Еще один пример:
"Особое место в работе заняла проверка версии о пребывании Р. Валленберга во Владимирской тюрьме после 1947 года.
Органами МВД проверены свидетельства граждан Н. И. Шинкаренко и В. Ф. Безродного, проживавших на Украине, о якобы имевших место их встречах с Р. Валленбергом в 50-х годах в местах лишения свободы, соответственно, в Нижегородской и Магаданской областях, а также сведения шведской стороны о возможном пребывании Р. Валленберга в конце 1940-х — начале 1950-х годов в тюрьме на территории Иркутской области. Каких-либо подтверждений указанных ею данных в архивных документах этих областей не обнаружено".
Ну и что же? Этот вопрос вправе задать каждый, кто прочитает сей длинный список. Что же выяснили все эти беседы, опросы, горы документов etc, etc?
Да ничего!
Как гласит один из абзацев отчета: "Каких-либо сведений, представляющих интерес для работы группы, от упомянутых лиц получено не было".
Или: "К сожалению, никто (из опрошенных. — Л. Б.) ничего конкретного о судьбе Р. Валленберга поведать не мог".
Или (по поводу того, что ФСБ в 1991 году направила запрос о Валленберге во все свои структуры): "Каких-либо данных о нем получено не было".
Иными словами, остались лишь доклад Дмитриенко, картотека 1945 года да рапорт Смольцова.
Не много. Ничтожно мало.
Насколько серьезно проводились все эти опросы? Не было ли чисто формального подхода? Пожалуй, нет — за исключением странного выбора комиссии, которая беседу с П. А. Судоплатовым поручила… Е. Н. Питовранову, который сам глубоко был замешан в круг деятельности МГБ в те годы. Но, слава богу, Судоплатов оставил мемуары.
Мне самому приходилось убеждаться в том, что в тот момент, когда произносилось имя Валленберга, мои собеседники как бы менялись.
Я беседовал с двумя бывшими председателями КГБ, доживавшими свой век в Москве. Александр Шелепин сказал: "Даю вам свое честное слово, что ничего не знаю". Он лишь вспомнил, что в Москву приезжали родственники Валленберга и им была сообщена официальная версия, сам Шелепин подробностями не занимался. Его преемник Владимир Семичастный был не более разговорчив: "Тогда существовала стандартная версия, я её не проверял. Когда пришел запрос от МИДа, он обрабатывался у меня в аппарате: этого человека в живых нет. Меня дело не интересовало". Шелепин в этом не отличался от Семичастного: "У меня были другие хлопоты". Что верно, ежели учесть, что звезда Шелепина катилась с горизонта.
Или человек "этажом ниже" — следователь Борис Соловов. Он очень охотно делился со мной деталями своего участия в захоронении останков Гитлера. Но Валленберг? Соловов согласился вспомнить лишь один эпизод, связанный с Валленбергом:
— Кажется, в 1947 году помощник начальника следственной части по особо важным делам Кулешов передал мне запечатанные в конверте "Материалы на арестованного № 7", чтобы я сдал их в архив… Но то, что это были материалы о Валленберге, я совсем недавно узнал…
Не говорю уже об "абсолютном чемпионе" молчания — Данииле Копелянском, страх которого перед нарушением своего обета молчания был сильнее нормального человеческого здравого смысла.
Каковы же были причины подобного поведения — того, что заставило одного седовласого, умнейшего и опытнейшего ветерана КГБ, которого я не могу заподозрить в желании провести меня — заставило сказать: "Вы никогда не узнаете о подлинных обстоятельствах и причинах гибели Рауля Валленберга". Здесь, конечно, опять можно лишь строить гипотезы — ведь в живых не осталось никого, кто мог бы это знать. Мои предположения: главная причина связана не с Раулем Валленбергом, а с Иосифом Сталиным. С первого момента (телеграмма сталинского заместителя Булганина о доставке Валленберга в Москву) до последнего (смерть Валленберга) это было "сталинское дело". Оно было под его контролем, оно заставляло Абакумова «беречь» Валленберга для каких-то, не ведомых Абакумову целей. Оно в своей ответственности могло быть принято на себя только Сталиным; все остальное может идти в фарватере этого предположения: ни Молотов, ни Абакумов, ни подавно Берия (он тогда был уже в стороне) не могли рискнуть взять на себя то или иное решение. Единоличное решение, однако, все время оттягивалось, благо что у Сталина было много других забот в 1945 — 1947 годах. Молотовская же дипломатия была выучена на «терпении» — терпении отговариваться по поводу всех неувязок сталинских решений.
