В очерке «Крыса» М. Пришвин высказал своё отношение к этому «делу» (Заветы. 1913. № 11). В газете «Русские ведомости» в статьях «Из альманаха Русского собрания» (1913. 8 ноября) и «В законе Отчем» (Заветы. 1913. № 3) М. Пришвин более подробно освещает сложившуюся в русском обществе ситуацию.
С началом войны М. Пришвин стал корреспондентом газеты «Русские ведомости», напечатал статьи «Обрадованная Россия» (1914. 15 августа) – о запрете продажи водки, «Провинциальные картинки» (1914. 31 августа), «Могила-дорога» (1915. 4 марта), «В августовских лесах» (1915. 17 апреля), «Шашлык» (1915. 24 апреля), статья «Власть и пахари» не допущена цензурой к публикации. Ряд статей и очерков М. Пришвин напечатал в газете «Речь», рассказ «Грезица» – в журнале М. Горького «Летопись» (1917. № 2–4), рассказ «Страшный суд» – в первом сборнике «Скифы» (1917).
Известна фотография военных корреспондентов тех лет: А.Н. Толстой, И.В. Жилкин, А. Панкратов, М.М. Пришвин, И.Л. Толстой, Скиталец (С.Г. Петров).
Февральскую революцию Пришвин встретил как закономерное развитие политических событий. Никто не думал о русском народе, интеллигенция по-прежнему говорила и думала только о философии и искусстве. М. Пришвин по воле народных устремлений входит в редколлегию демократической газеты «День», потом становится сотрудником газеты «Новая жизнь» под редакцией М. Горького. Революционная волна, казалось, полностью подхватила М. Пришвина, но вскоре он одумался и уехал в село Хрущёво, полученное по наследству, начал работать на земле и за письменным столом. Но Петербург снова позвал его на политическое ристалище. В газете «Воля народа» (газета часто меняла своё название: «Воля вольная», «Воля народная» и др.) М. Пришвин напечатал несколько очерков, в которых оценил Октябрьскую революцию как «преступную дворянскую затею», как «авантюру» Ленина и Троцкого (см.: «Убивец!», «Поцелуй боженьку под хвостик», «Князь тьмы», «Невидимый град», «Крест и цвет», 1917, 31 октября – 9 декабря).
2 января 1917 года Пришвина арестовали, но 17 января выпустили. «Капитан Аки», «Голубое знамя», «Большевик из Балаганчика» – таковы очерки и статьи Пришвина в начале 1918 года. Пришвин не согласился с А. Блоком, что надо «слушать музыку революции». Октябрьская революция несёт только разрушение, безверие, новую культуру, далёкую от православных идеалов. Стоит ли её слушать?
В апреле 1918 года, уехав в свой хутор Хрущёво на сельские работы, он посылает в газеты «Жизнь» и «Раннее утро» свои размышления о текущей жизни: «В телячьем вагоне», «В саду (Письмо другу)», «Бумажный змей (Жизнь деревенская)», «Второй Адам», «Распни!», «Красная горка», «Обыск». Пришвин резко критикует новшества советской власти, вторгшейся в деревенскую жизнь, он остаётся в стороне от Гражданской войны, он ни с красными, ни с белыми, но такая позиция «свободного человека» подвергалась критическому осуждению со стороны большевиков, его выгоняют из Хрущёва, он уезжает в Елец, преподаёт географию в гимназии, но и тут жизнь сложилась неудачно, и он с семьёй перебирается в глухой Дорогобужский уезд Смоленской губернии, на родину жены, где работает народным учителем, продолжая писать о народном текущем быте: «Школьная Робинзонада» (Народный учитель. 1924.
№ 2), «Письма из Батищева» (Новая Россия. 1922. № 2; Россия. 1922. № 2). В «Письмах из Батищева» Пришвин рассказывает о профессоре химии А.Н. Энгельгардте, «человеке исключительной инициативы, воли и дела», который в своих знаменитых письмах «Из деревни» призывал из русской интеллигенции «выработать тип независимого сельского хозяина», «разгрузить государство от босячества и чиновничества всех видов», «возбудить в интеллигенции чувство самости, свойственное каждому мужику». Пришвин соглашается с этим призывом А.Н. Энгельгардта: «По нашему представлению, без животворного начала самости не может быть никакого хозяйства, ни личного, ни общественного, ни государственного, и это чувство неизмеримо шире чувства собственности; без силы самости нельзя быть хозяином, нельзя даже просто быть в природе, держаться на земле, а только висеть в воздухе и спрашивать – что делать» (Новая Россия. 1922. № 2. С. 89–90).
«Мирская чаша» (1922) – опубликованная без купюр лишь в 1990 году, по мнению исследователей и современников, – одно из лучших произведений Пришвина.
Образ «мирской чаши» возникает от ужасной действительности того времени, когда всё переделывалось и разрушалось, а судьба писателя заключается в том, чтобы правдиво передать переживания человека, утратившего свою самостоятельность. «А нам, писателям, – писал Пришвин, – нужно опять к народу, надо опять подслушивать его стоны, собирать кровь и слёзы и новые души, взращённые страданием, нужно понять всё прошлое в новом свете» (Пришвин М.М. Собр. соч. Т. 3. С. 68).
