Елена Мельникова - Древняя Русь и Скандинавия: Избранные труды

Во-первых, даже если согласиться с наиболее ранними датами начала русского летописания – 1030-е гг. (А. А. Шахматов) или конец X в. (Л. В. Черепнин, А. А. Гиппиус), то все равно древнейший дошедший до нас летописный текст, «Повесть временных лет» (далее – ПВЛ), был написан в начале XII в., и можно предполагать, что он скорее отражает актуальную терминологию этого времени, нежели сохраняет словоупотребление X и тем более IX в.

Подтверждением этого предположения служат данные ономастики: скандинавские по происхождению имена первых русских князей передаются на протяжении всей ПВЛ в форме, сложившейся, видимо, к середине XI в. Так, в середине X в. Константин Багрянородный в трактате «О церемониях» приводит имя княгини Ольги в форме Ἕλγα с придыханием перед начальным гласным и передним е, что полностью соответствует др. – сканд. Helga, но не др. – русск. Олга[361]. В конце X в. Лев Диакон передает имя Игорь < Yngvarr как Ἴγγοϱ, сохраняя первую основу Yng- и фиксируя стяжение второй основы – varr[362]. Очевидно, что в текстах договоров X в. летописец заменяет современными ему формами имена русских князей Олегъ и Игорь, которые в середине, и тем более в начале X в., еще сохраняли исходное скандинавское произношение Helgi и Yngvarr или были достаточно близки к нему. В то же время многочисленные скандинавские имена в договорах не несут следов славянизации. Более того, летописец оказывается не в состоянии «опознать» скандинавское имя, лежащее в основе древнерусского, если оно претерпело существенные изменения: он, например, не заменяет в договоре 944 г. имя Guðleifr именем Глѣбъ, сохраняя более близкую к оригиналу форму Вузлѣвъ[363]. Формы личных имен, таким образом, указывают на тенденцию к «актуализации», свойственную летописцам конца XI – начала XII в.

Во-вторых, сохранившиеся рукописи ПВЛ датируются временем на два-три столетия более поздним, чем ее составление. За отсутствием сопоставительного материала нет возможности установить, какие изменения, в том числе в области словоупотребления, были внесены переписчиками (и авторами) таких компиляций, как Лавр., Ипат. и другие летописи.

Все сказанное заставляет с крайней осторожностью относиться к политической терминологии, отраженной в ПВЛ для IX–X вв., в том числе к титула-туре верховных правителей Древней Руси, и отдавать предпочтение пусть и немногочисленным, но аутентичным источникам соответствующего времени: древнерусским эпиграфическим текстам, а также иноязычным сочинениям.

Единственным титулом правителя в Древней Руси, засвидетельствованным ПВЛ, является термин «князь», применяемый к правителям разного ранга, статуса и происхождения. «Князьями» называются верховные правители Руси – великие князья киевские (затем владимиро-суздальские, тверские и т. д.) вплоть до XVI в. Тем же термином обозначаются главы отдельных территориально-политических образований, входивших в состав Древнерусского государства (княжеств), фактические вассалы великого князя киевского. Наконец, он применяется для обозначения глав племенных объединений (древлян и др.), подчиненных на протяжении X–XI вв. власти Киева, а также печенежских и половецких ханов, литовских вождей и пр. Иерархия властных статусов тем самым в терминологии ПВЛ не получила отражения[364].

Недифференцированность обозначения представителей верховной власти в ПВЛ находит определенное соответствие в византийских источниках, но лишь применительно к X в. В труде «Об управлении империей» Константин VII Багрянородный обозначает одним и тем же термином ζάκανον как киевского «великого» князя Игоря («архонта Росии»), так и других представителей власти, которые «вместе со всеми росами» отправляются по осени в полюдье из Киева[365]. Определить статус «архонтов» не представляется возможным: это могут быть и главы (или их представители) подвластных Игорю племен, к которым направляется полюдье, и военные предводители отдельных отрядов росов, и, наконец, члены великокняжеской семьи.

