отдохнуть в кругу селенгинских декабристов. Тронутый их гостеприимством и радушным вниманием, Булычев испросил от Бестужевых позволения вновь заехать на обратном пути.
Но вот экипаж лихо влетел в открытые настежь ворота и остановился посреди двора. Из коляски первой вышла неизвестная дама, которую Бестужевы поначалу приняли за молодую супругу Булычева. Но каково же оказалось изумление хозяев усадьбы, когда следом за ней сошла сама Елена Александровна, затем и другие сестры Мария и Ольга.
Михаил, отбросив трубку, выскочил из избы и первым бросился в объятия сестер, плачущих от счастья. Немного замешкался Николай. Будучи под навесом, он тоже видел сошедшую даму и, считая ее женой Булычева, стоял в нерешительности, поскольку был без сюртука и, таким образом, находился в пикантном положении. Поймав пробегавшую дочь прислуги-кухарки Катю, свою любимицу, он попросил девочку принести из дома сюртук. «Вот вы некой… видите мне некогда… я и сама хочу поглядеть на приезжих», — со смехом ответила Катюша и убежала от Бестужева. По тут Николай Александрович узнал в прибывших своих сестер и, не смущаясь своего «неприглядного» вида, бросился обнимать и целовать прибывших родных.
Много лет спустя, работая над своими записками, Елена так вспоминала эту встречу: «Когда я приехала в 1847 году с сестрами в Селенгинск, была звездная ночь, чудная, — на чистом большом дворе мы стояли у крыльца обнявшись. Знаешь ли, милая Елена, — говорили братья со слезами, — ведь только твое обещание присоединиться к нам и поддерживало все это время».
Николай Алек, похудел, был седой, лысый. Но чудное лицо. Я любила глядеть на его портрет молодым».
Здесь Елена Александровна не забыла упомянуть о той горечи, которая появилась у нее сразу же, когда она впервые увидела братьев после долгих лет разлуки. А она ведь уже знала, что Николай и Михаил сильно изменились (в худшую сторону) за прожитые на каторге годы. Это Елена заметила еще в 1839 году, когда получила из Селенгинска портреты братьев, только что вышедших на поселение. Больше всех была расстроена портретами сестра Мария, которая буквально излила в ответном письме потоки слез: указав на множество морщин на лице Николая, она высказала общее заключение родных по поводу его преждевременного старения — значит, брат очень страдал все 14 лет каторги, и духовно, и физически.
Бестужевы давно ожидали приезда сестер. Переписка на эту тему началась вскоре после того, как братья-декабристы стали на бывшей усадьбе купца Наквасина полными хозяевами. Не задалась жизнь женской половины рода Бестужевых, оставшейся без опоры — мужчин, попавших на каторгу (помимо младших Петра и Павла). Дела в родовой усадьбе шли все хуже, не помогали и письменные советы братьев по поддержанию распадающегося хозяйства. Тогда-то и возникла обоюдная мысль о воссоединении. Братья Бестужевы писали длинные письма с планами усадьбы, комнат, жилых строений, окружающей местности. Переписка привела мать и сестер к однозначному решению. Николай и Михаил знали примерное время прибытия родных, но никак не ожидали, что экипаж преодолеет долгий путь в Сибирь на две недели раньше срока. К великому горю, матери в этом экипаже не оказалось: она скоропостижно скончалась в дороге, не вынеся волнений от расставания с родиной и радости предстоящей встречи с сыновьями.
Прибывшие в добровольное изгнание на берега Селенги Елена, Мария и Ольга быстро вписались в жизнь заштатного забайкальского городишка и стали уважаемыми членами декабристской колонии в Нижней деревне — за свою человечность в отношении к людям, помощь бедным и особенно организацию домашней школы для местных ребятишек. Стало значительно легче и братьям: в их огромной усадьбе наконец-то появились женские руки, взявшие на себя все домашние заботы. В том числе и такие морально неприятные для братьев Бестужевых, как общение с городскими властями. По крайней мере, Елена Александровна превратилась в хорошего секретаря своих опальных братьев. Ее расписки стоят, например, на всех архивных документах, касающихся получения или отправления многочисленной корреспонденции. Она же, Елена, стала главной распорядительницей по домашним делам, открыв в себе дар управительницы над прислугою. Хозяйский глаз Елены был везде: и на приусадебном огороде, где в парниках созревали всевозможные овощи; и в домах, где требовалось поддержание чистоты и порядка; и в кухне, которая ввиду многочисленности семейства, работников и постоянных гостей беспрерывно действовала как столовая; и по части закупочных забот в селенгинских лавках…
К сожалению, это то немногое, что известно о сестрах Бестужевых в период их жизни на берегах Селенги. Также неясно, почему после нескольких лет воссоединения с братьями они приняли решение переехать в Москву. Смерть сына и матери Торсонов, с которыми они были в большой дружбе? Скоропостижная кончина обожаемого брата Николая? Суровый сибирский климат? По крайней мере, с их отбытием Селенгинская колония резко опустела: здесь остался лишь Михаил со своим семейством, но и у того вскоре начались большие утраты — смерть жены и первенца Коли, отъезд в дальние города на учебу двух дочерей. Декабристское поселение в Посадской долине прекращало свое существование.
Любопытно, что в доме купца Д. Д. Старцева и его потомков долгое время сохранялись вещи, принадлежавшие сестрам Бестужевым. Под навесом стоял большой экипаж с украшениями, на котором прибыли добровольные изгнанницы из России. В библиотеке Старцевых на стене висела картина, написанная в карандаше Николаем Александровичем, на которой художник-декабрист запечатлел памятную встречу с сестрами. В семьях селенгинских старожилов по наследству передавался и большой металлический сундук в форме саквояжа, который привезли с собой сестры Бестужевы. К счастью, экспонат этот сохранился и ныне размещен в экспозиции Селенгинского музея декабристов. По легендам, он был подарен на память самим Михаилом Александровичем при своем отъезде в Москву.
Важное место в период селенгинской ссылки для Бестужевых, но особенно для Николая Александровича, занимала Мария-Луиза Антуан. С этой француженкой декабрист познакомился в одну из своих поездок в Иркутск. Луиза служила тогда гувернанткой в доме начальника штаба войск Восточной Сибири, впоследствии забайкальского областного губернатора Б. К. Кукеля.
Елена Александровна вспоминала, что ее брат был всегда добр, со всеми ласков и приветлив, за это всеми любим и уважаем. Знал многие иностранные языки, а имея приятную благородную наружность и дар слова, прекрасно читал и был большой поклонник женщин и даже в 62 года прельщал собою. Говоря такие слова, Е. А. Бестужева, конечно, имела в виду Луизу Антуан, которую хорошо знала.
Вспыхнувшая любовь женщины-иностранки к селенгинскому узнику оказалась столь сильной, что вскоре француженка стала часто бывать в Селенгинске и подолгу гостить у Бестужевых. Даже в начале 50-х годов, уже живя в Петербурге, где она служила гувернанткой в семье
