на солнце золотой чешуей волн и мелкой ряби:
Кытлым в ужасе открывал глаза и испуганно вглядывался в непроглядную темень.
- Прости меня. Большая река, - горячим шепотом умолял он. - Прости и поверь, что я не хотел убивать одну из твоих любимых дочерей. Разве я мог нарочно лишить жизни покровительницу своего рода? Разве я мог по злому умыслу причинить горе тебе, которая кормит в оберегает всех живущих биаров? Не мог, это вышло случайно. Поверь, Голубая Змея, я готов принять любое наказание - убей меня, как я убил твою дочь, только на гневайся на моих сородичей, прости всех живущих биаров, не делай им зла, не губи людей моей земли...
