В ходе боев за Восточную Пруссию германская житница (а перед войной Германия ввозила около трети необходимого продовольствия) была частично разорена, а население бежало в глубь страны и должно было там оставаться впредь до твердой уверенности, что русское вторжение не повторится. Сражения за Восточную Пруссию шли несколько месяцев, и, хотя уже не отличались тем накалом и глубиной, как в августе, так как германцы старались перехватить инициативу действий на Востоке, тем самым вынуждая русских бросать все резервы в сражения на территории Польши, никто не мог дать гарантий. Поэтому осенью 1914 года германское командование использовало русских военнопленных на уборке урожая в Восточной Пруссии и Силезии, так как большая часть эвакуировавшихся с началом войны все еще оставалась в глубине страны.
Поступление дешевой рабочей силы, которую можно было использовать для активной эксплуатации, согласно международному праву, являлось слишком существенным «лакомством» и чересчур насущной необходимостью для государства, чтобы от него просто отказаться. Таким образом, в период Первой мировой войны «военнопленные уже не являлись, как раньше, просто обезвреженными, временно задержанными комбатантами, а трактовались государствами пленения как особого рода подневольная рабочая сила, имевшая при наличности продолжительной экономической борьбы особенное значение».[131] Первым 6-й статьей Гаагской конвенции воспользовался тот, кто первым ощутил нужду в рабочей силе. А именно — немцы. Вслед за ними, в самом скором времени все воюющие державы перешли к практике той или иной степени использования труда военнопленных в народном хозяйстве.
Во всех воюющих государствах в отношении пленных действовали специально выпущенные в начале войны Положения о военнопленных, которые затем дополнялись узаконениями и правилами использования и размещения пленных. Эти своды были весьма объемны. «Всем воевавшим странам пришлось заново регулировать вопрос о положении военнопленных применительно к особым условиям мировой войны. Им пришлось уже во время войны выполнить большую работу по нормировке сложной техники содержания военнопленных и управления ими. Результатом этой работы явились… внутреннегосударственные и международно-правовые акты, представляющие собой целые кодексы детально разработанных постановлений о военнопленных».[132] То есть опора на международное право являлась необходимой составляющей тех государственных документов, что относились к военнопленным.
В своих базовых основах эти Положения и «кодексы» неизбежно исходили из требований Женевской конвенции 1906 года и Гаагской конвенции 1907 года, ратифицированных всеми великими державами. Статья 4 Гаагской конвенции говорила: «Все военнопленные находятся во власти правительства, захватившего их в плен, а не отдельных лиц. Обращаться с ними надлежит человеколюбиво. Все, что принадлежит им лично, остается их собственностью». На этих основаниях содержались пленные в Русско-японской войне 1904–1905 гг. Казалось бы, что так будет и в дальнейшем, с учетом тех поправок, что внесла в Женевскую конвенцию Гаагская конвенция 1907 года. Но Первая мировая война в силу своего размаха, идеологической и национальной подоплеки, количества военнопленных, ожесточения борьбы и т. п. изменила то, что предполагалось незыблемым.
В Российской империи соответствующее Положение о военнопленных с изложением прав и обязанностей, согласно международному законодательству, было принято 7 октября 1914 года. Утверждалось оно лично императором Николаем II, а общее заведывание делами неприятельских военнопленных было отнесено к компетенции Главного управления Генерального штаба. Конвенция о законах и обычаях сухопутной войны 18 октября 1907 года в преамбуле гласила: «Население и воюющие остаются под охраной и действием начал международного права, поскольку они вытекают из установившихся между образованными народами обычаев, из законов человечности и требований общественного сознания».[133] Официальные документы должны были соответствовать требованиям международных норм. Поэтому и в Положении 7 октября указывалось, что «с военнопленными, как законными защитниками своего отечества (выделено. — Авт.), надлежит обращаться человеколюбиво».[134] Сущность военного плена перед войной: «Во-первых, военным пленом признавалось ограничение свободы оказавшихся во власти воюющего государства законных комбатантов враждебной стороны. Цель плена — предотвратить участие пленных в продолжении военных действий. При заключении мира состояние военного плена прекращалось. Плен не рассматривался как наказание. Во-вторых, за военнопленным должно было признаваться достоинство обезоруженного воина, выполнявшего свой долг перед родиной. В-третьих, военнопленные имели право на общение с родиной, на беспрепятственное пользование разными видами помощи со стороны обществ, надлежаще учрежденных по законам их стран».[135] Все эти требования соблюдались. Но не в полной мере, а с учетом той ситуации, что выдвинул мировой конфликт, потому что война между Россией и Японией, как в 1904 году, — это локальный акт, фиксируемый международным посредничеством, а мировой конфликт, в который оказались втянутыми все великие державы, не оставлял места для нейтрального контроля.