Вместе с тем в IX–XI вв. использовалось и другое обозначение древнерусских правителей – «каганъ»[366]. Древнейший случай его употребления засвидетельствован в Вертинских анналах под 839 г. Он относится к правителю росов, направивших посольство в Константинополь к императору Феофилу, которое затем прибыло в Ингельгейм к Людовику Благочестивому. Недвусмысленное отождествление Пруденцием росов со «свеонами», явившееся результатом произведенного при дворе императора расследования, не оставляет места для сомнения в том, что посольство состояло из скандинавов (свеев), которые «называли себя, то есть свой народ, рос» («qui se, id est genten suam, Rhos vocari dicebant»), а своего правителя («тех») – каганом («rex illorum chacanus vocabulo»)[367]. Появление этого термина в Вертинских анналах не было случайностью: в IX в. он являлся принятым в византийской имперской канцелярии титулом скандинавских правителей в Восточной Европе, что вызвало недоумение императора Людовика II Немецкого, писавшего византийскому императору в 870-х гг., что термином «каган» в его делопроизводстве называется «государь авар, а не хазар или норманнов»[368].

Термин «каган» остается официальным титулом великого князя вплоть до последней четверти XI в., когда на фреску с изображением патронального святого киевского князя Святослава Ярославича (1073–1076) наносится граффито с молитвой о спасении его души: «Съпаси Г[оспод]и каг[а]на нашего»[369]. В этой надписи Святослав именуется каганом.

Особенно показательно титулование «каганом» Владимира Святославича и Ярослава Мудрого митрополитом Иларионом в середине XI в. в произведениях, содержание которых предполагает использование максимально престижных и максимально официальных титулов[370].

Однако в тех же граффити уже во второй половине XI в. отмечается обозначение киевских князей и другими титулами: так, Ярослав Мудрый в сообщении о его смерти поименован «царем» (от лат. Caesar)[371]. В текстах конца XI в. и далее термин «каган» больше не встречается, и устойчивым обозначением древнерусских правителей становится къназь. Так, на раке Всеволода (в крещении Андрея) Ярославича, захоронение которого состоялось 14 апреля 1093 г., читается: «В великий четверг рака положена была <…> Андрея русьского князя благого, а Дмитр писал, отрочька его, месяца апреля в 14»[372]. Одновременно надписи на раке граффито в Антониево-Феодосиевском приделе Софии Киевской: «Приде князь Стопълкъ» («Пришел князь Святополк»), причем между третьей и четвертой строками этого граффито читается слово «князья» от другой надписи[373].

Употребление титула «князь» верховными правителями Руси засвидетельствовано впервые на печати Ярослава Мудрого, найденной в Новгороде и датируемой в широких рамках правления Ярослава: «о Ѩросла[в] к. нѧ. роус. с» («Ярослав – князь русский»)[374]. В надписи из Софии Киевской, относящейся к Святославу Ярославичу, который в граффито № 13 был назван «каганом», и датируемой 1078 г., употреблен глагол, производный от слова «князь»: «Четыре лета княжил Святослав…»[375]. Наконец, в «Памяти и похвале князю русскому Владимиру» Иакова Мниха (вторая половина XI в.) Владимир Святославич регулярно называется уже не «каганом», а «князем»: «Тако же и азъ, худый мнихъ Иаковъ, слышавъ от многыхъ о благовѣрнемъ князѣВолодимери всея Руския земля…», «како просвѣти благодать Божия серд це князю рускому Володимеру, сыну Святославлю, внуку Игореву…» и др.[376].

В XII в. термин «каганъ» не был полностью предан забвению. В ПВЛ он встречается в рассказе о походе Святослава на хазар под 6473 (965) г. Однако здесь каганом называется не Святослав, а хазарский правитель: «Иде Святославъ на козары; слышавше же козари, изидоша противу съ княземъ своимъ каганомъ»[377]. Наименование «каганъ» употребляется здесь как равнозначное титулу «князь». Это упоминание особенно важно как свидетельство известности в Древней Руси, что каганом назывался именно хазарский правитель, и воспоминание о происхождении слова сохранялось вплоть до XII в., т. е. через 150 лет после падения Хазарского каганата. Однако нормальным для лексикона летописца было слово «князь», которое он и прилагает к правителю хазар в переложении сказания о хазарской дани: «Съдумавше же поляне и вдаша от дыма мечь, и несоша козари ко князю своему и къ старѣйшимъ, и рѣша имъ: “Се, налѣзохомъ дань нову”. Они же рѣша имъ: “Откуду?”. Они же рѣша: “Въ лѣсѣна горахъ, надъ рѣкою Днѣпрьскою”. Они же ръша: “Что суть въдали?”. Они же показаша мечь. И рѣша старци козарьстии: “Не добра дань, княже!”»[378].