Когда грянула великая война, ничто не помешало Сталину вынуть еврейскую карту. Во мнимом противоречии с уже определившимся поворотом к русской великодержавности он решил использовать — и правильно сделал! огромный потенциал международного еврейства (включая сионизм) в интересах ведшего войну Советского Союза. На знаменитых радиомитингах еврейской советской общественности ей было позволено вспомнить о своих корнях, было позволено громко сказать миру о чудовищных злодеяниях германского расизма. Созданный в 1942 году Еврейский антифашистский комитет (ЕАК) под председательством великого артиста Соломона Михоэлса помог обеспечить материальную помощь Советской армии со стороны американских еврейских организаций, и во имя этого Михоэлсу было дозволено установить контакты с самыми «реакционными» из них. Триумфальное турне Михоэлса и его заместителя Ицика Фефера по США принесло свои плоды.
Но предусмотрительный вождь советских народов не собирался пустить "на самотек" внезапное возрождение еврейства в СССР.
Роль Лубянки в этом процессе была особенной. Начать с того, что появление ЕАК было плодом инициативы ведомства Берия и разрабатывалось в нем задолго до официального создания комитета. Вся деятельность ЕАК проходила под строжайшим контролем НКВД. Практически аппаратом руководили штатные офицеры НКВД, которые регулярно информировали Берия и Сталина обо всем, что, по мнению НКВД, могло их заинтересовать. На их стол лег и доклад о том, что весной 1944 года после возвращения из поездки в США Соломон Михоэлс и Фефер изложили Молотову идею создания в Крыму после войны поселения для евреев, ныне эвакуированных в глубь страны. Идея эта, заметили Михоэлс и Фефер, нашла бы поддержку в Соединенных Штатах у богатых еврейских организаций.
Молотов выслушал и предложил написать записку для Сталина. В ЕАК разгорелась острая дискуссия, мнения разделились. Тем не менее записка о Крыме и возможном создании Еврейской Советской Социалистической Республики была составлена — и вызвала резкую отрицательную реакцию Сталина. Шло лето того самого 1944 года, когда Сталин получил информацию о предложенном Гиммлером и поддержанном сионистскими организациями и США плане «выкупа» евреев. Без сомнения, с этого момента в глазах Сталина слились воедино опасные планы США и замыслы сионистов — как в стране (ЕАК и "еврейские националисты"), так и вне её (пресловутый "Джойнт"). Именно потому уже в 1946 году Политбюро приняло специальное постановление о взятии на учет "бывших троцкистов и еврейских националистов". Так открывалась новая страница в "еврейском вопросе".
Что это могло означать для Валленберга? Например, Рауль Валленберг, который в Будапеште так тесно и непосредственно был связан с еврейскими организациями, помогая им приходящими от «Джойнта» огромными средствами, и стал свидетелем переговоров по вывозу евреев из немецких лагерей в Швейцарию, — этот человек мог представить большой интерес для сбора материала об "еврейском аспекте" коварных американских замыслов, сведения о которых собирали в Москве все — на Лубянке, в военном ведомстве, в ведомстве Молотова. Кто знает, может Валленберга хотели сделать "коронным свидетелем" на будущих процессах против Ласло Райка и других агентов международного сионизма и империализма? Но если этот замысел и появился у Абакумова, то нетрудно догадаться, что Валленберг был абсолютно негодным свидетелем для антисемитов. Для этой роли он был «противопоказан».
Но вдруг в "еврейской проблеме" появился новый аспект, связанный с деятельностью Организации Объединенных Наций и распадом Британской империи, одна из частей которой носила название Палестина. Это казалось новой картой в послевоенной игре Сталина.
Если пролистать тогдашние высказывания Сталина о международном империализме как главном враге Советов и коммунизма, то можно понять его почти маниакальное стремление разжечь внутренние конфликты в "мире капитала". Часто цитируют его речь 1925 года о том, что СССР будет дожидаться межимпериалистической войны, дабы вступить в неё своим решающим весом, и относят эти слова к конфликту Гитлер — западные демократии. Но нет ли здесь поощрения любого конфликта, в том числе и внутри Британской империи? В одном из апокрифических, но ещё не опровергнутых источников (т. н. "протоколах Политбюро", приходивших в Берлин через агентуру фон Папена) приводится постановление от 29 октября 1953 года, в котором в средневосточных делах, "по мнению Политбюро, советская дипломатия может при известных обстоятельствах использовать "еврейский фактор" в интересах СССР". Идея не такая уж абсурдная, и Сталин в ней был далеко не оригинален. Царская Россия рассматривала Палестину как один из своих возможных опорных пунктов. Может быть, Иосиф Сталин читал рассуждения по этому поводу знаменитого декабриста Пестеля (немца, но русского душой), который прямо предлагал сделать Палестину русской?
