Елена Мельникова - Древняя Русь и Скандинавия: Избранные труды

С этого времени титул «князь» стал единственным обозначением государей Древней Руси, происходивших из рода Рюрика.

(Впервые опубликовано: Диалог культур и народов средневековой Европы. К 60-летию со дня рождения Евгения Николаевича Носова. СПб., 2010. С. 142–147)

Е. А. Мельникова

В 1992 г. на очередных Чтениях памяти В.Т. Пашуто, посвященных спорным проблемам образования Древнерусского государства, в ряде докладов (Н.Ф. Котляра, Е. А. Мельниковой, М.Б. Свердлова) была поставлена под сомнение сложившаяся в 1930-1950-е гг. и продолжавшая доминировать в отечественной исторической науке модель образования раннесредневековых европейских государств, прежде всего, Руси (Б. Д. Греков, Л. В. Черепнин, В. Т. Пашуто, В.Д. Королюк, Б.Н. Флоря, и др.; критику этой концепции еще до придания ей «официального» статуса см.: С. В. Юшков, С. В. Бахрушин). В соответствии с этой моделью, Древнерусское государство возникает в IX в. как изначально классовое и феодальное по своей природе, исключительно (или почти исключительно) на основе внутренних экономических предпосылок. Однако даже сторонники этой модели находили затруднительным аргументировать наличие на Руси X и даже XI в. таких основополагающих признаков классовых (в первую очередь феодальной) формаций как феодальный способ производства, основанный на частной (или государственной) земельной собственности, внеэкономическое принуждение, оформившиеся классы и др. (что явилось отправным пунктом для концепции И. Я. Фроянова), и вынуждены были экстраполировать явления, фиксируемые для конца XI–XII в. на предшествующее время. Даже введение понятия «переходный период» (от племенного строя к государственному), принятого в западноевропейской медиевистике (период «варварских королевств», по А. И. Неусыхину), применительно к Древнерусскому государству встретило возражения как нарушающее «чистоту» формационной схемы (Л. В. Черепнин).

Эта модель образования Древнерусского государства теперь уже эксплицитно не высказывается в современных трудах по отечественной истории, но она и не подверглась систематическому пересмотру и не заменена иной сколько-нибудь цельной концепцией (или концепциями) возникновения и формирования Древнерусского, равно как и других европейских средневековых государств.

Ныне не подлежит сомнению, что политик, к которым принадлежит Древняя Русь (по крайней мере, до конца XI в.), не могут быть охарактеризованы в рамках какой-либо формации. В то же время они обнаруживают черты, свойственные государству (если понимать его не как, прежде всего, репрессивный аппарат, а более широко – как институционально оформленную политическую систему, обеспечивающую функционирование общества): сильную центральную власть, осуществляющую военные, административные, фискальные и другие функции, фиксированную территорию и пр. Обращение к моделям государствообразования, предложенным в политической и исторической антропологии – введение понятия «вождество» и представлений об эволюции вождеств от простых к суперсложным, – было, безусловно, продуктивным (Н.Ф. Котляр, Е. А. Мельникова, Е. А. Шинаков и др.), однако предпринимаемые на этой основе реконструкции процессов образования Древнерусского государства пока не привели к достаточно убедительным результатам, поскольку, в первую очередь, столкнулись с острым недостатком источников, которые позволили бы аргументированно восстановить социальную и политическую структуру восточнославянских общностей и их эволюцию до XI в., особенно в VIII–IX вв. – определяющем периоде в переходе восточных славян к государственному устройству.

Проблема источников в последнее десятилетие встала особенно остро. С одной стороны, резко увеличился объем археологических материалов, существенно пополнивших источниковую базу исследований восточнославянского общества в VIII–XI вв. Принципиально важную роль для освещения генезиса Древнерусского государства имеют региональные исследования, круг которых сильно расширился. Наряду с всегда имевшими большое значение раскопками городов: Киева (М.А. Сагайдак, Г. Ю. Ивакин, В.Н. Зоценко; новые данные, полученные при раскопках 2000-х гг., как кажется, радикально меняют наши представления о процессах, протекавших в Среднем Поднепровье и тесно связанных с образованием Древнерусского государства), Городища и Новгорода, Ладоги, Пскова, Гнёздова и Смоленска, Суздаля, Чернигова имн. др., возникновение и ранние этапы истории которых тесно связаны с формированием государства, ныне внимание археологов в большей мере сосредоточилось на широкой округе городских центров: Поволховье и Приильменье (Е.Н. Носов, В. Я. Конецкий), Черниговщина (В.П. Коваленко, А.П. Моця), Посеймье (В. В. Енуков) и др., и племенных территориях: древлян (Б. А. Звиздецкий), северян (А. В. Григорьев, И. Г. Сарачев), радимичей (А. С. Щавелёв, А. А. Фетисов) и др. Эти материалы формируют принципиально новую картину славянского расселения в Восточной Европе (по письменным источникам исследовано А. А. Горским), возникновения и характера социально-политических общностей (А. А. Горский, В.Я. Конецкий, А.П. Моця, Е. А. Шинаков).

