Никакого ВПК еще не было. США ни с кем не хотели ссориться. Но вот кризис 1937 г. показал, что США пока не могут сами по себе преодолеть депрессию. В 1937 г. экспорт американского оружия был разрешен, но только за наличный расчет и не на американских судах. В 1940 г. началась реализация оборонной программы, призванной «вытянуть» экономику. Но этому оружию нужно было обеспечить сбыт. Задача выхода из депрессии требовала войны в Старом Свете.
По мере роста военной угрозы в Европе Рузвельт все явственнее превращался в полноценного игрока в большой предвоенной игре. Иронизируя над своими критиками, он как-то заявил: «Шесть лет вы слышите, что я только и хлопочу, чтобы сбросить страну в войну, послать вас и ваших младших братьев на кровавые поля сражений в Европу…»[147] Рузвельт думал, что он высмеивает своих противников. Но это было сказано за три года до вступления США в войну. Но условия для этого «выхода» создавались вдали от американских берегов.
Глава III
Германия: социализм или варварство
Канцлер-голод
В Германии был осуществлен выход из Великой депрессии, который имеет много общих черт как с американским, так и с советским. Когда думаешь о выборе, который стоял тогда перед Германией (а может быть, стоит теперь перед миром), вспоминаешь об альтернативе, поставленной Розой Люксембург: «социализм или варварство».
Но этот «выход» оказался самым страшным. Насколько победа нацизма была неизбежна, насколько она вытекала из Великой депрессии, а насколько — из германских условий, политической традиции, личности Гитлера, наконец? Вопрос не праздный. На дворе — новый глобальный кризис, который неизбежно приведет к росту национально-авторитарных движений и настроений. При каких условиях нам следует ждать явления нового Гитлера?
Мировой кризис больно ударил по германской экономике, еще не оправившейся от потрясений начала 20-х гг. В стране было 5 миллионов безработных. Германия была в принципе лучше готова к кризису в отношении социального страхования, чем, скажем, США. Еще в 1927 г. был принят закон о социальном страховании по безработице. Но в условиях кризиса средств на полноценные выплаты не было. Чтобы было что распределять, сначала нужно было хоть что-то изменить в организации производства. А здесь социал-демократы проявили полный консерватизм, контрастировавший с фантазией левой социал-демократии в период Ноябрьской революции 1918 г. Воспоминания о ней неприятно тревожили совесть постаревших эсдеков. Упущенный шанс можно было повторить, но не вызовет ли это новой гражданской войны? Получив отказ консервативного президента на свои предложения повысить страховые выплаты безработным, глава коалиционного правительства социал-демократ Мюллер в марте 1930 г. ушел в отставку. После этого социал-демократы поддерживали «гуверовский» курс правительства консервативного политика Брюнинга, считая его меньшим из зол. Консерватизм мышления не позволял им заметить, что в результате такой политики ситуация развивалась от меньшего из зол к большему.
Правительство Г. Брюнинга сделало своим лозунгом экономию. Либеральная политическая экономия диктовала устаревшие решения. Германия была столько должна, и состояние ее платежного баланса было настолько плачевно, что меры экономии не спасли экономику, а лишь обострили социальные бедствия, поскольку экономили прежде всего на бедствующих. Это обрекало либеральные партии на поражения в условиях выборов. В результате канцлер Брюнинг не мог сработаться с парламентом, который ориентировался на настроения избирателей. Президент Гинденбург назначал новые и новые выборы с одним и тем же результатом — усилением оппозиции.
Для Гитлера это был шанс, и он им воспользовался. Если в 1928 г. НСДАП[148] получила 810 тыс. голосов и 18 мандатов, то на выборах в сентябре 1930 г. собрала 6 миллионов 409 тысяч, что давало право на 107 депутатских мест — второе место после социал-демократов. В затылок нацистам дышали коммунисты — 4 миллиона 592 тысяч голосов и 77 мест. В условиях быстрого размывания либерально-консервативного центра правящая элита не могла не понимать — борьба за радикальные массы ведется между коммунистами и нацистами.
Но большинство немцев, привыкших считать себя носителями великой цивилизации, не понимали, что шаг за шагом наступает варварство.
