Крещение в глазах норманнов вовсе не обязательно означало полное отречение от прошлого. Требовать этого — значило требовать от них слишком многого. Людям понадобилось время — около столетия, — чтобы система их мировоззрения избавилась от особенностей, характерных для язычества. Было допустимо сочетание двух вер. Возьмем, например, Хельги Тощего, зятя Кетиля: «Он верил в Христа, но молился Тору за успешные плавания или смелые деяния». Другой норманн из Ирландии, например, серьезно верил в Христа, но «молился Тору за свои поездки и перед всяким делом, которое он считал важным».
К совершенно другой категории относилась большая категория так называемых новообращенных. Как только священник вешал на шею человеку крест, тот оказывался в рядах христиан, хотя сам ни от чего не отрекался. Такое обращение не несло за собой никаких обязанностей, но давало преимущества. Это было «обычным делом среди купцов и наемников в христианских армиях, поскольку тот, кто был новообращенным, мог общаться и с христианами, и с язычниками, оставаясь при той вере, которая ему нравилась больше».
Изваяния крестов на острове Мэн и в других частях Британии ясно показывают нам, сколь долгим оказалось обращение. Кресты эти напоминают нам о влиянии ирландцев на искусство викингов, однако главное, чем они интересны, — это необычное соединение в них элементов христианства и язычества. На кресте — символе христианства, поставленном в память об умерших, — обычно вырезались фигуры из древней мифологии, и это не шло вразрез с ортодоксальными устоями. Возьмем, например, один из многих крестов — крест из Госфорта в Камберленде, — на котором, наряду с распятием, изображен Локи в цепях.
Крест из Госфорта. Камберленд, восточная сторона. Фото — Уилл Ф. Тайлор (Will F. Taylor)
Рунические надписи также иногда появляются на крестах, — в частности, на том же острове Мэн, и это несмотря на то, что нанесение рун обычно связывается у нас с нечистой черной магией. На самом же деле рунические надписи были вполне благочестивы: они приобрели таинственный смысл просто потому, что людей, которые могли ими пользоваться, было мало.
В целом, именно норманны в Британии своим ранним принятием христианства проложили дорогу остальным. Викинг-христианин в Британии или Ирландии не был редкостью в то самое время, когда священникам из Рима в Скандинавии не удалось добиться практически ничего. Так, датчанин Гутрум был крещен в Уэдморе, а крестным отцом стал Альфред, и по прошествии времени, постоянный тесный контакт с саксами постепенно положил конец его старым убеждениям. Во времена правления Этельстана приемный сын последнего, Хакон, признал безнадежной затею крещения Норвегии, и в то же время Нортумбрия, главная цитадель британских норманнов, получила короля-христианина — Сигтрюгга Йоркского. Хотя жители Нортумбрии были в большинстве своем язычниками, саксонский архиепископ также имел на них влияние. Один архиепископ — Вульфстан — так втянулся в ссору Эйрика Кровавая Секира с Анлафом Квараном, что, спасаясь бегством от Эйрика, был взят в плен новым английским королем.
В Ирландии влияние кельтской Церкви также доказало свою мощь. Церковь, сильно пострадавшая от неистовства викингов, в скором времени нанесла им мощный контрудар. Даже такой человек, как Готфрид, брат язычника Сигтрюгга Йоркского и «самый жестокий из всех норвежцев», был под таким впечатлением от церквей, что во время своих опустошительных походов по Армагу «жалел церкви и дома молитвы».
Особенно, почти сразу же после их первого появления, ирландская Церковь пленила датчан. Когда их котлы на берегах Лох-Карлингфорд дымились со своим жутким варевом, в то же время «поблизости была вырыта канава, вся полная золота и серебра в дар святому Патрику». Подобное поведение стало вообще типичным для датчан. Они поддерживали дружеские отношения с духовенством, в то время как «светлые чужеземцы» все еще оставались вне лона Церкви.
С самого начала — со времен дублинского Анлафа Кварана — и впредь большинство королей городов-портов в Ирландии были христианами вне зависимости, были ли они датчанами или норвежцами. И все же, несмотря на это, в Дублине всегда имело место смешение вер. Храм Тора процветал даже тогда, когда Сигтрюгг Шелкобородый чеканил монеты с изображением креста. Сигтрюгг Шелкобородый никогда не был фанатиком. Сигтрюгг отдал свою дочь в ирландский монастырь, дважды совершил паломничество в Рим, и при этом мог отправиться на Оркнейские острова и предложить ярлу-отступнику сражаться на его стороне против ирландцев-христиан при Клонтарфе. Именно Сигтрюгг основал собор, ныне называемый Кристчерч. На склоне своих лет он «указал место для строительства церкви Святой Троицы» и «дал серебра и золота на ее постройку».