Однако археологические материалы еще далеки от сколько-нибудь систематического осмысления и обобщения, что делает крайне затруднительным их использование в исторических исследованиях, которые, как мне представляется, не могут ныне опираться только на письменные источники.

Это тем более справедливо, что, с другой стороны, традиционные письменные источники находятся сейчас в процессе серьезного пересмотра. Реконструкция ранней, IX–X вв., истории Руси основывается по преимуществу на сообщениях одного единственного источника— «Повести временных лет» (далее – ПВЛ), место которой в истории летописания определялось до последнего времени в соответствии со схемой А. А. Шахматова (1908 г.), ныне претерпевающей, во-первых, существенные изменения в отношении и датировок отдельных сводов, и – что особенно важно – их соотношения и отнесения к ним тех или иных частей ПВЛ (О. В. Творогов, А. А. Гиппиус, Т.В. Гимон, А. Тимберлейк). Во-вторых, общая констатация того, что в основе сообщений ПВЛ лежат устные предания, сменилась систематическим изучением устной традиции, использованной летописцами при создании «начал Руси» (Е. А. Мельникова, А. С. Щавелёв). Казавшиеся ранее достоверными известия, используемые как основа для исторической реконструкции последовательных этапов образования Древнерусского государства, оказываются результатом осмысления летописцем XI в. устного предания, сложившегося столетием раньше, подвергшегося трансформации в процессе устного бытования и адаптированного летописцем в соответствии с его историософскими представлениями. В-третьих, требует дополнительного источниковедческого и – особенно – лингвистического исследования другой важнейший источник по ранней истории Руси: договоры с Византией первой половины X в. Признание того, что сохранившиеся тексты являются переводами конца XI в. с греческого языка (Я. Малингуди, С.М. Каштанов), лишает статуса аутентичности, прежде всего, их терминологию, но также выдвигает необходимость в более критическом подходе и к текстам в целом. Наконец, далеко не полностью использованы еще возможности, открываемые зарубежными источниками, среди которых особую ценность в контексте проблем образования Древнерусского государства представляют восточные и византийские источники IX–X вв., отразившие процессы эволюции социально-политического строя восточнославянских народов.

Таким образом, в изучении процессов образования Древнерусского государства современное состояние дел обнаруживает парадоксальную ситуацию: существенные достижения медиевистики и, особенно, политической и исторической антропологии в осмыслении процессов политогенеза, которые способны составить теоретическую основу для исследования перехода восточнославянских обществ к государству, не могут быть пока полноценно использованы в силу недостаточной изученности самих этих обществ, проистекающей – во всяком случае частично – из проблем, объективных и субъективных, Источниковой базы.

Тем не менее, новые археологические материалы и многочисленные конкретные исследования отдельных аспектов истории восточнославянских обществ выдвинули целый ряд актуальных проблем, которые непосредственно связаны с процессами политогенеза.

Принципиально важное значение имеет отмеченная в работах Е. А. Шишкова разноуровневость развития отдельных восточнославянских общностей – базовая концепция для всей совокупности проблем перехода от племенного строя к государственному. Как правило, восточнославянское пространство рассматривается как некое единство, в котором процессы государствообразования протекают синхронно или почти синхронно от Ладоги до Переяславля Южного. Между тем, имеющиеся источники в своей совокупности с отчетливостью указывают на существеннейшие различия в развитии отдельных восточнославянских общностей, причем не только стадиальном (как, например, поляне и вятичи), но и в предпосылках и механизмах государствообразования (в частности, у полян и у новгородских словен).