— Прекратить огонь, недоносок! Это 2-й батальон. Зови своего командира!
Через несколько минут появился лейтенант и стал задавать вопросы, на которые Клосс отвечал раздражительно. В конце концов ему сказали идти вперед одному. Он осторожно встал и пошел к караульному посту, держа на вытянутых руках свое оружие. Клосс был полон ярости из-за смерти солдата и гибели инженеров. Лейтенант приподнялся. У его ног за пулеметом лежал караульный и пристально следил за обстановкой. Это был парень, дрожавший от страха. Задыхаясь от ярости, Клосс заорал на него:
— Трахнутый идиот, ты застрелил товарища! Я прикончу тебя, свинья! Я всажу пулю тебе в голову!
Клосс распалял себя все больше и больше и под конец потерял над собой контроль. С долгим криком он неожиданно разрядил весь магазин своего пистолета в беззащитного солдата, уставившегося снизу вверх на него широко открытыми глазами. Тут несколько пехотинцев бросились на своего командира и повалили его на землю, хлеща его по лицу, чтобы он успокоился. За исключением собственных бойцов Клосса и лейтенанта, выражавшего понимание к нервному срыву капитана, свидетелей инцидента больше не было. Поэтому все прошло без последствий, предвещая в дальнейшем нарастание отклонений в военной дисциплине. И стандартное сообщение „Погиб за Великую Германию“, которое должно было быть отправлено семьям двоих убитых солдат, приобретало более чем двойственный смысл.
Полк, наконец, обрел радиосвязь с остатками боевой группы Виттманна. Появление радиосвязи позволяло скоординировать атаку пяти дивизий в следующей фазе прорыва. С началом нового дня мы сумели прорваться через последнее кольцо смертоносного русского окружения. Однако к этому моменту состояние всего немецкого фронта вызывало тревогу. Войска под командованием Виттманна оказались отрезанными от остальной армии. Патрули, посылаемые по всем направлениям, натыкались только на вражеские части. При этом снайперы из своих разведывательных вылазок всегда приносили значимую информацию.
Снайперы находились в прямом подчинении своих командиров рот и были освобождены от обычных обязанностей. От командиров они получали приказы сражаться или отправляться в разведку. Поскольку их выживание находилось в прямой зависимости от умения оставаться не замеченным врагом, опытные снайперы развили в себе способность передвигаться предельно осмотрительно. Экзотический камуфляж такою рода, как тот, что отстаивался в руководствах по подготовке и показывался в пропагандистских фильмах и на фотографиях, едва ли играл какую-то роль. Полная маскировка требовала очень много времени и делала бойца неподвижным. К тому же при постоянно меняющейся, неустойчивой ситуации на Восточном фронте для применения такой маскировки практически не было возможности. Каждый снайпер, сумевший остаться живым за свои первые несколько недель в этом качестве, создавал свои собственные импровизированные средства камуфляжа, которые могли быть быстро задействованы, были легки в транспортировке и сковывали его подвижность столь мало, насколько это было возможно. Поэтому, как уже упоминалось, я держал при себе старый зонт, который укоротил и снял с него защищавшую от дождя ткань, благодаря чему я мог прикреплять к его проволочному каркасу ветки и пучки травы. Когда я не нуждался в нем, мой маленький маскировочный зонт легко складывался, и я мог без труда переносить его среди своего остального боевого снаряжения.
Вечером 6 апреля 1944 года радиосвязь с соседними частями боевой группы Виттманна была окончательно восстановлена. Полученные известия рисовали мрачную картину разобщенности немецких частей. Каждая из них была вовлечена в отдельные бои. Отступление и реконсолидация линии фронта были предельно жизненно важны. Нацистская пропагандистская машина замечательно называла это „гибким ведением войны“.
Около 22.00 командный пункт генерала Виттманна начал получать повторяющиеся сообщения 97-й егерской дивизии. Все ее части в данном районе запрашивали разрешение на отступление к новой линии фронта за Кучурганом. 97-я дивизия уже подготовила переправы и должна была сохранять их невредимыми при поддержке 257-й пехотной дивизии. Для отступления было самое время, поскольку русские энергично преследовали немецкие части и обрушивали на их головы все больше и больше снарядов. Тем не менее боевой группе удалось сосредоточить свои последние тяжелые орудия и встретить заградительным огнем советские войска, пытавшиеся перекрыть ей путь к отступлению. Пока русские приходили в себя от неожиданного заградительного огня противника, немецким пехотным частям удалось сняться с позиций. Однако русские быстро отреагировали на это, перебросив часть имевшихся у них в распоряжении войск в сектор прорыва и обрушив на немецких пехотинцев уничтожающий огонь. Тем не менее опытные солдаты и сержанты подстегнули горных стрелков к яростной контратаке. Немецкие бойцы бросились в битву, как тигры, смело переползая от позиции к позиции и стреляя с бедра при штурме вражеских позиций. Снайперы держались немного позади и стреляли, находясь среди своих товарищей, сосредоточивая свой огонь на позициях русских пулеметчиков и минометчиков. Бой свирепствовал в течение часа, пока русским не изменила их отвага. Тогда боевая группа Виттманна так быстро, как только могла, устремилась на прорыв через образовавшуюся брешь в позициях врага.
