Здесь речь идет не только о красноармейцах, а обо всех советских людях, которых загоняли в лагеря для военнопленных. Однако несомненным остается одно: за восемь месяцев в этих лагерях были уничтожены около двух с половиной миллионов человек, причем в это число не входят сотни тысяч тех, кто был расстрелян сразу после боя или погиб во время перевозки.
Более страшной трагедии мир еще не знал.
Живые голоса (1): «Вид военнопленных ужасен. Умирают тысячами»
Дневник жительницы города Каунаса Елены Буйвидайте-Куторгене был опубликован в августовском номере журнала «Дружба народов» за 1968 год. Публикуемые ниже выдержки из дневника посвящены страшной судьбе советских военнопленных.
«15 августа. Русские пленные таскают вещи под присмотром офицера и солдат. Мне удалось выпросить разрешение у охранника и немножко покормить пленных. Дала им хлеб с маслом, молоко, папиросы. Они поразили меня своей интеллигентностью, какой-то открытостью, свойственной только русским, мудрой терпеливостью и легкой насмешливостью над своим положением. Они наголо острижены, лица землистого, цинготного оттенка, у некоторых пухнут ноги. Кормят их только раз в день и очень плохо.
30 августа. Русские пленные очень голодают, многие их жалеют. Удается каждый день в разных местах вручить им хлеб, картошку, сало, что мне привозят и приносят мои знакомые, организованные в кружок помощи.
5 сентября. Сегодня опубликовано: «Кто станет помогать пленным, будет арестован, при попытке бежать — расстрелян!» Подписано литовским комендантом. Кому-то не нравится сочувствие и сострадание, обнаруживаемое населением по отношению к русским пленным. Замученные, голодные, истерзанные, запряженные вместо лошадей в телеги, возят они то какой-то цемент, то доски, то камни, то мебель... Страшно смотреть на умирающих людей. Многие, в особенности женщины, стремятся помочь [....] Теперь это запрещено... Тем больше сочувствие к русским и возмущение немецкой жестокостью.
19 сентября. С Ленинградского фронта приходят вагоны, набитые русскими пленными. Многих привозят умирающими, сотни их расстреливают около станции, так как немцы добивают всех слабых. В предместье Шанчай убит немцем молодой человек за то, что подал яблоко военнопленному.
23 сентября. Пришли два поезда с русскими пленными: в двух вагонах были сплошь мертвые, во многих полно умирающих от духоты и голода. Всех слабых немцы тут же застрелили... Целая гора трупов. Наутро более сильные должны были закапывать своих погибших товарищей.
24 сентября. Вели русских пленных. Сопровождавшие молодые безусые мальчики с хакенкрейцем [свастикой] на повязке били их ногами. И это на улице, на глазах прохожих.
27 сентября. Сама сегодня видела, как в толпе русских пленных один быстро нагнулся и поднял окурок с мостовой, тогда мальчишка-конвоир стал бить его ногами в живот и колоть штыком, я не выдержала, дрожа от возмущения, сказала ему, что стыдно так делать, он грубо и зло (лицо дикое) велел молчать, «а то и вам так будет»... Пленные выглядят умирающими, тени — не люди, шатаются от слабости. Несли стулья на плечах, и даже эта ноша была им не под силу...
2 октября. На улицах часто встречаются крестьяне, увозящие пленных к себе на работу, люди радуются за них, говорят, вот этот, может, и не помрет.
10 октября. Сегодня видела, как четверо русских пленных несли за руки и ноги умершего товарища: голова, закинутая назад, безжизненно болталась. Красивое тонкое лицо.
10 ноября. Сегодня видела оборванных, замученных, ковыляющих пленных. Они тащили воз кирпичей под начальством толстомордых «активистов» и немцев. Какой-то крестьянин хотел дать папирос, они не позволили; на мое замечание, что нехорошо быть такими злыми, один из них заорал и пригрозил арестовать. Видела, как четыре немца с ружьями наперевес гнали высокого русского офицера... Он шел спокойный и сосредоточенный. Все комиссары и коммунисты расстреливаются. На бывшем проспекте Красной Армии шла толпа пленных, один упал. Тогда немец начал топтать его ногами, ругаясь и крича. Из толпы вышла женщина и стала протестовать, полиция ее задержала, она протянула свой паспорт и сказала: «Я — человек».
9 декабря. В госпитале пленные умирают от скорбута, истощения, голода. Иногда удается им кое-что передать, но как трудно упросить тех, от кого это зависит. Умоляешь, точно о громадном личном одолжении.
