Из всего ближайшего окружения царя только молодой князь Петр Петрович Долгоруков открыто выступал против планов восстановления Польши. Однажды за царским столом, вступив в жаркий спор с Чарторийским, он громко заявил:
— Вы рассуждаете, как польский князь, а я рассуждаю, как русский князь.
При этих словах Чарторийский побледнел и умолк.
Однако и русский, и польский князья сходились на том, что необходимо остановить зарвавшегося корсиканца.
Новая, третья по счету коалиция против Франции включала в себя Англию, Австрию, Неаполитанское королевство, Россию и Швецию (две последние державы отказались признать императорский титул Наполеона). Официальным предлогом к ее образованию объявлялась защита независимости Итальянской, Швейцарской и Голландской республик, с которыми Наполеон обращался как с собственностью Франции. Подобное участие со стороны пяти монархических дворов Европы в делах несчастных республик выглядело, конечно, весьма трогательно.
Пруссия, которой Наполеон пообещал Ганновер, пока что сохраняла нейтралитет.
Англия, только что одержавшая победу над французским флотом при Трафальгаре, не жалела денег на создание сухопутной армии на континенте. Она истратила более пяти миллионов фунтов стерлингов на субсидии коалиции. На эти деньги Австрия мобилизовала три армии: под начальством эрцгерцога Фердинанда и генерала Мака (90 тысяч человек на Инне) и эрцгерцога Иоанна (40 тысяч в Верхней Италии), а Россия — шесть армий: генерала М. И. Голенищева-Кутузова (50 тысяч в Галиции), генерала Михельсона (90 тысяч под Гродно и Брест-Литовском), генералов Беннигсена, Буксгевдена и Эссена (около 100 тысяч на австрийской и прусской границах) и 16-тысячный десант графа П. А. Толстого в Кронштадте. Россия рассчитывала, что Пруссия пропустит русские войска через свою территорию на соединение с австрийцами, в противном случае ее надеялись принудить к этому силой.
В сумрачный ветреный день 9 сентября, прослушав молебен в Казанском соборе, Александр выехал к армии. Его сопровождали обер-гофмаршал граф Н. А. Толстой, генерал-адъютанты: граф Ливен, князья Долгоруков и Волконский, канцлер князь А. Чарторийский, тайные советники Новосильцов и Строганов и лейб-медик Виллие.
Царь был задумчив. Накануне он посетил знаменитого старца Севастьянова, жившего в Измайловском полку. Старец убеждал царя не начинать войну с проклятым французом — добру тут не быть.
— Не пришла еще пора твоя, побьет он тебя и твое войско, придется бежать куда попало, — пророчил Севастьянов. — Погоди да укрепляйся, час твой придет, тогда и Бог поможет тебе сломить супостата.
В Брест-Литовск Александр приехал через неделю после отъезда из Петербурга. Первый раз со времен Петра I русский государь лично являлся на театр военных действий. Приезд Александра произвел на армию огромное впечатление: это показалось всем событием чрезвычайным.
Чарторийский пригласил царя остановиться в его родовом имении Пулавах и лично отправился туда, чтобы предупредить родителей о приезде высокого гостя. Прождав напрасно весь день 17 сентября, Чарторийские в недоумении разошлись по своим комнатам.
Александр появился в Пулавах в два часа ночи, когда все уже спали. Он пришел пешком, забрызганный грязью, в сопровождении какого-то еврея, освещавшего царю путь тусклым фонарем. Запретив будить кого-либо в доме, царь приказал показать ему его покои и там, не раздеваясь, бросился на кровать и сразу заснул.
Оказалось, что он направился в Пулавы вечером, воспользовавшись услугами австрийских проводников, которые, чураясь помощи поляков, долго плутали в темноте, пока окончательно не сбились с пути и не потеряли своего царственного спутника; в довершение несчастий царский кучер Илья зацепил каретой за пень и сломал колесо. Над царем сжалился проезжавший мимо еврей-водовоз. Не подозревая о сане попавшего в беду путешественника, он вызвался проводить его в Пулавы, которые, как выяснилось, находились всего в полумиле от места происшествия.
В семь утра Александр был уже на ногах. Старики Чарторийские застали его беседующим с князем Адамом. Хозяева выразили царю благодарность за честь, оказанную им посещением их дома, на что Александр отвечал, что он обязан им еще большей благодарностью за то, что они даровали ему лучшего друга в его жизни.
