кроме многопартийной парламентской системы, таких гарантий дать не может? Не придумало, видите ли, ничего другого человечество.
Не знаю, что скажет читатель, но мне кажется, что гипотеза, которую я взялся проверить, доказана. Не забудем, однако, что ситуация, в которой оказался Солженицын, уникальна. «Все смешалось в доме Облонских»: с ног на голову опрокинулась славянофильская картина мира. Запад, которого он вслед за своими наставниками терпеть не мог, оказался вдруг в непривычной роли единственной надежды России на освобождение. От чего? От отечественного самодержавия (авторитаризма), который ему, как всякому славянофилу, следовало оправдывать. Поистине ЛОВУШКА-22. Как быть в такой, непредвиденной наставниками ситуации, буквально разрывавшей его на части?
И он метался. Отпугивал своих от Запада: «в последние десятилетия проступили опасные, если не смертельные пороки многопартийной системы». Главный из них: «безграничная свобода дискуссии приводит к разрушению страны перед нависающей опасностью и к капитуляции в непроигранных войнах». Чего ждать от него такого: «в немощи воли, в темноте о будущем, с раздерганной и сниженной душой»? Но если не от него, то от кого? И, противореча самому себе, Солженицын пытался мобилизовать Запад, поднять на борьбу с «нависающей опасностью». Втолковать, что: «все сегодняшние дальние зрители скоро все увидят не по телевизору, но — в уже проглоченном состоянии».
Если честно, у Запада и его многопартийной системы есть куда более серьезные недостатки, чем «раздерганная душа» или свобода дискуссии. Например, то, что ее, эту систему, оказалось слишком легко ИМИТИРОВАТЬ — чтобы лицемерно прикрыть продолжающийся произвол власти. Но и в этом случае приходится все-таки подражателям вводить ее, как бы иллюстрируя тем самым справедливость старинной поговорки, что «Лицемерие — дань, которую порок вынужден платить добродетели».
Как бы то ни было, презирал Солженицын Запад. Презирал за расхлябанность, за несобранность, одним словом, за неспособность, — и это, согласитесь, самое интересное — спасти Россию. От самой себя.
Последней яркой вспышкой националистической мысли между крушением «Вече» и неожиданной популярностью идей Геннадия Шиманова (т. н. «коммунистического православия, о котором нам еще предстоит поговорить), была, конечно, публикация в середине 1970-х в Париже сборника «Из- под глыб». Инициатором и главным автором сборника был, разумеется, только что высланный из СССР Солженицын, и смыслом предприятия, помимо желания окончательно расквитаться с Сахаровым и либеральной интеллигенцией, было извещение городу и миру, что надежды свои отныне связывал он прежде всего с православным возрождением в России.
Тем более актуально это звучало, что оно, это возрождение, было, с его точки зрения, в опасности. С одной стороны, угрожало ему полуофициальное экуменическое движение внутри самой иерархии, возглавлявшееся Митрополитом Ленинградским и Новгородским Никодимом, вторым человеком в иерархии. Но еще больше угрожало все испортить движение диссидентское, группировавшееся вокруг о. Александра Меня (авторитетными фигурами в котором были А. Краснов-Левитин, Е. Барабанов, о. Г. Якунин, М. Меерсон-Аксенов). Из этих кругов, в частности, вышел совершенно уже еретический анонимный сборник «Метанойя», опубликованный в 1970 году в «Вестнике» РХД.
Ужасные вещи говорились в этой «Метанойе» (что, между прочим, по-русски означает «раскаяние, покаянное изменение ума»). Это кому же предлагалось покаяться? «Народу-победителю фашизма»? Один пример скажет все: «Россия не избавится от деспотизма до тех пор, пока не откажется от идеи национального величия. Поэтому не “национальное возрождение”, а борьба за свободу должна стать центральной творческой идеей нашего будущего». Понятно, что такая наглость вызвала единодушное осуждение националистической общественности. «Отпорами» ей был полон православный самиздат. Но качество этих «отпоров» выглядело безнадежно любительским.
Опять-таки одного примера (кстати, тоже опубликованного в «Вестнике» РХД), достаточно: «В 17 веке русские люди сокрушили Самозванца, что делает войны Смутного времени преображением конечной борьбы с Антихристом. Пафосом борьбы с Антихристом вдохновлялся русский народ и в войне 1812 года. На памяти живущего поколения вновь исполнились жертвенные судьбы России, Имеются многочисленные свидетельства, что нашествие фашистов было не только военной, но и мистической, сопоставимой с вторжением Чингисхана. Не призывается ли Россия снова стать щитом против чинги-сидов XX века (читай: китайцев), заявивших претензии на завоевания своих предшественников?» Короче, Россия только и делала, что спасала мир от Антихриста. Ей ли каяться? Ей ли забыть о своем национальном величии?
Разумеется, такая фундаменталистская абракадабра не выглядела в глазах Солженицына серьезным ответом на экуменическую угрозу «православному возрождению». Нужен был, по его словам, «коллективный сборник такого объема, серьезности основных поставленных проблем и решительности их трактовки, какого не было в Советском Союзе за 50 лет» Таково было предназначение «Из-под глыб».
В принципе можно было идти по стопам «Вече», который первым выдвинул в качестве бастиона против экуменизма мо-сковитскую традицию России. «Вече», как мы помним, опирался для этого на учение Н. Я. Данилевского, возведшего изоляционизм в ранг естественно-исторического закона. Согласно Данилевскому, напомню, славянский (т. е. православный) и романо-германский (т. е. европейский) миры представляли собой непроницаемые друг для друга «культурно-исторические типы», локальные цивилизации, как сказали бы сегодня. А всемирной Цивилизации не существовало вовсе.
Но с Данилевским как с законоучителем были проблемы. Мало того, что отрицанием всемирной Цивилизации снималась и проблема «всемирного» Варварства, которое предстояло как-то преодолевать. Непонятно было также, с какой точки зрения смотрит сам Данилевский на оба культурно-исторических типа? Как он может увидеть другой тип, и, тем более, сразу оба «сверху», если они непроницаемы друг для друга? Уж не со «всемирного» ли птичьего полета бросает этот взгляд Данилевский, противореча сам себе? И, наконец, как обеспечить чистоту самой славянской «цивилизации»? Куда было девать поляков, чехов, словаков и хорватов, которые, никуда не денешься, были католиками? Тут ведь разверзался прямой путь к экуменизму. И главное, Данилевский был позитивистом, т. е. совершенно не подходящим учителем для рекрутирования новых адептов «православного возрождения».
Солженицыну и редакции «Из-под глыб» нужно ведь было еще объяснить этим будущим рекрутам, как обстоит дело с изоляционизмом (и вообще с национализмом) с точки зрения метафизики, с точки зрения христианского «несть ни эллина, ни иудея». Не должно нас поэтому удивлять присутствие в солженицынском сборнике его молодых друзей, чьи страстные метафизические трактаты призваны были обосновать антилиберальную, антиэкуменическую стратегию совсем иначе, чем делал это столетием раньше позитивист Данилевский.
о. Иоанн (Кронштадтский) о. Александр (Мень)
И, честно говоря, именно эти богословские, по сути, трактаты, а не унылое наукообразное пережевывание старой жвачки М. Агурским и И. Шафаревичем и представляют самое интересное в «Из-под глыб» (за исключением, конечно, статей самого Солженицына).
В блестяще написанном эссе, которое так и