М.М. Пришвин приходит к выводу, что пора сотрудничать с советской властью, передаёт свои сочинения в журналы «Красная новь», «Книга и революция», путешествует по Подмосковью, ходит на охоту, пишет записи в дневнике. Всё это выливается в цикл лирических очерков «Родники Берендея» (Красная новь. 1925. № 8, 9, отдельное издание – в 1926 году). В критике его называют «поэтом и натуралистом», а М. Горький написал полную восхищения статью «О Пришвине»: «Учиться я начал у Вас, Михаил Михайлович, со времен «Чёрного Араба», «Колобка», «Края непуганых птиц» и так далее. Вы привлекли меня к себе целомудренным и чистейшим русским языком Ваших книг и совершенным уменьем придавать гибкими сочетаниями простых слов почти физическую ощутимость всему, что Вы изображаете. Не многие наши писатели обладают этим уменьем в такой полноте и силе, как Вы… Так вот, Михаил Михайлович, в Ваших книгах я не вижу человека коленопреклонённым пред природой. Да на мой взгляд, и не о природе пишете Вы, а о большем, чем она, – о Земле, Великой Матери нашей. Ни у одного из русских писателей я не встречал, не чувствовал такого гармонического сочетания любви к Земле и знания о ней, как вижу и чувствую это у Вас… Читая «Родники Берендея», я вижу Вас каким-то «лепообразным отроком» и женихом, а Ваши слова о «тайнах земли» звучат для меня словами будущего человека, полновластного владыки и Мужа Земли, творца чудес и радостей её. Вот это и есть то совершенно оригинальное, что я нахожу у Вас и что мне кажется и новым и бесконечно важным» (Горький А.М. О М.М. Пришвине // Красная новь. 1926. № 12).
В письме А.М. Горькому 10 апреля 1926 года Пришвин сообщает, что три дня пробыл в Москве, от «Красной нови» Воронского ушёл в «Новый мир» Полонского, его «Новый мир» «как-то веселей «Красной нови»: «Благодаря поддержке Полонского, написал новое звено «Кащеевой цепи» «Юность Алпатова». В мае всё напечатается, пришлю оттиски. Теперь, надеясь на Полонского, начал писать новое звено (т. е. повесть) «Любовь Алпатова» (Горький и советские писатели. Неизданная переписка. М., 1963. С. 331).
Пришвин признаётся Горькому, что для него творческая свобода – это необходимость. «Дело в том, – писал он Горькому 27 июня 1927 года, – что охота и писание значат для меня свободу в полном смысле слова, деньги – как необходимость, слава – как условие получения денег, и только. Я ценю свою свободу через литературу…» (Пришвин М.М. Собр. соч. Т. 3. С. 349). Потом М. Пришвин не раз скажет о том, что для политики, для литературной борьбы он не подходит: «Я лично в своём положении для себя допустил величайшую роскошь: стараться быть со всеми людьми, как с самим собой». Это было неприемлемым в том обществе, в каком он жил. В обществе было много завистников, сплетников, доносчиков. Малейший просчёт в слове – и полетел донос ГПУ.
В 1927 году вышел автобиографический роман «Кащеева цепь», в 1930 году – «Журавлиная родина». При поддержке А.М. Горького в 1927–1930 годах М. Пришвин издал собрание сочинений в семи томах, затем в 1929–1930 годах второе издание.
В 1933 году в журнале «Красная новь» № 3 была напечатана новая повесть М. Пришвина «Корень жизни», о которой автор написал: «Эта вещь моя коренная» (Там же. С. 361). Отдельное издание повести «Жень-шень, корень жизни» вышло в Москве в 1934 году.
Когда русские писатели в начале 30-х годов потянулись в поисках материала по разным географическим точкам, М. Пришвин поехал на Дальний Восток. Он увидел неповторимый край, долго любовался им с высоты, считал себя счастливейшим в мире человеком. Потом подружился с китайцем Лувеном, познакомился с чудесной оленихой Хуа-Лу, потом проник в быт оленеводов, сам стал оленеводом, постоянно встречал на своём пути Хуа-Лу. И каждый раз восторженно описывал её появление. Но ещё более восторженно Пришвин описывал китайца Лувена, охотника за корнем жизни женьшенем; «главное жизненное дело Лувена было врачевание», «все люди уходили от него с весёлыми лицами и многие приходили потом, только чтобы поблагодарить», «Кроме Жень-ше ня, пантов, денег, у него лекарством была ещё кровь горала. Струя кабарги, хвосты изюбря, мозг филина, всевозможные грибы, наземные и древесные, разные травы и корни, среди которых много было и наших: ромашка, мята, валерьяна» (Пришвин М.М. Избр. произведения: В 2 т. М., 1972. Т. 1. С. 219). Лувен пообещал рассказчику показать его корень жизни, а пока время ещё не подошло, он растёт и растёт.