Зная чувствительность молодого государя, Чарторийские стремились воздействовать на его воображение, чтобы пробудить сочувствие к Польше. Пулавские дни были окрашены в романтические тона исторических воспоминаний и глубокой скорби о потере независимости. Изобретательная княгиня Чарторийская выбирала маршруты послеобеденных прогулок с таким расчетом, чтобы царь, любивший сельские виды, непременно наткнулся на зрелище какой-нибудь крестьянской идиллии, зачастую заранее приготовленное. Александр посетил пулавский храм Сивиллы, построенный в 1798 году, на фронтоне которого была выбита надпись: "Прошедшее — будущему". Это был своеобразный археологический музей истории Польши. Царь вписал свое имя в книгу посетителей. Продолжительные вечерние разговоры о польском искусстве и польской литературе заканчивались обыкновенно воспоминаниями о минувшем величии Польши, об испытанных ею несчастьях и о ее неизбежном будущем возрождении. Все это было превосходной рамой для душевного настроения того Александра, которого князь Адам помнил по беседам в саду Таврического дворца. Но теперь в Пулавах гостил не великий князь, а государь, и Чарторийский понял это слишком поздно.
4 октября Александр внезапно объявил о своем решении ехать в Берлин, не заезжая в Варшаву. Миссия Долгорукова увенчалась успехом: узнав, что французские войска без разрешения прошли через прусские владения в Анспахе, Фридрих Вильгельм дал свое согласие на проход русских армий сквозь Пруссию на соединение с австрийцами. Свидание в Мемеле дало неожиданные плоды. Планы Чарторийского рухнули. На смену пулавской идиллии приближалась потсдамская мелодрама.
Александр действовал в раз навсегда усвоенной манере: держа окружение в неведении до последней минуты, а потом внезапно объявляя о своем решении, всегда самостоятельном. Вслед за Чарторийским с этой чертой характера царя вскоре предстояло познакомиться и Фридриху Вильгельму.
13 октября при пушечном салюте Александр въехал в Берлин. Весь гарнизон стоял под ружьем, берлинцы, охваченные сильными антифранцузскими настроениями, восторженно приветствовали русского государя. Александр возобновил свои платонические ухаживания за Луизой, которые и на этот раз не остались без политических последствий: король обеспечил за собой Ганновер, обещанный теперь Пруссии и Александром за обещание Фридриха Вильгельма выступить посредником между союзниками и Наполеоном. Правда, это снимало с Пруссии ореол "подвига бескорыстия", который Александр всеми силами стремился ей придать.
Тем временем было получено известие о капитуляции генерала Мака под Ульмом (20 октября). Таким образом, стотысячная австрийская армия была рассеяна в три недели. Наполеон выиграл кампанию одними маневрами, без серьезных сражений. "Император разбил врага нашими ногами", — шутили французские солдаты.
Кутузов, мастерски уклоняясь от решительного сражения, перешел Дунай по Кремскому мосту и разрушил его за собой.
Император Франц II покинул Вену; в городе царило страшное смятение. Опасаясь, как бы австрийцы не разрушили мосты через Дунай, Ланн и Мюрат с небольшим отрядом гренадер подъехали с белым флагом к австрийским постам. Пока оба генерала уверяли командующего венским гарнизоном князя Ауэрсперга, что предстоит заключение перемирия, один из их офицеров вырывал фитиль из рук австрийского командира, пытавшегося взорвать мост. Подоспевшие французские гренадеры оттеснили австрийцев, и драгоценный мост оказался в руках французов раньше, чем ошеломленный Ауэрсперг понял, что произошло.
Узнав об ульмской катастрофе, Александр поспешил к кутузовским войскам в Моравию. Во время последнего ужина в Потсдаме царь выразил сожаление, что оставляет Берлин, не отдав дань уважения останкам великого Фридриха.
— На это еще хватит времени, — успокоил его Фридрих Вильгельм.
В одиннадцать часов вечера оба государя и королева встали из-за стола и в полночь спустились в склеп Гогенцоллернов, ярко освещенный свечами. Романтическая обстановка так взволновала Александра, что он припал к гробу Фридриха II и затем, встав, протянул руки Фридриху Вильгельму и Луизе, поклявшись в вечной дружбе, залогом которой должно было стать освобождение Германии. Увлажнившиеся глаза прекрасной Луизы были наградой новоявленному паладину.
Армия встретила Александра, прибывшего 6 ноября в Ольмюц, без прежнего энтузиазма. Причина этого была проста: солдаты голодали и страдали от холода. Самовольные рейды мародеров по окрестным селам вызывали раздражение у австрийцев.