Успеху нацистов способствовал раскол рабочего движения. Часть рабочих поддерживала социал-демократов, часть — коммунистов. Свои профсоюзы создали и нацисты. Коммунисты выступали за ликвидацию рыночной экономики и парламентской демократии, превращение Германии в советскую республику по образцу СССР. У них тоже были свои отряды, которые участвовали в столкновениях с полицией. После кровопролитных столкновений коммунистического Союза красных фронтовиков с полицией 1 мая 1929 г. он был запрещен, но в полуподполье его отряды сохранялись.
*
С самого начала существования фашизма и его германского варианта нацизма коммунисты относились к ним с крайней враждебностью. И это естественно по многим причинам. Во-первых (и это для коммунистов было важнее всего), фашисты были настроены крайне антикоммунистически. Во-вторых (и это было настоящей причиной первого), коммунисты и фашисты были конкурентами в борьбе за отчаявшиеся массы, стремившиеся к радикальным переменам, лишь бы выйти из своего бедственного положения. Коммунисты и фашисты были двумя вариантами тоталитарных движений, но одно стремилось установить тоталитарное общество на основе социально-классового сплочения, а другое — национально-расового. И в этом была принципиальная разница. Поэтому (в-третьих) фашисты и коммунисты при всем сходстве формы их авторитарной организации и режимов, установленных ими в разных странах, в отношении социальной организации общества действовали в разных направлениях.
Пока фашизм еще только возникал, коммунисты сравнивали его с «черной сотней» и «белой гвардией», надеясь, что вовлечение в это реакционное движение широких масс «взорвет» фашистский режим изнутри. Ведь массы-то, по мнению коммунистов, прогрессивны и демократичны по своей природе, они стихийно стремятся к свержению капитализма, а фашизм его защищает.
Но этого не произошло, и коммунисты стали искать объяснения такому странному явлению — массовое народное движение (то есть движение, в котором участвуют широкие средние слои и даже часть рабочего класса) служит буржуазии. Немецкий коммунист А. Тальгеймер предложил считать фашизм бонапартистским явлением, обращая внимание на то, что служит оно скорее не буржуазии, а самому себе, опираясь на разные социальные силы. Но эта идея не прижилась, ибо ослабляла внимание к борьбе против капитализма. Все зло — от капитализма. Фашизм — зло, следовательно, и он — слуга капитализма. V конгресс Коминтерна в 1924 г. принял формулу Г. Зиновьева, по которой «Фашизм представляет из себя боевое оружие крупной буржуазии в борьбе с пролетариатом, который она не в силах сломить путем законных государственных мер… Однако по социальному составу фашизм должен быть признан мелкобуржуазным движением»[149]. Итак, мелкая буржуазия служит материалом для орудия буржуазии. Это ставило фашизм в привычную для коммунистической идеологии нишу, где уже находилась социал-демократия — тоже «орудие буржуазии», которое по социальному составу представляет мелкобуржуазную интеллигенцию и проникнутый мелкобуржуазными настроениями рабочий класс. Такое нехитрое умозаключение позволило конгрессу прийти к выводу: «все буржуазные партии, и особенно социал-демократы, принимают более или менее фашистский характер… Фашизм и социал-демократия составляют два острия одного и того же оружия диктатуры крупного капитала»[150].
Социал-демократы отвечали коммунистам теми же чувствами, без труда находя общие черты между ними и фашистами (диктатура в партии и стремление к установлению диктатуры в стране, готовность к применению насилия). Так возник треугольник ненавидящих друг друга сил: фашисты — коммунисты — социал-демократы.
Справедливости ради надо сказать, что коммунисты навешивали ярлык фашизма не только на социал-демократов. Секретарь Исполкома Коминтерна (ИККИ) Д. Мануильский утверждал в 1931 г., «что во всех капиталистических странах, там буржуазная демократия сращивается с фашизмом»[151]. К фашистским государствам он относил, например, Югославию и Польшу, где существовали обычные авторитарные режимы. Признаки фашизма выдвигались настолько широкие, что распознать настоящий фашизм, наибольшую угрозу было очень сложно. Так, Мануильский называл такие «основные моменты фашизма», как наступление на коммунистическую партию, классовое сотрудничество, огосударствление профсоюзов, классовые армии[152]. Если не считать первого признака, антикоммунизма, то под такое определение фашизма подпадал и сам большевизм, и социал-демократия.