20 декабря. Около меня, на соседней улице Майронно на берегу Немана, немцы устроили лагерь военнопленных. Длинный высокий забор, колючая проволока, несколько вышек для часовых, деревянные дощатые бараки, совершенно летние. По утрам гонят пленных на работу. Вид у них ужасный, одеты по-летнему, многие босы, дрожат, лица синие или с какой-то зеленой бледностью, опухшие или, наоборот, изможденные лица... Я несколько раз, получив разрешение у часового, передавала им караваи хлеба через ворота; внутри четырехугольная утоптанная площадка, запах точно в зверинце, смешивается с каким-то жгучим дезинфекционным средством. Ни одного слова привета нельзя сказать. Раньше удавалось передавать ежедневно. Сегодня часовой послал меня за разрешением к дежурному офицеру. Я пошла в барак, где сидело начальство. Тепло, играет радио. Попросив вежливо разрешения на передачу, услышала грубый окрик, зачем сюда лезу. Послали в соседнюю сторожку к страже. Подвыпившие солдаты с удивлением разглядывали мои портфели, в которых лежали караваи хлеба. Один взял портфель и сказал, что покупает его за десять марок. Я отняла и сказала, что сама вчера только заплатила за него пятьдесят. Другой, с какой-то плотоядной улыбкой, согнув руку кренделем, как будто ведет даму под руку, сказал: «Если у вас есть семнадцатилетняя дочь, только не старше, то пришлите ее к нам». Хлеб они взяли и положили в шкафчик. Было ясно, что они ничего пленным не передадут.
Смертность среди пленных ужасающая. Сыпнотифозных убивают. От поносов и голода умирают сами. Это самое мучительное и страшное... Невыносимо думать, что можно так, бесчеловечной пыткою голода и холода, убивать вражеских бойцов... Неужели международное право не запрещает и не предусматривает наказания за такие преступления?
31 декабря. В немецком журнале на первой странице сняты русские пленные. Масса измученных, исстрадавшихся лиц. Но есть такие смелые, гордые, даже насмешливые.
14 января 1942 г. Большой мороз 28–30 градусов. Вид военнопленных ужасен. Умирают тысячами. Иногда утром более сильных, очевидно, гонят по набережной на работу. Призраки, тени людей! На днях немцы убили женщину, перебросившую хлеб через забор. Труп ее немцы не позволяли убирать несколько дней.
19 января. Полицейские, стерегущие пленных по двенадцать часов в такой холод (мороз двадцать — двадцать пять градусов), срывают на них свою злобу: бьют на каждом шагу, убивают. Им за это ведь ничего не будет!..»
IV. Предварительное решение еврейского вопроса
Гитлеровцы охотно устраивают средневековые еврейские погромы.
И. Сталин, 6 ноября 1941 г.
В последние дни сентября сорок первого года на всех киевских заборах висели небольшие объявления сразу на трех языках. По-русски, по-украински и по-немецки приказ оккупационных властей звучал по-разному, но смысл был одним.
«Saemtliche Yuden der Stadt Kiew...
...Наказуеться всiм жидам мiсча Киева...
...Все жиды города Киева и его окрестностей должны явиться в понедельник, 29 сентября 1941 года, к 8 часам утра на угол Мельниковской и Дохтуровской (возле кладбища).
Взять с собой документы, деньги, ценные вещи, а также теплую одежду, белье и проч.
Кто из жидов не выполнит этого распоряжения и будет найден в другом месте, будет расстрелян.
Кто из граждан проникнет в оставленные жидами квартиры и присвоит себе вещи, будет расстрелян»274.
Эти усеявшие город объявления появились через десять дней после того, как немецкие войска захватили столицу Украины. К тому времени киевляне уже почувствовали, что значит жить под оккупацией. Под страхом смертной казни после семи часов вечера жителям нельзя было появляться на улицах. Слова не расходились с делом: на телах повешенных зачастую висела табличка: «Шел в десять минут восьмого»275.
Однако новое мероприятие оккупантов поражало своей масштабностью: как можно выселить из огромного города десятки тысяч людей только из-за их национальности? И зачем?
В том, что речь идет о выселении, ни у кого сомнений не возникало.
Утром 29 сентября со всех концов города к месту сбора потянулись толпы народа.
«Они выходили еще затемно, чтобы оказаться пораньше у поезда и занять места, — вспоминал много лет спустя Анатолий Кузнецов. — С ревущими детьми, со стариками и больными, плача и переругиваясь, выползало на улицу еврейское население... Перехваченные веревками узлы, ободранные фанерные чемоданы, заплатанные кошелки, ящики с плотницкими инструментами... По Глубочице поднималась на Лукьяновку сплошная толпа, море голов, шел еврейский Подол... От шума и галдения у меня голова лопалась. Сплошь разговору: куда повезут, как повезут?»276
