Гуж-транспорт из каэров. Помните сто «злостных каэров», которых ИСО препроводило на командировку «Овсянка» (гл. VI)? Тогда осталось еще 65 «злостных каэров», которых «Овсянка» принять не могла, так как заключенные там уже не могли быть втиснуты в барак. Из них организовали «гуж — транспорт» для доставки на командировки острова продуктов питания.
Все центральные склады продовольствия находятся в районе Кремля, в бывших монашеских складочных помещениях. Из них снабжаются продовольствием все командировки острова Соловки. Так как в «сельхозе» лошадей всегда не хватало, то и решили организовать «гужевой транспорт» из «злостных каэров». «Врагам советской власти» выдали веревочные хомуты, дали сани, назначили старшего — убийцу Бурака, и гуж — транспорт готов...
Каждое утро Бурак получал из центросклада №1 продукты, клал их на сани своих подручных (по 80 килограмм на человека) и гуж — транспорт с криком «раз два, взяли!» направлялся на командировки. Ежедневно «лошади» должны были сделать в среднем 35 километров: 17-18 километров до командировки и столько же обратно.
— Ну, а как наши лошадки возят? — спрашивали чекисты из ИСО старшого Бурака.
— Ничего, хорошо: кряхтят, а везут.
— Ты их, Бурак, почаще «дрыном» погоняй. Этот народец надо опролетаризировать.
Три месяца каэры ходили в упряжке. Три месяца Бурак подгонял их дрыном. И потом, когда на «Овсянке» освободились места, когда работавшие там каэры ушли в ту яму, которую мне показывал Ванька Потапов, весь гуж — транспорт был отправлен на «Овсянку». Там и они постепенно сошли в потаповскую яму.
Ссылка. Как и за что крестьяне, в связи с коллективизацией сельского хозяйства, попадали на принудительные работы в СЛОН, а их семьи — в ссылку на поселение? Передам свои личные впечатления о том, как крестьян везут на поселение и как они там живут. Для примера беру ссыльных на Хибинских апатитовых залежах, что северо — восточнее разъезда Белый, Мурманской железной дороги, примерно в верстах 30-ти южнее г. Мурманск.»
Ранней весной 1930 года по Мурманской ж. д. было отправлено на Хибинские апатитовые залежи 18 эшелонов с крестьянскими семействами. Мне, как представителю ИСО, приходилась встречать эти эшелоны на станциях Немь и Кандалакша и присутствовать при отправлении их дальше.
Представьте себе эшелон в 32-35 товарных вагонов. Все вагоны битком набиты стариками, женщинами и детьми — малолетними и грудными. Двери и люки вагонов наглухо закрыты и на станциях, через которые эшелон проходит, никто не подозревает, какого рода груз перевозится в этих вагонах.
Когда наступает ночь, чекисты из ИСО с фонарями приходят к вагонам, лезут в них и начинают делать поверки. Сколько раз приходилось наблюдать: чекисты раскрывают двери вагона, а навстречу им несутся из вагона истерические крики и отчаянный плач женщин и детей. Случалось иногда, что в темноте и тесноте задавлен ребенок, мать рыдает, спрашивает куда теперь ей деть ребенка; чекисты не обращают на нее никакого внимания.
В пути следования ссылаемые стоят на ногах, ибо такая теснота, что им нельзя ни лечь ни сесть; едут в совершенной темноте без ламп и свечей; в холоде, так как печей в вагонах нет. На разъезде Белый, где из вагонов высаживают для отправки пешком на апатитовые руды, приходилось наблюдать, как чекисты — надзиратели 5-го отделения СЛОИ, расположенного в районе Хибинских апатитовых руд, кричат всем этим женщинам, старикам и старухам: «Вылетай из вагонов пулей! Стройся в четверки»! Матери тщетно заявляют, что их дети или старики родители остались в вагоне, потому что их в тесноте задавили. Как сейчас помню; заглянул в вагон и увидел на полу несколько стариков, умерших в пути. На заявление крестьян о мертвых, надзиратели отвечают страшной бранью и приказанием — «не разговаривать». После отправки партии, трупы умерших выбрасываются чекистами в какую — нибудь яму и зарываются... Выстроенная партия, с обычными предупреждениями о том, что: «шаг влево — будет применено оружие», отправляются к месту поселения.
Кроме старой, изорванной одежды и таких же постельных принадлежностей, у ссылаемых ровно ничего нет так как все остальное, что у них было прежде, все решительно — вплоть до лучшей одежды, — конфисковано и переведено в собственность коллектива. Им не оставлено ни посуды, ни какой — нибудь другой утвари для устройства на новом месте. По прибытии к месту поселения, ссыльных размещают точно в таких же бараках, как и заключенных в СЛОН. Старушки, старики, матери и малые дети — все находятся в общем бараке, все спят вповалку на общих нарах. В бараке холод, грязь, сырость, вонь, вши и темнота.
