Алёшка, который в минуты отдыха постоянно читает Евангелие, как-то спросил Ивана Денисовича, почему он Богу не молится, ведь «душа-то ваша просится богу молиться. Почему ж ей воли не даете, а?». «Потому, Алёшка, что молитвы те, как заявления, или не доходят, или «в жалобе отказать» (Там же. С. 139).
«Засыпал Шухов вполне удоволенный. На дню у него выдалось сегодня много удач: в карцер не посадили, на Соцгородок бригаду не выгнали, в обед он закосил кашу, бригадир хорошо закрыл процентовку, стену Шухов клал весело, с ножовкой на шмоне не попался, подработал вечером у Цезаря и табачку купил. И не заболел, перемогся.
Прошёл день, ничем не омрачённый, почти счастливый» (Там же. С. 144).
Триумф был полный: в ноябре 1962 года состоялся Пленум ЦК КПСС, а после его завершения члены Пленума «понесли с базара» книжного – две книжечки: красную (материалы Пленума) и синию (одиннадцатый номер «Нового мира»). Так, смеялся Твардовский, и несли каждый под мышкой – красную и синюю» (Солженицын А. Бодался телёнок с дубом. С. 47).
Вся читающая Россия бросилась за журналом «Новый мир», а в это время А. Твардовский написал письмо А. Солженицыну, чтобы со всеми готовыми произведениями он обращался только в «Новый мир». А. Солженицын вскоре принёс в журнал «Матрёнин двор» и «Случай в Кочетовке» («Но пришлось сменить на «Кречетовка», чтоб не распалять вражды кочетовского «Октября» к «Новому миру» (Там же). Рассказы А. Солженицына тут же были отправлены в первый номер «Нового мира» за 1963 год. Казалось бы, А. Твардовский нашёл себе писателя-друга, но он горько ошибался: «Со мной пережил он вспышку новой надежды, что вот нашёл себе друга, – вспоминал А. Солженицын. – Но я не заблуждался в этом. Я полюбил его мужицкий корень; и проступы его поэтической детскости, плохо защищённой вельможными навыками; и то особенное природное достоинство, которое проявлялось у него перед врагами… Но слишком несхожи были прошлое моё и его, и слишком разное мы вывели оттуда. Ни разу и никогда я не мог быть с ним откровенен и прост, как с десятками людей, отемнённых лагерной сенью. Ещё характеры наши как-то могли обталкиваться, обтираться, приноровляться, – но не бывает дружбы мужской без сходства представлений.
Мы подобны были двум математическим кривым со своими особыми уравнениями. В каких-то точках они могут сблизиться, сойтись, иметь даже общую касательную, общую производную, – но их исконная первообразность неминуемо и скоро разведёт их по разным путям» (Там же. С. 49).
Так оно и произошло. Когда решался вопрос с публикацией повести «Один день Ивана Денисовича», А. Солженицын был уже готов передать её на Запад для публикации. А. Твардовский, В. Лакшин, А. Кондратович увидели какие-то странности в поведении А. Солженицына, но странностей в его поведении не было, он полностью устремился на Запад. А значит, на открытую борьбу с советской цензурой, на прятанье своих рукописях в «укрывищах», на тайну своей деятельности, так чтобы вызвать подозрения КГБ и пр.
А в это время внимательный критик Владимир Бушин написал статью о повести А. Солженицына в журнале «Нева» (1963. № 3), на которую тут же А. Солженицын ответил в письме В. Бушину от 27 мая 1963 года: «О Вашей статье я слышал от Сергея Алексеевича Воронина ещё в феврале. Саму статью прочел в прошлом месяце. Нахожу её весьма интересной и очень разнообразно, убедительно аргументированной» (Бушин В. Неизвестный Солженицын. М., 2010. С. 14). В. Бушина поддержала критик Л. Иванова в статье «Гражданином быть обязан…» в «Литературной газете» (1963. 14 мая). А до этого ещё была статья И.И. Чичерова «Об «Одном дне Ивана Денисовича» (Московская правда. 1962. 8 декабря), а потом ещё статья, так завязалась литературная полемика вокруг повести и рассказа «Матрёнин двор», опубликованных в «Новом мире».
Затем В. Бушин резко откачнулся от личности и произведений А. Солженицына, достаточно посмотреть его последние книги, в частности «Неизвестный Солженицын. Гений первого плевка» (М., 2010).
А. Солженицын рекомендовал А. Твардовскому напечатать стихи В. Шаламова «Из колымских тетрадей» и «Маленькие поэмы», а чуть спустя «Очерки по истории генетики» Ж. Медведева, но эти предложения А. Твардовскому не пришлись по душе.
А. Солженицын предложил А. Твардовскому напечатать два его романа – «В круге первом» и «Раковый корпус». В редакции журнала прочитали и предложили их напечатать, что-то им понравилось, что-то не понравилось, обычное дело, но печатать надо – огромный успех опубликованного гарантировал их удачу, хотя романы были значительно слабее, чем прежние произведения.
Пока шла полемика вокруг романов, А. Солженицын усиленно работал над историческим исследованием «Архипелаг ГУЛАГ», собирал письма, публикации, а документов не было, их невозможно было достать по тем временам. «Я не дерзну писать историю Архипелага: мне не досталось читать документов, – признавался А. Солженицын. – Но кому-нибудь когда-нибудь – достанется ли?.. Свои одиннадцать лет, проведённые там, усвоив не как позор, не как проклятый сон, но почти полюбив тот уродливый мир, а теперь ещё, по счастливому обороту, став доверенным многих поздних рассказов и писем, – сумею я донести что-нибудь из косточек и мяса? – ещё впрочем живого мяса, ещё впрочем живого тритона» (Соженицын А. Архипелаг ГУЛАГ. 1918—1956. Опыт художественного исследования. Вермонт; Париж, 1987. С. 9). Автор ссылается при этом на 227 имён, на людей, которые присылали ему письма, рассказы, воспоминания. И всё равно мало, недостаточно этих свидетельств испытавших лагерное заключение, чтобы представить себе объективное значение деятельности ЧК, ГПУ, НКВД в создании могучего потока осуждённых разных времён, начиная с революции и Гражданской войны – Архипелага ГУЛАГ.