Позднее вступил в действие фактор, который можно назвать "инерция режима". Хотя Сталин и Берия сошли с исторической сцены, но воспитанные ими "средние кадры" — им как бы в кровь вошел иммунитет против всяких попыток пересмотреть традиции и устоявшиеся десятилетиями понятия "государственнических интересов". Чем шире в обществе распространялись тенденции к обновлению и реформам, тем сильнее на уровне указанных "средних кадров" становилось нежелание пересматривать привычные, воспитанные командной системой представления. Конечно, можно утешать себя надеждой на естественную смену поколений. Но время имеет не только благотворное воздействие на общество, но и уходят знающие люди, исчезают важные свидетели. Меняются даже архивариусы. Так создается печальный баланс, который для проявления "белых пятен" весьма неблагоприятен.
С этим балансом мы, увы, вынуждены жить. В нем, однако, есть одна особенность, о которой речь пойдет позже.
Три периода
Если попытаться обобщить наличные материалы о пребывании Валленберга в Москве, то выстраивается такая хронология.
Первый период: январь — май 1945 года. Еще идет война. Валленберг и его «списки» привезены из Будапешта в Москву. Он не очень обеспокоен своей судьбой и, по свидетельству сокамерника Густава Рихтера, "находится в хорошем настроении". Для Сталина главная забота — сорвать все попытки сепаратного мира и оказывать постоянное политическое давление на союзников. В Москве известно, что в этих комбинациях участвуют Валленберги-старшие. Их контакты зарегистрированы в январе, марте, апреле 1945 года. И как бы невзначай мадам Коллонтай в конце января сообщает им, что Рауль в Москве. Жив-здоров. Через некоторое время она повторяет свое сообщение, но с намеком или с легким налетом угрозы: "Он занимался неблаговидными делами".
Март — апрель — кульминация подозрений Сталина. Но они касаются не Валленбергов, а непосредственно американцев ("бернские переговоры" Даллеса с эсэсовским генералом Карлом Вольфом). Еврейская линия также перемещается в Швейцарию. Что же касается Стокгольма, то здесь — вне поля действий Валленбергов — оперирует врач Гиммлера Феликс Керстен и особенно — сам Вальтер Шелленберг, выходящий напрямую на американцев и англичан. Впрочем, основная информация идет в Москву уже не из Швеции, а из США, непосредственно из УСС и Госдепа. Именно на этой информации основан пришедший 12 апреля на стол Сталина уже знакомый нам обширный доклад Меркулова о закулисных комбинациях (в том числе и в контексте деятельности сионистских организаций). Скандал, учиненный Сталиным по поводу переговоров Даллеса с Вольфом, возымел действие. Рузвельт и Черчилль не принимают советы некоторых своих помощников. Ялта подтверждает, что "большая тройка" войдет в Врата Победы единой. Возможная роль Рауля исчерпала себя, не будучи использованной. Даже если был прав Радомир Богданов, от Гиммлера Лаврентию Берия уже ничего не надо.
На этой стадии лубянские следователи могли напомнить Валленбергу о былом сотрудничестве и начать выяснение возможностей его возобновления. Но Валленберг отказывается — видимо, потрясенный коварством своих партнеров, засадивших его в камеру. Тем самым отпадает роль Валленберга как "человека Москвы". Слова Белкина "мы пытались его вербануть", видимо, относятся и к допросам Сверчука и Кузьмишина. Но отказ шведа закрывает и эту комбинацию.
Второй период: начальная стадия послевоенного периода. Май 1945 года. Война кончена. Возможно, Копелянский повторяет попытку уговорить Валленберга на дальнейшее сотрудничество. Отказ. Наступает долгая пауза. Валленберга "оставляют в покое". Валленберга, уже не нужного по "военному поводу", переводят в Лефортово. Наступает долгая пауза — его не допрашивают более года. Валленберг уже обеспокоен и даже пытается писать жалобу Сталину.
Здесь возникает новая возможность: она связана с Нюрнбергским процессом.
Некоторые исследователи дела Валленберга, близкие к КГБ, предложили, на первый взгляд, логичную версию. Кончилась война, готовился Нюрнбергский процесс. Еще не было ясно, в какой тональности он пройдет и в какой мере будут действовать союзнические соглашения. Потсдамская конференция, казалось, могла успокоить пессимистов. Но кто, как не советские разведчики и контрразведчики, знали, что за завесой внешнего согласия скрываются серьезные противоречия. Информации было предостаточно: чекисты обладали аутентичной информацией и из Лондона, и из Вашингтона — благо, что в самом "осином гнезде", будущем ЦРУ, ещё носившем имя УСС, советская разведка давно имела прекрасного информатора — личного помощника генерала Вильяма Донована. Прекрасной, первоклассной информацией НКГБ обладало и из американского посольства в Москве.