В этом свете вполне вероятным звучит рассказ бывшего заместителя Молотова Федора Гусева. Однажды он сопровождал своего шефа во время ночного визита в Кремль. Молотов принес на утверждение директиву для делегации в ООН, выдержанную в антиизраильских тонах. Сталин раздраженно сказал:
— Эх, Вячеслав, ты опять ничего не понимаешь. Ясно, что государство Израиль должно быть создано. Оно нам нужно. Тогда начнется война и воевать друг с другом они будут не один год…
Так шло дело к сенсационной речи Андрея Громыко в ООН, удивившей весь мир 14 мая 1947 года. Никогда раньше (и никогда позже) не находил советский государственный деятель таких слов горячей симпатии и сострадания к мучениям еврейского народа. Никогда раньше (и никогда позже) не подчеркивал советский государственный деятель особого места и значения нацистского замысла уничтожения еврейского народа в общем плане завоевания мирового господства. Евреи имеют историческое право на создание собственного государства — так сказал Громыко.
Дело не ограничивалось заявлениями Громыко. С начала 1947 года развернулось активное сотрудничество советских спецслужб с будущими властями Израиля. Так, 4-е Главное управление МГБ реанимировало старые связи в Палестине с целью активизации антианглийских террористических актов. Затем началась строго засекреченная акция советской внешней политики: военное сотрудничество с Израилем, благодаря чему Израиль получил то, чего ему не могли (или не хотели) дать США, а именно оружие, которым надо было защищаться от арабской агрессии. Об этом мне рассказывал Веня Померанц — бывший деятель сионистского движения, ныне профессор Зеев Хадари. Он принимал участие в переговорах с Чехословакией, чьи военные поставки спасли Израиль (что прямо признавал Бен Гурион). Хадари был на приеме у министра иностранных дел ЧССР Яна Масарика, когда тот прямо пообещал поставки оружия, однако оговорил:
— У меня лишь одна просьба. Подождите 1 — 2 дня. Мне нужно провести пару бесед и тогда все будет в порядке.
Израильские эмиссары были достаточно умны, чтобы понять, с кем будет проведена "пара бесед". Масарик поговорил с послом Валерианом Зориным, тот — с Москвой. Тогда все и оказалось в порядке.
Тогдашний уполномоченный МГБ при правительстве ЧССР полковник Владимир Боярский подтвердил мне, что поставки чехословацкого вооружения шли с прямого согласия и одобрения из Москвы. Этим занимался советский военный советник в Праге генерал Василий Гусев, знавший, как идет вооружение в Израиль (частью воздухом — через Корсику, частью через Югославию).
Последняя игра
Итак, весна 1947 года. Идет к концу третий период пребывания Рауля Валленберга в Москве, начинается игра в его судьбе. Напомним, что, по свидетельству генерала Питовранова, Абакумов получил от Сталина указание обеспечить Валленбергу наилучшие условия размещения, хорошее питание (даже черную икру), тщательное медицинское обслуживание. Рауль снова был не в Лефортове, а на Лубянке, причем в особом помещении.
Тем не менее ветераны КГБ, более разговорчивые, чем Питовранов, считают, что в этот период освобождение Валленберга было с «профессиональной» точки зрения уже невозможно. Конечно, «либеральный» Абакумов мог разглагольствовать о возвращении «шведа», но это было бы равноценно признанию МГБ своего провала перед Сталиным. Однако и это оставалось второстепенным, поскольку Валленберг был фигурой — или жертвой в большой политической игре, где «органам» отдавалась вспомогательная роль.
Что могло означать предоставление узнику Лубянки улучшенных условий? Являлось ли это следствием поворота в израильской проблеме? Например, если бы на Западе узнали о том, что со спасителем евреев дело обстоит не так уж плохо, то убедились бы в серьезности советских намерений в ООН? Это предположение было немедля отвергнуто моими собеседниками, ибо изоляция Лубянской тюрьмы от внешнего мира была абсолютной и какая-либо утечка не входила в методы МГБ.