Десятки, сотни биографий осуждённых и заключённых в лагеря предстают перед читателями этой книги, но начинается это повествование за три месяца до окончания войны с ареста капитана Красной армии Александра Солженицына, только что выведшего из окружения свою разведбатарею и представшего перед комбригом, который тут же приказал сдать ему его пистолет. Тут же его арестовали. Комбриг напомнил Солженицыну, что у него есть друг в 1-м Украинском фронте, его тут же прервали контрразведчики, а Солженицын догадался, что его переписка с другом перехвачена.
А комбриг «поднялся из-за стола (он никогда не вставал навстречу мне в той прежней жизни), через чумную черту протянул мне руку (вольному, он никогда мне её не протягивал!) и, в рукопожатии, при немом ужасе свиты, с отеплённостью всегда сурового лица сказал бесстрашно, раздельно:
– Желаю вам – счастья – капитан!..
Так он желал счастья – врагу?..» (Там же. С. 30).
Позже А. Солженицын встретился с бывшим комбригом Травкиным, ставшим генералом в отставке и ревизором в Союзе охотников.
Захватывающе написаны многие главы повествования, в «Истории нашей канализации» описывается система подавления и унижения со стороны государственных органов всех инакомыслящих, созданная как отклик на призыв В. Ленина, провозгласившего общую единую цель «очистки земли российской от всяких вредных насекомых» (Ленин В.И. Полн. собр. соч. М., 1966. Т. 35. С. 204). В это число входили земцы, кооператоры, все домовладельцы, гимназические преподаватели, церковные приходские советы, церковные хоры, все священники, все монахи и монахини, интеллигенты, студенты, правдоискатели, социал-демократы, эсеры, кадеты, дворяне, купцы – очистка происходила в форме внесудебной расправы. И чем больше проходило времени, тем активнее расширялся круг «вредных насекомых»: восставшие крестьяне, кулаки во время коллективизации, инакомыслящие во время войны и т. д и т. д. Любая неосторожная фраза о советской власти, о коммунистической партии, о вождях служила поводом для ареста и допросов, а выбраться из лап чекистов было нелегко. Так что поток осуждённых всё увеличивался и увеличивался, лагеря были рассеяны чуть ли не по всему Советскому Союзу.
В книге много имён, фактов, исторических и политических событий, А. Солженицын высказывает свою точку зрения на описываемые события. Книга вызвала разноречивые толкования, одни восприняли её с одобрением, другие отвергают, третьи говорят как о положительных, так и об отрицательных сторонах этого художественного исследования.
Но это, конечно, серьёзное исследование, которое не случайно названо художественным. Порой автор лишь называет то или иное судебное дело, порой судит поверхностно и видит лишь фактическую сторону, а вся глубина и неповторимость события остаются как бы в стороне. Возможно, это недостаток, а может быть, это простая необходимость лишь зафиксировать массовость явления и события.
На основе многочисленных документов А. Солженицын убедительно раскрывает судебный процесс «Шахтинское дело» (18 мая – 25 июля 1928 года) под председательством А.Я. Вышинского с главным обвинителем Н.В. Крыленко. Перед судом предстало 53 подсудимых, 56 свидетелей. Из них 16 подсудимых «стремились раскрыть обществу свои тяжёлые преступления», 13 подсудимых «извивались», а 24 подсудимых вообще виновными себя не признали (Правда. 1928. 24 мая). «Это вносило недопустимый разнобой, массы вообще не могли этого понять. Наряду с достоинствами… беспомощностью подсудимых и защитников, их неспособностью сместить или отклонить глыбу приговора, – недостатки нового процесса били в глаза, и кому-кому, а опытному Крыленко были непростительны» (с. 368—369). Нужен был новый процесс. Нужны были новые «сильные вредительские фигуры во главе». Выбрали крупного горного инженера, выдающуюся фигуру крупного общественного деятеля Петра Акимовича Пальчинского, но процесса не получилось: Пальчинский выдержал давление, издевательства, какие знали ОГПУ, – «и не сдался, и умер, не подписав никакой чуши. С ним вместе прошли испытание и тоже, видимо, не сдались – Н.К. фон-Мекк и А.Ф. Величко. В пытках ли они погибли или расстреляны – этого мы пока не знаем, но они доказали, что м о ж н о сопротивляться и м о ж н о устоять…» (с. 369—370). Подробно проанализировал А. Солженицын и процесс «Промпартии» (25 ноября – 7 декабря 1930 года), выделив здесь замечательную фразу инженера Рамзина: «Путь предательства чужд внутренней конструкции инженерства». Обвиняемых только восемь человек. Но никаких документов, никаких бумажек, их обвиняющих, ничего этого нет, как ни копались в их квартирах и на месте службы. Хотели их обвинить по происхождению, но и здесь у обвинителей ничего не нашлось – все они вышли из бедных семей: один сын крестьянина, сын многодетного конторщика, сын сельского учителя, сын коробейника… «Все восьмеро учились на медные гроши, на своё образование зарабатывали себе сами… И вот что чудовищно: при царизме никто не загородил им пути образования! Они кончили реальные училища, затем высшие технические, стали крупными знаменитыми профессорами» (с. 380).
