Мы прекрасно выспались под теплейшими одеялами на покойных постелях, и в шесть часов утра бодро вскочили на ноги. Было еще темно, когда, напившись наскоро чаю, мы выехали со двора сельского управления; на горизонте едва только брезжила узкая полоска приближавшегося утра; гулко звенит в неподвижном воздухе ночи маленький водопад, падающий с круч Алагёза. Это и есть головище, то есть исток реки Абаран-су. Алагёз поднимается прямо над нашими головами, и от его белых вершин тянет бодрящим, тихим холодком. Земских всадников, которых мы переменяли до сих пор на постах, тут уже нет, — и пришлось взять чепара от волостного старшины. Сразу начался крутой подъем; делается все прохладнее, все суровее. Справа, под голыми горами, тянутся все курдские селения, налево, под утесами Алагёза, — армянские. Только одна деревня Джизель-Дара («Красивое ущелье») заселена татарами. Курдские деревни — это звериные норы в кучах камня; на них торчат земляные горбушки труб, широких как бочки. Издали видишь только одни черные пирамиды кизяка да стожки «юнжи» (люцерны) на плоских земляных крышах. Трудно представить что-нибудь безотраднее и беднее этих жалких логовищ. Первое селение их, которое мы проезжаем, «Мирак», второе — «Джинги», третье — «Хор-Булак» («Слепой ключ»); в Хор-Булаке даже не жилища, а скорее пещеры, вырубленные в подножии скалистого холма. Несмотря на ранний час, много курдов и курдинок, в чалмах и живописных повязках с бахромою, идут по дороге, прогоняя на горные пастбища мулов и ослов. Стада маленьких, тощих коровенок бродят уже по скатам гор; нынешний год была бескормица во всем здешнем крае, и скот сильно исхудал.
От Мирака мы бросили так называемое шоссе, которое полезло зигзагами направо, в горы, через Джелал-Оглу, на Тифлис, с веткою на Александрополь. Мы же взяли левее, по ровной и широкой черноземной равнине. На многие версты тянется здесь эта черная земля, и на всем пространстве ее — ни подъёма, ни спуска. По мере приближения утра, делается все холоднее, дыхание Алагёза становится все резче и жестче, облака скучиваются белыми лохмотьями вокруг его вершин. Кругом нас, над нами, лежит настоящая зима. Мы огибаем теперь уже с третьей стороны обрывистую пирамиду Алагёза, которая отсюда кажется еще выше и эффектнее. На севере — тучи, облака, что-то падает вдали, не то дождь, не то снег; а на юге, сзади нас, улыбаются голубые озера расчистившегося неба.
Проехали армянское селение Мулла-Хасун, проехали татарскую деревню Джизель-Дара, за ними — еще несколько деревень, и въехали, наконец, в курдское селение «Караван-Сарай». Тут обычный роздых туземных караванов. Стоит множество распряженных арб, поят быков и верблюдов. Начинается хозяйственное утро; и молодые, и пожилые курдки длинными вереницами двигаются из своих домов за водою, с большими кувшинами на плечах. Все они — в красных фартуках, красных курточках, красных завесках сзади юбок, все в белых тюрбанах с длинными концами, распущенными по спине, и в поясах с бахромою. Особенно была интересна совсем молоденькая девочка, — наверное, однако, уже жена и хозяйка, — с ярко сверкавшими черными глазками, в кокетливой малиновой шапочке с длинною черною кистью, вся ярко-красная, грациозно черпавшая воду в длинногорлый кувшин и, очевидно, сиявшая внутри радостным сознанием своей привлекательности.
Каравансарайские курды все — иезиды, то есть «чортопоклонники», а не мусульмане, как и большая часть алагёзских курдов. К-н, близко знающий их верования, объяснял нам, что они вовсе не считают дьявола богом, а только падшим ангелом; но так как, по их понятию, Бог может простить его, да, притом, дьявол имеет столько власти над людьми, то они считают грехом вмешиваться между ним и Богом, боятся раздражать его, и никогда поэтому не бранят и даже не произносят его имени, а напротив, умилостивляют его молитвами и жертвами. С мусульманскою религиею иезиды не имеют ничего общего. И хотя они постоянно грабят и воруют по ночам, но все-таки гораздо мирнее и безопаснее курдов-мусульман. Соседние армянские селения главным образом страдают от них. Курды то и дело угоняют скот, травят хлеб. У мировых судей ведутся нескончаемые дела об этих соседских грабительствах.
Любопытно было осмотреть в Караван-Сарае кладбище курдов-иезидов. Их могилы — это простые кучи сваленных вместе круглых булыжников, но среди этих первобытных погребальниц виднеется несколько вырубленных из камня больших коней белых и красных, с седлами и подпругами, раскрашенными сообразно цвету лошади, сработанных с некоторым искусством, и поставленных в память местным удальцам, особенно отличившимся в хищнических набегах.