Довольно любопытен тот факт, что крещеные норманны в Ирландии обращались к английской Церкви в обход местной христианской иерархии. Первый скандинавский епископ Дублина ездил в Англию, где его рукоположил Ланфранк, и вслед за ним не одно поколение епископов Дублина, Уотерфорда и Лимерика, избранных духовенством и мирянами своих будущих епархий, отправлялось в Кентербери для рукоположения. Ирландская Церковь могла протестовать сколько угодно, однако вплоть до двенадцатого столетия Дублин крепко держался за Кентербери.
Однако на Оркнейских островах ситуация была совершенно иной, нежели в Ирландии. В отличие от сильной ирландской Церкви, на островах среди норвежцев не осталось священников-кельтов. Соответственно, и принятие христианства здесь сильно запоздало: первая церковь была основана не ранее, чем через пятьдесят лет после короткого визита Олава сына Трюггви. Но, хотя семя и было брошено поздно, всходы оказались скорыми. В течение всего следующего столетия на Оркнейских островах появились и свой святой, и собор, и достопамятный епископ-воин.
Епископ Вильям Старый, первый из занимавших это место на Оркнейских островах, был масштабной фигурой своего времени. В течение шестидесяти шести лет он обладал всей полнотой власти во владениях оркнейского ярла, участвовал в непрекращавшихся конфликтах, как внутренних, так и внешних, в то самое время, когда даже князь Церкви не мог быть застрахован от гнева простонародья или меча воина. Но, в отличие от некоторых своих преемников, он почил в мире в собственной постели. Его старые кости были с честью погребены в соборе в Керкуолле и лежали там до тех пор, пока в обновленческом безумии девятнадцатого века какие-то фанатики выбросили их оттуда на основании того, что «церковь, мол, не кладбище».
Вильяма Старого можно назвать священником викингов — хотя бы за его слишком терпимое отношение к оркнейским пиратам. В те времена это ремесло было очень популярно на пространстве между нашими северными островами и вообще по всему Северному морю. Некоторые грабители-христиане, судя по всему, относились к церквям и монастырям все же немного мягче, нежели их языческие предки. Тот факт, например, что Магнус Голоногий уважительно отнесся к монастырю на острове Айона, оказался достаточно значимым, чтобы упомянуть об этом в рассказе о его подвигах: «Магнус конунг приплыл со своими людьми на Святой Остров и обещал мир и безопасность всем людям и сохранность всему добру. Люди говорят, что он хотел отпереть часовню Колумкилли (Колумба), но не вошел в нее, а закрыл дверь на замок»(5).
В этом походе Магнуса Голоногого в рядах его армии оказался другой Магнус, которому судьбой было уготовано оказать еще большее влияние на воображение современников. Этот юноша по прошествии многих лет стал известен всему Северу как святой Магнус.
Он наследовал благодать и свежесть
Рая, который называется землей людей живых.
Свергнув двух Оркнейских ярлов — братьев Паля и Эрленда, — Магнус Голоногий увез с собой сына Эрленда Магнуса, который стал против своей воли членом его команды. Однако этот насильно обращенный в солдаты юноша причинил много беспокойства. Когда началась битва при Менай Стрейтс, юный Магнус «стоял на носовой палубе, но не брался за оружие. Он говорил, что не имеет ничего против кого-либо в этой битве».
Надо думать, что Магнус отказывался сражаться не столько из-за религиозного убеждения, сколько вследствие очевидного пренебрежения к судьбе своих похитителей. Гораздо более убедительно, нежели все рассказы о том, как Магнус пел псалмы во время битвы, не заботясь о том, чтобы как-то укрыться от летящих стрел и копий, звучит речь разгневанного конунга: «Если ты не смеешь сражаться, то отправляйся на банку, но не ложись там под ноги воинов, потому что я не думаю, чтобы тебе вера мешала биться».
Наконец юноше удалось покинуть флотилию. Неподалеку от шотландского побережья он прыгнул за борт корабля конунга и поплыл к берегу. Флотилия высадила на берег поисковую команду, которая пустила по его следу собак, однако им не удалось его поймать. Его непоколебимый дух провел его одного через дикую страну, и он нашел свое убежище у шотландского короля в Эдинбурге.