Безлунная ночь помогла немцам и избавила их от дальнейших крупных атак советских бойцов. А перестрелки с вражескими патрулями были для отступающих войск вполне посильным бременем. 7 апреля в 19.00 группа достигла Кучургана и незамедлительно К приступила к переправе через него. Пять дивизий I группы к этому моменту состояли из около 4500 солдат. 3-я горнострелковая дивизия была столь обескровлена, что в ней оставалось менее тысячи бойцов. Без остановки немецкие части двинулись к Днестру, который пересекли тремя днями позже.
Эта переправа была судьбоносной. Бойцы Вермахта покидали русскую территорию и входили в область Бессарабии, принадлежавшую Румынии. После трех лет свирепых боев и поражающих потерь Русская кампания окончательно провалилась. Стрелкам было ясно, что теперь война приближается к их родине. Речь больше не шла о завоевании новых земель. Теперь над Германией нависла безжалостная месть врага. И перед стрелками маячил лишь призрак надежды отвратить ее.
Глава десятая ХУЖЕ ГОЛОДНЫХ ЛИС
Немецкие войска перегруппировались, включив в свои ряды румынские части. Но боевые силы румынских союзников были невелики, поскольку им не хватало опыта и боевого оснащения. В результате солдаты Вермахта не могли рассчитывать на сколь-либо серьезное облегчение своего положения.
Состояние 3-й горнострелковой дивизии снова было удручающим как в плане личного состава, так и в плане материальной части. Она смогла лишь в некоторой степени восстановиться от нанесенного ей урона, вобрав в себя разрозненные части и уцелевшую боевую технику уничтоженных немецких дивизий. Однако десять дней спустя, 17 апреля, более трети 3-й дивизии было переброшено на поддержку войск на оказавшемся под серьезной угрозой участке фронта, где части 3-й горнострелковой дивизии перешли под командование дивизий, уже сражавшихся там. Мне повезло остаться вместе с остальной частью своей дивизии, которая вошла в "боевую группу Роде", называвшуюся так по имени командира 138-го полка, из бойцов которого состоял костяк данной группы. Впрочем, и группа Роде впоследствии понесла ужасные потери более чем в 800 человек.
Однако несколько недель судьба была добра к уцелевшим бойцам 3-й горнострелковой дивизии. Майская логода проявляла себя с наилучшей стороны, а на участке фронта 144-го полка на берегу Днестра война, казалось, взяла передышку. Наши противники окопались на расстоянии, достаточном для ведения огня, но не спешили переходить к активным боевым действиям. Противоборствующие стороны обменивались эпизодическим минометным и пулеметным огнем и, словно чтобы развеяться от скуки, высылали время от времени небольшие патрули. Ширина реки между русскими и немецкими позициями была от 300 до 400 метров, и снайперы не имели возможности подползти к позициям врага и выбрать там себе хорошее укрытие для стрельбы. Поэтому я каждый день обходил позиции своей части, но при этом был вынужден ограничиваться стрельбой по особым целям, которые мне указывали товарищи. Когда мне удавалось попасть в голову с расстояния, доходившего до четырехсот метров, это было скорее удачей, чем результатом мастерства. Но вполне логично было предположить, что и на тех, у кого пули пролетели возле самой головы, мои выстрелы оказывали деморализующее воздействие, когда они думали о них, оказавшись на безопасном расстоянии.
Каждодневная рутина войны притупляла в бойцах чувство опасности. Я, как правило, уже не воспринимал огонь врага, как прямую угрозу мне самому. Только когда я попадал на прицел одного конкретного огневого средства противника или оказывался вовлеченным в бой, где мне противостоял конкретный вражеский боец, ко мне снова возвращалось чувство опасности, и я понимал: "Эти ребята пришли сюда по мою душу". Однако избирательный огонь невидимого снайпера пугал даже самых опытных солдат. Снайпер представлял индивидуализированную угрозу жизни каждого из них. Это объясняет поразительное влияние снайперов на ситуацию на поле боя, когда порою один-единственный снайпер оказывается способен заставить целую роту в течение нескольких часов не поднимать головы из укрытия. При этом воля бойцов оказывается парализованной, поскольку каждый из них ощущает угрозу, нависшую лично над ним, и боится решиться хоть на малейшее движение, которое могло бы сделать его следующей жертвой снайпера.