* * *
Мы, очевидно, спускаемся. Алагёз уже за нами, а впереди вдруг поднялся, задвинув горизонт, высокий снеговой хребет, которого мы до сих пор не видали. Это уже горы Карса. Кругом нас теперь сплошные поля, и даже высоко, по скатам гор, чернеют их распаханные квадраты. Скота тут тоже много. Вообще, это далеко не безлюдная пустыня. Мы проезжаем другое селение Джизель-Дара, — не татарское, а армянское. Отсюда, сверху, нам видна вся нижняя долина и даже домики еще довольно далекого Александрополя. От Джизель-Дара до него — 28 верст. Приходится еще раз покормить, прежде чем доедем до него. Заезжаем на армянский постоялый двор в деревни Нора-Шен («Новоселок»). Оригинален этот первобытный постоялый! В низеньком каменном домике с земляною крышею — две комнаты рядом: в одной — табачная лавка с русскою вывескою, в другой — гостиница своего рода. Сеней — никаких; утлая дверочка, всегда отпертая настежь, прямо ведет в комнатку, освещенную одним оконцем без двойных рам, также постоянно отворенным.
Половина комнатки занята широчайшею деревянною тахтою на низеньких ножках, напоминающею полати русской избы; у других стен — деревянная, нечистоплотная кровать и такой же деревянный диванчик, прикрытый, как и тахта, грубыми ковриками. По середине комнаты, взамен печи, водружена на опрокинутом ящике жаровая с железной трубой. Тут ночуют, тут обедают, тут пьют чай и вино. Нетребовательный туземец не находит, с своей стороны, никаких неудобств в такой комфортабельной гостинице-ресторане.
* * *
В Александрополь мы приехали засветло. Последнюю часть дороги приходилось почти скатываться с пологой горки, и подморенные лошадёнки, по-видимому, чувствовали близость желанного отдыха. Но не так-то скоро удалось нам разыскать в раскинутом на большое пространство городе дом, где квартировал наш зять. Нас отправляли то в одну, то в другую, совсем противоположную сторону, и только после долгих напрасных переездов из улицы в улицу нашелся какой-то благодетельный человек, действительно знавший нужный нам дом. Он присел к нам на козлы и благополучно привел нас, наконец, к цели нашего странствования, где нас встретила радостными криками давно нами невиданная родная детвора.
VIII
Развалины Ани, древней столицы царства армянского
Мы торопились воспользоваться хорошею погодою, которая в этой горной стране, в ноябре месяце, далеко не всегда бывает ясною и теплою, — чтобы успеть съездить в Ани, полюбоваться на знаменитые развалины его храмов и дворцов. Путешествие это — не особенно близкое и не совсем удобное. Приходится проезжать пустынными местами, населенными кочующими курдами, и искать ночлега, где Бог пошлет, потому что в самом Ани нет никакого жилья. Ехать в эту глушь, недавно еще бывшую в турецком владении, за нашею границею, без вооруженного конвоя — тоже рискованно. Зять наш, инженер Г., один из строителей тифлисско-карсской дороги, уже два года работал в этих местах и еще раньше побывал в Ани. Он-то и заведовал всем устройством нашей экспедиции. Нас собралась порядочная компания: мы трое с К-ном, зять наш и один его приятель, местный купец-армянин, П. Н. Дрампов, отлично знакомый со всеми местными условиями. Наняты были две коляски, по пятнадцати рублей каждая; к одному из кучеров присоединился на козлы брат его, любопытствовавший побывать в священных для каждого армянина развалинах; кроме того, два вооруженных чепара присланы были нам в провожатые от местного исправника, вследствие переданного ему нами письма эриванского губернатора. Таким образом всего оказалось нас десять человек. Наготовлено было несколько корзин всяких припасов, и в пять часов утра, еще до солнца, мы тронулись в путь. Было темновато и прохладно. Долго, по выезде из города, провожали нас холмы, покрытые татарскими и армянскими кладбищами. Дорога идет все время вдоль реки Арпачая. Кругом нас — все поля и посевы. Почва — что-то в роде серого леса, и, говорят, очень плодородная. В старое, время область эта носила название Шурагеля; на базарах Александрополя и Карса до сих пор шурагельская пшеница славится своею белизною и покупается дороже других. Засевают тут землю без роздыха и без навоза, каждый год, потому что земли, годной для обработки, очень мало. Это не то, что в Карсской области, где осталось множество пустынных земель, покинутых турками. Армяне, однако, жалуются, что, как ни просили они, правительство не разрешает им селиться на тех землях. Урожай здесь рассчитывается по размеру дневной работы одного человека, что называется по-армянски: «ура-вар». Обыкновенно один ура-вар дает «самар» пшеницы, то есть двадцать пудов, а обычная местная цена пшеницы — один рубль серебром за пуд. В прошлом году урожай был плохой, и земля дала только «пол-самара» на каждый «уравар». Помещиков, как в эриванской губернии, тут совсем нет; вся земля принадлежит крестьянам и считается их надельною, — поэтому тут нет продажных земель.
