17 февраля республиканцы предприняли очередную контратаку. На сей раз главной ударной силой стали американцы из батальона «Авраам Линкольн» под командованием Роберта Мерримана — «сына дровосека, двадцатилетнего коммуниста, получившего университетское образование в Неваде и должность преподавателя престижного Калифорнийского университета. В Европу он приехал по стипендии для изучения проблем сельского хозяйства. Его отряд был единственным в интербригадах, состоявшим практически из одних студентов». В яростной атаке американцы потеряли 120 из 450 храбрецов. Еще 175 были ранены. Но и это контрнаступление республиканцев захлебнулось. Правда, на этот раз ответной атаки уже не последовало. Обе стороны окопались и зализывали раны. В конечном итоге националисты овладели полоской земли длиной около двадцати и глубиной в пятнадцать километров, но фронт не прорвали. Противники одновременно заявили о своей победе. Республиканцы положили 25 000 человек, франкисты — 20 000.
Накануне битвы при Брунете, целью которой было отбросить националистов от Мадрида, республиканцы сосредоточили крупнейшие силы за всю войну: 50–70 тысяч (данные тут разнятся) солдат, 150 самолетов, 128 (по другим источникам 132) танков и 136 (или 217) орудий. Костяк армии составляли — что стало уже нормальным — интербригады. Первый прорыв фронта поручили XV интербригаде теперь уже под командованием хорвата Владимира Копика. Ее увеличили до шести батальонов: к югославскому, британскому, американскому и франко-бельгийскому добавились еще венгерский и испано-итальянский. Наступление республиканцев застало противника врасплох, но встретилось с неожиданным и ожесточенным сопротивлением. Республиканская легенда о Холме самоубийц нашла зеркальное отражение в Холме комаров, прозванном так за назойливый свист тысяч пуль. Штурмуя этот холм, погиб чернокожий американец, командовавший батальоном имени Вашингтона, в котором сражались преимущественно нью-йоркские евреи. За десять дней боев республиканские войска продвинулись почти на тринадцать километров. Это стало возможным прежде всего благодаря господству в воздухе советской авиации в первые дни внезапного наступления. Но это продолжалось недолго. Энтони Бивор отмечает: «Хотя в начале битвы силы республиканцев располагали преимуществом, имея в каждом боевом вылете по тридцать истребителей, уже с 11 июля в небе доминировали националисты. Их самолеты, сначала Юнкерсы-52, Фиаты и Хенкели-51, а потом немецкий легион «Кондор» утюжили восемь дивизий республиканцев, сконцентрированных на 200 квадратных километрах голой кастильской равнины. Главной целью самолетов националистов являлись советские танки Т-26, которые на открытой местности становились легкой добычей. Два дня спустя, когда националистам удалось достичь максимальной интенсивности боевых вылетов, у противника осталось всего 38 машин. Днем и ночью Ю-52 и Х-111 беспрепятственно бомбили позиции республиканцев. С 12 июля легион «Кондор» ввел в бой Мессершмитты-109, управляемые такими летчиками, как, например, Адольф Галланд, впоследствии один из асов Второй мировой войны. У самолетов «Чато» и «Моска» в этом воздушном противостоянии шансов не было никаких. «В тот день в небе можно было видеть одновременно двести машин (…). Очередной раз было доказано, что германские и националистические пилоты обучены гораздо лучше и куда увереннее чувствуют себя в бою. Даже машины Хенкель-51, уступавшие советским по техническим характеристикам, наносили противнику существенный урон. Авиация националистов атаковала интербригады неподалеку от реки Гвадаррама. В тот день погиб Джулиан Белл, племянник Вирджинии Вульф, приехавший в Испанию всего месяц назад».
