тот совершает жертвоприношение коня, а несколько времени спустя внук Ансуманов, царь Бгагиратга, молитвами и умерщвлением плоти сводит реку Гангу с неба, "и тогда царь приблизился к океану с Гангой, и она быстро наполнила высохшее море; царь принял её себе в дочери и сообразно со своими желаниями выполнил для своих предков обряд похоронного омовения", через что они и очистились, спаслись (Fauche. Le Mahabharata. Paris, 1865, III, 475–486; Th.Pavie. Fragm. du Mahabharata, 239–248). Этот же самый рассказ почти в тех же словах, только несколько короче, мы читаем и в Рамаяне (Gasp. Gorresio. Ramayana, trad. Italiana. Parigi, 1847, I, 114–128).
Невозможно сомневаться в том, что здесь, в этом космическом мире Древней Индии, мы встречаем первоначальную, древнейшую, форму вышеприведённых рассказов — азиатских и русских. Богатырь-мальчик царского происхождения производит насилие над детьми, товарищами игр своих; родители их идут жаловаться царю, и царь изгоняет его из царства — вот что мы встречаем и в Магабгарате, и в Рамаяне, и в сказке о Еруслане; в "Шах-Намэ" это уже утрачено. Потом богатырь-юноша добывает коня от старого человека (в "Шах-Намэ" и в "Еруслане" это конюх, в Рамаяне и Магабгарате — отшельник); наконец, богатырь-юноша облегчает участь старших родственников своих (в Магабгарате и Рамаяне он очищает предков от греха и изводит из тяжкого положения, омыв их водами низведённой с неба Ганги; в "Шах-Намэ" и "Еруслане" он очищает зрение царю, своему родственнику и его приближённым посредством печени и крови, добытой от врага, и всех их выводит из тяжкого заключения). И в тех, и в других рассказах ясно виден один и тот же первоначальный скелет, только в разные эпохи он является в разной обстановке. В древнейших рассказах (в Магабгарате и Рамаяне) он имеет характер стихийный, космический и религиозный. Главные действующие лица здесь существа чисто мифологические: Сагара-океан и конь-солнце, иссушающий воды его; святой отшельник, сторож солнца, лицо чисто религиозное; предков своих герой освобождает от греха и от наказания, имеющего смысл аллегорический. В рассказах более поздних ("Шах-Намэ") всё уже облечено в формы как бы исторические: действие происходит в персидском царстве, действующие лица носят уже исторические имена, мифический конь превратился в богатырского коня, его добывают уже вовсе не с космическими целями, а только с богатырскими; святой отшельник превратился в конюха царского; родственников своих герой освобождает от страданий ничуть не аллегорических, а вполне физических: слепоты и тюрьмы. То же самое мы встречаем и в "Еруслане", рассказе происхождения равномерно позднего: всё мифическое и космическое в нём более не существует, действия и действующие лица имеют уже характер только богатырский и человеческий.
Но если в этой сказке много похоже на "Шах-Намэ" в такой степени, что кажется как бы переводом оттуда, а опять другое сходится с космическими, хотя и изменёнными рассказами Магабгараты и Рамаяны, заключая в себе то, чего нет в "Шах-Намэ", то не вправе ли мы делать тот вывод, что прямого заимствования ни из "Шах-Намэ", ни из Магабгараты и Рамаяны у нас не было и что наш Еруслан происходит из иных ещё источников, которые имеют одно общее древнее начало с Магабгаратой, Рамаяной и "Шах-Намэ", но принадлежат уже другим национальностям, другим временам и другим условиям жизни? Все вообще подробности обстановки (как мы ещё увидим ниже) гораздо более поздние, чем подробности "Шах-Намэ", хотя многие имена прямо как бы заимствованы из персидской поэмы. Что же касается до всего самого существенного, коренного и мифического — оно древнее у нас, чем в "Шах-Намэ", и в этом последнем отношении мы в особенности можем указать на уцелевший у нас намёк на олицетворение солнца в виде коня и на связь его с водою: мифический конь Магабгараты и Рамаяны, добываемый героем, исчезает (как олицетворение солнца) в глубине моря и потом исходит из него, после чего герой и завладевает им; точно так же в нашей сказке будущий конь Ерусланов сначала идёт к водопою, на заре напивается там "вод" и возвращается назад, и тут уже овладевает им наш богатырь. Герой Магабгараты и Рамаяны очищает своих предков посредством низведения с неба вод Ганги, которая наполняет иссохшее дно моря, Еруслан излечивает слепоту царя и его приближённых кровью и печенью Зелёного царя, Огненного щита, Пламенного копья, ездящего на осьминогом коне. Ясно, что корень в обоих рассказах составляет мотив сильной засухи, произведённой солнцем и уничтоженной разлитием вод; только в русской сказке всё космическое приобрело уже новый колорит — сказочно-богатырский. Но этих подробностей, хотя бы даже с отдалённейшими космическими намёками, в "Шах-Намэ" мы не встречаем.
Перейдём к другому эпизоду. Одно из первых похождений Уруслана Залазаревича — это его встреча и бой с князем Иваном, русским богатырём. Сказка наша говорит: "И едет Уруслан много дней, и въезжает Уруслан на высокое шеломя (холм), ажно лежит рать великая побита. И Уруслан выехал середи побоища и кликнул богатырским голосом дважды, и как в третий кликнул, ино ему на побоище человек промолвил: "Дай-де Бог здравие государю моему, Уруслану Залазаревичу, и чего ты, господине Уруслане, кличешь?" И Уруслан молвил: "Кличу, брате, о том, какой то богатырь сию рать побил и какая то рать? Коей веры?" И человек промолвил на побоище: то-де, господине, рать Феодула-Змея, а бил ту рать князь Иван, храбрый русский богатырь, а уже князь Иван Феодула-Змея тех ратей много побивает, а хочет-де у него князь Иван поняти дочь его, красную царевну. И Уруслан молвил: "Скажи мне, брате, где русского богатыря князь Ивана наехати?" И человек молвил по побоище: "Русский богатырь на девятом шеломени (холме)". Уруслан едет отыскивать его, встречает, бьётся с ним, побеждает, но по его же просьбе оставляет его в живых и делает младшим своим братом (т. е. союзником, служебным помощником и товарищем богатырских дел). Потом едет против царя Феодула-Змея, бьётся с ним и, победив, убивает его. "И поехал Уруслан на царёв двор, и услышала царица, Феодулова жена, и его дочь, красная царевна, что Феодула-Змея… не стало, и вышли вон из высокой палаты и с своею дочерью против Уруслана, и учали бити челом: "Господине Уруслане Залазаревич! Какого мы тебя слухом слышали, такого и в очи тебя видим, о том тебе, государь, челом бьём, чтоб мы полонянками не слыли, а царствие всё Божие да твоё, и без того красная царевна перед тобою". И пошёл Уруслан с царевною в палату, а по брата своего, по князь Ивана послал скорые гонцы.