Пища им дается еще хуже, чем заключенным северных лагерей. За нее они должны работать на разработках апатитовых руд и в лесу. Режим их почти ничем не отличается от режима заключенных: их также сажают в карцер, так же утром и вечером делают поверку, расстреливают если они пытаются бежать.
Все эти условия пораждают огромную смертность — особенно среди стариков и детей.
Борящиеся. Как ведут себя заключенные а СЛОНе? Как отвечают они да ежедневные издевательства над ними? Все покорно сносят, пассивно — сопротивляются, активно — борятся?
Терпеливая покорность является типичной для подавляющего большинства заключенных: многотерпелив и вынослив русский человек! Нарушается этот фон чаще всего попытками «ловчить», чтобы побежать «загиба», да еще отчаянной и бессильной бранью, когда заключенный доведен до отчаяния. «Ловчат» заключенные подкупом (деньгами и вещами), доносами на своих сотоварищей, предельной угодливостью перед администрацией, телом — если речь идет о женщинах и тело у них еще привлекательно. Гораздо реже случаи пассивного сопротивления, когда заключенный прямо отказывается от действий, которые требует от него СЛОН. Самовредительство и самоубийство — главные формы этой пассивной борьбы. Случаи прямой и активной борьбы — чрезвычайно редки, но и они выражаются в таких негероических действиях как побеги и «письма» на бревнах и досках. На побеги решаются немногие — вероятно не больше двух - трех человек на тысячу заключенных . Бесконечно реже эти побеги кончаются удачей — обычно, бегущие ловятся и гибнут от чекистских истязаний и пуль... За «письма» на бревнах и досках в 1927,1928 и 1929 годах в штрафном изоляторе «Секирка» было расстреляно примерно 125 человек. Все они работали по погрузке леса на иностранные пароходы и в своих необыкновенных «письмах» на лесных материалах, идущих за границу, то сообщали, что «этот лес облит кровью и слезами», то звали к бойкоту «этого леса», то просили о защите то просто «рисовали» (чаще топорами) на бревнах и досках гробы и кресты... Борьбы «грудь с грудью» с топором или бревном в руке, вооруженной борьбы в порядке или отстаивании чести и достоинства, или мести за чекистское надругательство над ними - такой борьбы не было.
По крайней мере я не знаю о ней. Доведенные до отчаяния заключенные, рубили топором себе ноги и руки, вешались, бросались зимой в проруби, никогда не убивали чекистов —надзирателей.
Пассивная борьба, как сказал, была. Иногда она отливалась в яркие формы и о нескольких случаях я хочу рассказать.
Первым среди них мне вспоминается героическая борьба Адольфа Георгиевича Немировского. Он служил в Москве, в Резинотресте. Лубянка 2 решила завербовать его в число своих осведомителей и послать в Лондонское торговое представительство для шпионской работы, — «Немировский когда — то жил в Лондоне, хорошо знает английский язык, имеет высшее образование» — рассуждала Лубянка 2 — «и потому хорошо сумеет вести работу в Англии». Вербовкой Немировского занялся чекист Себергер. Я в это время был в Москве на съезде начальников секретных отделов. Себергер, знакомый мне по совместной работе в Ч. К. еще с Новороссийска, желая видимо похвастаться передо мною своим раскошным кабинетом, пригласил зайти к нему. Я пришел и попал как раз в тот момент, когда он «вербовал» Немировского в секретные сотрудники ОГПУ.
— Нет, товарищ Себергер, — взволнованно говорил Немировский, — вы меня извините, но я не могу работать у Вас. Я с детства воспитался так, что я не могу заниматься шпионской работой... Может быть вам, тов. Себергер, странно это, — вы, может быть, не поймете моей психологии, но, поверьте на честное слово: ей — Богу, я не смогу работать на шпионском поприще...
— Я вас понимаю, тов. Немировский. Но вы согласитесь с тем, что революция требует жертв и, если вы не враг революции, если вы сочувствуете рабочему делу, если вы на нашей стороне, а не на стороне русской и мировой буржуазии, вы должны принять наше предложение. Вы знаете, что мы нейтральности по отношению к себе не признаем: или вы наш враг, или вы наш друг. Выбирайте одно из двух.
— Но, товарищ Себергер, я прошу вас освободить мент от этого дела!.. Я не способен к нему. Тем более, что у меня жена, больная туберкулезом и малолетний сын...