В бреши, проделанные атаками с воздуха, хлынула итальянская пехота. Уже после победы в этом сражении националистов разгорелись ожесточенные споры, кто же сыграл там главную роль. Точку поставил сам Франко (Francisco Franco Salgado-Araujo «Franco au jour le jour»; Paris, 1977), от всей души поблагодарив германских пилотов и артиллеристов и совершенно игнорируя итальянские силы, боевой дух и мастерство которых он в частных беседах называл «трагическими». Как бы там ни было, а Франко то сражение выиграл, и с этого момента, хоть война продолжалась еще без малого два года, никто из серьезных обозревателей не сомневался в ее итогах. Война окончилась в марте 1939 г., но уже в ноябре 1938 г. Испанию покинули интербригады, насчитывавшие тогда 4640 бойцов 29 национальностей из 12 673 добровольцев, некогда вступивших в борьбу. В живых осталось больше всего французов — 2141, дальше идут американцы — 548, англичане — 407, бельгийцы — 347, поляки — 285, итальянцы — 194 и шведы — 182. В то же время итальянцы вывели из Испании свой экспедиционный корпус практически в прежнем составе — 10 000 человек. Германия еще раньше сократила свои воздушные силы на 75 %. Французы, разрываясь между политическим «реализмом» и давлением левой оппозиции, решились принять беженцев-республиканцев, но одновременно направили Франко откровенно заискивающие декларации. Этот процесс увенчался назначением на пост посла в Испании маршала Петена — «достойнейшего из французов», что по идее должно было задобрить националистов. Кандидатура оказалась крайне неудачной, поскольку Франко раздражали высокомерные манеры Петена, а тот, в свою очередь, гордый собственными заслугами под Верденом, с пренебрежением относился к «какому-то посредственному генералу из Марокко». Но вся суть была сосредоточена в намерениях. Англичане, поскольку их заботил Гибралтар, были полностью солидарны с французами и всячески подталкивали последних к максимально лояльной и соглашательской политике в отношении победителей.
Пора подвести итоги. Здесь мы имеем дело с двумя аспектами: политическим и военным. Первый охарактеризовал немецкий полковник (позднее генерал) Вильгельм Риттер фон Тома, назвав испанскую трагедию «лабораторией современной войны». Он имел в виду использование бронетанковых войск. Но можно говорить и об опыте люфтваффе, полученном при бомбардировке Герники, ковровых бомбардировках столицы Страны Басков или разрыве транспортных артерий с помощью авиации. Это не оставили без внимания и советские офицеры, не все из которых сгинули в сталинских «чистках». А завершить рассказ об опыте той войны можно было бы анекдотической историей, как солдаты националистического Иностранного легиона, отбивая под Мадридом наступление советских танков, изобрели оружие, которое позже, бог знает почему, назвали «коктейль Молотова».
Однако куда важнее были политические последствия конфликта в Испании. Как Германия, так и Советский Союз наглядно убедились в пораженчестве и слабости западноевропейских республик, по крайней мере, на тот момент. Это убедило Гитлера, что в случае нападения на Польшу, ему нечего опасаться противодействия Запада, а Сталина, что союз с европейскими демократическими государствами ненадежен и обречен на провал. При таких предпосылках пакт Молотова-Риббентропа был уже de facto подписан, а польская катастрофа гарантирована. По той же самой логике Италия поняла, что рано или поздно, если не хочет остаться на обочине истории, ей необходимо примкнуть к сильнейшим. Англичане же, игравшие в этом конфликте, пожалуй, самую гнусную роль, трезво рассчитали, что и Польшу и Францию можно уже списать со счетов, и следует беречь собственные силы, не втягиваясь в вероятную оборону Варшавы или Парижа. Все это стало ясно уже в Испании. Собственно говоря, Вторая мировая война уже началась.
Возможно, лучше всех это осознал генералиссимус Франсиско Франко Баамонде. Он заключил союз с нацистской Германией и фашистской Италией, но одновременно, что известно по многим источникам (в частности, David T. Cattel, «Communism and Spanish Civil War». Berkeley, 1955), его пугала способность коммунистов мобилизовать на борьбу международные силы, включая даже представителей движения из Германии и Италии. Поэтому он ни минуты не верил в легкую победу Третьего рейха над Советским Союзом, но их столкновение считал, исходя из собственного опыта, неизбежным. Когда же Гитлер торопил его включиться в новую войну, Франко всячески увиливал, тянул время, выискивал тысячи предлогов для промедления, ждал, врал и вел тайные переговоры с западными странами. В результате ему удалось уберечь страну от полномасштабного участия во Второй мировой войне, за что Испания ему, несомненно, благодарна. Однако с другой стороны, не будь мятежа националистов 17 или 18 июля 1936 г., Вторая мировая война вообще могла бы не случиться. Поскольку до той поры никто из держав, блефовавших за международным покерным столом, не знал в точности, у кого какие карты на руках. Правду эту видят не все. Петр Савицкий («Гражданская война 1936–1939 в испанской художественной прозе»; Варшава, 1985) показывает, возможно, вопреки своей воле, как иберийские писатели так до конца и не понимали международного характера испанского конфликта, а возможно их это и не волновало. Даже те, кто в республиканском издании «El Mono Azul — Alianza de Intelectuales Antifascistac» превозносили зарубежную помощь республиканцам, этого также не понимали. А уж тем более Эрнест Хемингуэй или Андре Мальро.