Следует отметить, что принятые в воюющих государствах законодательные и иные нормативно-правовые акты, относившиеся к военнопленным, стали нарушаться правительствами и администрацией на местах в этих странах почти немедленно. Первоначальный импульс был придан действиями германцев, раздосадованных крахом «Плана Шлиффена» и, следовательно, обозначившейся перспективой борьбы на измор, что с большей вероятностью грозило поражением Германии и ее союзников, нежели поражением Антанты, которое могло быть достигнуто лишь прямыми военными действиями, но никак не истощением в войне. К тому же в первый месяц войны германцы получили в свои руки сто пятьдесят тысяч только русских военнопленных, взятых в Восточной Пруссии. Плюс несколько десятков тысяч французов. Плюс население целой Бельгии, рассматриваемое как враждебное. Было, о чем подумать!
Проявленная немцами жестокость к пленным, как нарушение принципа человечности, утверждаемой Гаагской конвенцией, вызывала ответные мероприятия. В Российской империи уже 20 и 25 августа 1914 года император отдал Совету министров распоряжение об ужесточении обращения с военнопленными, пересматривая Положение о военнопленных от 13 мая 1904 года.[136] Один этот факт говорит о том, что мировой конфликт будет вестись на несколько иных, нежели Русско-японская война 1904–1905 гг., нормативах. Опять-таки повторимся, что первыми нарушителями стали немцы — это естественный акт со стороны агрессора, настроенного на скоротечную победоносную войну и потому не склонного «сентиментальничать». Исход войны показал пагубность такой политики, но лишь Нюрнбергский процесс по окончании Второй мировой войны подверг германский агрессивный империализм двадцатого столетия осуждению со стороны мирового сообщества.
В русле общей государственной политики реагировало и российское общество. Сведения о немецкой жестокости, о добивании раненых на поле боя, об издевательствах над русскими пленными, вызвали требование соответствующего отношения и к противнику. Первая мировая война изначально обрела националистическую подоплеку, густо замешанную на ксенофобии.
Пропаганда расового превосходства в предвоенной Германии принесла свои плоды и в ответных шагах неприятельских Германии государств. В России с самого начала войны негативно относятся к любым проявлениям симпатии к неприятелю — жестокому, сильному и безжалостному. Так, уже в августе 1914 года начальник Грязинского отделения службы эксплуатации общества Юго-Западных железных дорог Нейман был уволен со службы за обходительное обращение с пленными австрийскими офицерами. После расследования по ходатайству тамбовского губернатора он был восстановлен на службе.[137] Показательна дата — август, разгром под Танненбергом и десятки тысяч русских солдат и офицеров в немецком плену.
Действительно, на первом этапе войны в России существовало что-то вроде благостного отношения к военнопленным. Во-первых, еще не успела проявиться ксенофобия, так как страна была уверена в скоротечности конфликта, в чем ее заверяло военное ведомство. В отдельных пунктах и случаях общество реагировало достаточно жестко, что и показывает указанное «дело Неймана», но вплоть до лета 1915 года такая реакция при всем своем количестве не имела массового характера симптоматичного явления. Говорить о переходе всего социума к негативу можно лишь с началом Великого Отступления, когда новые сотни тысяч русских солдат и офицеров пополнили ряды военнопленных.
