Уже тогда проявилась важная черта Карла-правителя: в Провансе, а впоследствии и на юге Италии, он внимательно присматривался к уже существующим порядкам и использовал то, что представлялись ему полезным и способным укрепить его власть. На слом шло лишь то, что с этой властью не сочеталось. В графстве Прованском новый правитель оставил в неприкосновенности значительную часть системы управления, созданной Раймундом Беренгером, дополнив ее некоторыми элементами, позаимствованными с севера, — например, инспекторами-enqueters, которые посылались графом в те или иные части его владений при необходимости навести порядок, проверить работу местной администрации и выслушать жалобы населения. (За тем, как работает такая система, Карл мог понаблюдать десятилетием ранее в Анжу, куда Людовик IX послал своих enqueters накануне официального вступления Карла во владение этим графством.) В целом же граф старался не нарушать местные обычаи без нужды. Результаты были налицо: к середине 1260-х годов, когда Карл выступил в поход на юг, Прованс превратился «из пестрого набора графских прав, неравномерно распределенных по его территории, в расширяющееся государство, контролируемое единой администрацией, которая опиралась на единый набор законов»{155}.
Карл методично расширял сеть союзов и взаимных обязательств, которая связывала его со все новыми территориями на юго-востоке Франции и севере Италии. Так, в конце 1250-х и в начале следующего десятилетия он поддержал горожан Ниццы, быстро растущего средиземноморского порта, в их стремлении наладить торговые пути в Ломбардию через альпийские перевалы. Ницца хотела создать альтернативу морской торговле, развитию которой препятствовали действия могущественной Генуи, не желавшей появления конкурентов. В результате в альпийских областях сложилась своеобразная политическая комбинация. Карл Анжуйский, не раз воевавший с городскими коммунами Прованса, на сей раз выступил на стороне городов Ниццы, Кунео, Альбы и Асти, став их покровителем в конфликте с Савойским домом — родственниками его непокорной тещи. Карл выиграл, обеспечив себе большое влияние в районе, очень важном экономически и стратегически, и став тем самым частью итальянского политического пространства.
Возникает искушение толковать эти его действия как подготовку почвы для будущего рывка на юг, к сицилийской короне, — но такой вывод был бы не совсем верным. Сицилия на тот момент, когда Карл боролся за влияние в — если оперировать современными политико-географическими реалиями — итало-французском пограничье, была для него закрытой главой. Ведь на это королевство после 1253 года формально претендовал его родственник — юный Эдмунд, второй сын короля Англии Генриха III и Элеоноры Прованской, одной из трех своячениц Карла Анжуйского. Иннокентий IV объявил Эдмунда, которому тогда было 8 лет, королем Сицилии — сразу после того, как Людовик запретил своему брату претендовать на этот престол. В отличие от французского короля, Генрих III, не отличавшийся дальновидностью, принял папское предложение сделать Эдмунда повелителем далекой и богатой страны. В апреле 1255 года новый папа Александр IV подтвердил права Эдмунда. Тем самым король Англии ввязался в эпопею, которая не принесла ему ничего, кроме политических и финансовых проблем.
Генриху, чьи отношения с собственными баронами оставляли желать много лучшего, не удалось собрать достаточное количество средств для похода против Манфреда Гогенштауфена, контролировавшего к тому времени Сицилийское королевство (подробнее см. главу IV). Папа гневался, угрожал Англии интердиктом, но сдвинуть ситуацию с мертвой точки не мог. Впрочем, некоторые историки полагают, что комбинация с Эдмундом была для Рима лишь уловкой, средством давления на Манфреда, а Генрих III и его честолюбивая супруга, ослепленные видением короны для младшего сына, позволили обвести себя вокруг пальца: «Генриху оставалось винить лишь самого себя в том, что он попался в папскую ловушку»{156}. Ситуация с сицилийским наследством способствовала дальнейшему обострению конфликта между королем и феодалами в Англии, результатом чего стала так называемая Вторая баронская война 1264–1267 годов. Эти события, впрочем, находятся за пределами нашего повествования.
Зато в него укладываются другие последствия сицилийского предприятия короля Англии. По мере того как ухудшалась ситуация в его королевстве, Генрих, стремясь обезопасить себя хотя бы от внешних угроз, согласился на заключение мира с Людовиком IX, с которым уже не раз воевал. На Рождество 1259 года король Англии и его супруга прибыли в Париж, где после череды переговоров, пиров, молебнов и иных торжественных церемоний был подписан англо-французский мир. В контексте биографии Карла Анжуйского семейные обстоятельства свидания двух королей и их близких интереснее политико-дипломатических. В Париже тогда оказались все четыре дочери Раймунда Беренгера — Маргарита, королева Франции, Элеонора, королева Англии, Санча (Синтия), королева Германии[87], и Беатриса, графиня Прованская. Во время пира, устроенного Людовиком IX и его супругой, жена Карла Анжуйского была унижена: ее посадили отдельно от остальных сестер, за более низкий стол, мотивировав это тем, что, в отличие от них, она не является королевой. Беатриса была сильно уязвлена и, как повествует Виллани, «эту обиду в большом огорчении она изложила Карлу, супругу своему». Тот, однако, рассмеялся, сказав жене: «Успокойся, ибо я скоро сделаю тебя более великой королевой, чем они»{157}.
Возможно, этот диалог — апокриф, возникший уже после того, как Карл завоевал Сицилийское королевство. Вряд ли за несколько лет до того, как ему вновь была предложена корона Сицилии, Карл мог столь однозначно предполагать, что его ждет королевский титул. Вакантных престолов в тогдашней Европе было немного, а несомненная самоуверенность Карла уже давно уравновешивалась немалым реализмом. Так что если слова, которые приводит Виллани, были действительно произнесены графом, то толковать их можно либо как предчувствие собственной судьбы (что нечасто, но случается с некоторыми людьми), либо просто как стремление успокоить слишком разволновавшуюся супругу. Существеннее тут, наверное, другое. Очередной конфликт с родственницами жены вновь показал Карлу, что если он рассчитывает на дальнейшее усиление своих позиций, то ему следует искать счастья подальше от тех краев, где имеют влияние дамы из Прованского дома и их могущественные мужья, один из которых вдобавок являлся его, Карла, старшим братом и сюзереном. Впрочем, в тот момент, когда состоялся предполагаемый диалог Карла и Беатрисы, граф уже мог чувствовать себя достаточно уверенно. Ведь двумя годами ранее он сумел достичь выгодного для себя компромисса с самой непримиримой представительницей этого семейства — Беатрисой Савойской.
Конфликт с младшей дочерью и зятем, похоже, утомил уже немолодую вдовствующую графиню. В 1257 году Беатриса-старшая изъявила готовность признать полные права Беатрисы-младшей на прованское наследство. Старая графиня выдвинула лишь несколько условий: ежегодную ренту в 6 тысяч турских ливров (сумма очень солидная, но вполне доступная для Карла, который незадолго до этого обогатился в результате похода во Фландрию), единовременную выплату еще 5 тысяч ливров — на расходы, связанные с ее переездом за пределы Прованса (еще одно из условий соглашения), а также полную амнистию со стороны Карла для сторонников его тещи. Финансовую часть договора лично гарантировал король Франции — это можно считать свидетельством того, сколь глубоким было недоверие между Беатрисой Савойской и Карлом. Но, как бы то ни было, наиболее серьезное препятствие на пути к единовластию Карла Анжуйского в Провансе было устранено.
Капитуляция (хоть и на почетных условиях) Беатрисы Савойской лишь подчеркнула успехи Карла, которых он добился в Провансе за годы, прошедшие после возвращения из крестового похода. Даже авторы, не симпатизирующие Карлу как правителю авторитарному и жесткому (а позднее и жестокому, хотя это относилось уже к итальянскому этапу его карьеры), признают, что он «обеспечил Прованс таким уровнем защиты и безопасности, какого не помнили со времен Карла Великого»{158}. Последнее, возможно, преувеличение, но не подлежит сомнению то, что Карл Анжуйский сумел привить своим провансальским подданным чувство лояльности к себе и своей династии — один из главных признаков успеха для любого государя. Это подтверждает хотя бы тот факт, что после смерти Карла, когда его сын и наследник Карл II находился в плену у арагонцев (подробнее см. главу VI), в Провансе не было отмечено никаких признаков нелояльности, а представители сословий графства, собравшись в 1286 году в Систероне, «согласились, что они должны сделать все, что в их власти, чтобы добиться освобождения своего принца»{159}.
