Мой отец был человеком старой закалки, и по его представлениям спорт — плебейское развлечение, неприличное для серьезных людей. Все мои доводы и тирады упирались в глухую стену. Наверно, поэтому я его так люблю. Он не желал понимать, что достижение толкателя ядра, посылающего семикилограммовый снаряд за достигнутый ранее рубеж, имеет больший общественный резонанс, нежели работа исследователя, переворошившего тысячи архивов. Даже тот факт, что Германская Демократическая Республика построила свою репутацию и завоевала достойное место в мире, благодаря достижениям тщательно взращиваемых с раннего детства спортсменов, нисколько не поколебал отцовских убеждений. Как же далеки мы теперь от этой веры, будто главное — в знаниях, а вслед за ними важен диалог, история, культура. Марк Дойл (The Economist Newspaper Ltd. en association awec Profile Books, 2007) подсчитал, что сумма выплаченных спортсменам в 2006 г. вознаграждений превосходит бюджет нескольких десятков государств мира. И это уже не шутки. До Второй мировой войны все национальные, континентальные или мировые чемпионаты (Therry Terret, «Histoire des sports». Paris, 1996) брали за основу регламенты Пьера де Кубертена. Меняется только одно: по мере распространения радио, а затем телевидения, любительский спорт превращается в издевательство. Один рекламный ролик по телевизору за пять минут до олимпийского старта в беге на сто метров стоит больше, чем вывод на рынок полутора десятка литературных бестселлеров, включая всю прибыль от них. Спорт превратился в экономическую, пропагандистскую и политическую силу. Причем с «физической культурой» спорт теперь не имеет ничего общего, поскольку его звезды — это или будущие инвалиды, или подопытные кролики, которых постоянно пичкают лекарствами в вечной борьбе фармацевтов с антидопинговыми комиссиями. А что до здоровья и гармонического физического развития, то в профессиональном спорте об этом уже можно (за исключением достижений в фармакологии) преспокойно забыть. Однако он породил явление, последствия которого социологи в настоящее время еще до конца не осознали. В мире (ограничим его Европой), где, казалось бы, медленно, но верно исчезает межнациональная рознь, а воинствующий национализм становится неприличным, спорт высоких достижений создал непримиримые анклавы местечкового шовинизма, государственного или расового, скрываемого под вывеской фанатского движения. Вопреки декларациям, осуждающим эксцессы «болельщиков», на них работает практически все. От словесного поноса спортивных комментаторов, через символику (местную, клубную или национальную) на майках, головных уборах, шарфах, вплоть до национальных гимнов, исполняемых со всей возможной торжественностью, прежде чем двадцать два парня начнут гонять кожаный мяч. Ведь никого уже эти злоупотребления не удивляют, не так ли? И ничего удивительного. Традиции-то более ста лет. И это тоже придумка обожавшего военные парады барона Пьера де Кубертена. Интересно, пошла бы история спорта без него иным путем? Вполне вероятно. Олимпийские игры 1896 г. создали матрицу, которую позднее только повторяли и совершенствовали. После Берлинской Олимпиады преемник Пьера де Кубертена Эвери Брендедж (был председателем Международного олимпийского комитета до глубокой старости) заявил, комментируя успехи немецких спортсменов в Берлине 1936 г.: «Соединенные Штаты многому бы могли поучиться у немцев с их превосходной организованностью, интенсивными тренировками и воистину сверхчеловеческой волей к победе. Если мы хотим удержать наши позиции, то должны начать тренироваться не менее напряженно, причем в национальном масштабе. Мы должны превратиться из группки спортивных клубов в общенациональную организацию (…). А также, если хотим сохранить наши традиции, мы должны уничтожить коммунизм. Одновременно нам следует предпринять шаги, предотвращающие снижение патриотизма (…). Немцы, как нация, избавились от апатии, царящей повсеместно пять лет тому назад, обретя новую веру в себя». А в своем дневнике он дописал (Гай Уолтерс, op.cit.): «Гитлер — бог… возвращает чувство собственного достоинства… человек народа».
Тут, конечно, не понятно, какое отношение имеет бузина в огороде, т. е. коммунизм, к дядьке в Киеве. Тогда как спорт, а точнее «поддержка спортсменов в наших майках» в качестве средства от «снижения патриотизма» — это уже своего рода программа. Надо заметить, что ее в значительной степени взяли на вооружение нынешние европейские правые. И пусть в сборной Франции по футболу играет большинство темнокожих, значения это не имеет. Ведь важно только то, чтобы мы так или иначе были лучше. Этому учил нас барон Пьер де Кубертен. Поэтому нет ни малейших шансов у Эдиты Гурник, спевшей национальный гимн, конечно, неплохо, но не так, как привыкли его понимать выпившие и закусившие истинные болельщики. Да и что взять с какой-то там цыганки, когда барон де Кубертен терпеть не мог евреев.
Уже само название того, что случилось в Испании 17 июля 1936 г. (франкисты предпочитают говорить о 18 июля, когда их лидер включился в борьбу), сразу выдает идеологические предпочтения комментатора. Энтони Бивор («Сражение за Испанию 1936–1939»; Краков, 2006) пишет о «мятеже генералов», Хью Томас («La guerre d’Espagne»; Paris, 1961) об «июльском перевороте», изданная в Мадриде монументальная «Enciclopedia de la cultura Espanola» о «национальной революции»… Похоже, что самым объективным термином будет тут просто-напросто имплозия (схлопывание) государства. Испания оказалась разорвана на две части по социально-идеологическому принципу, ни одна из частей не была готова идти на компромисс. Напротив, обе стороны — и законное республиканское правительство, и оппозиция, кстати, отнюдь не только военная — состязались в эскалации ненависти, заводя страну в тупик, из которого, как обнаружилось однажды, выхода нет. Антиреспубликанское выступление, хоть и готовилось уже давно, оказалось хаотичным и во многих случаях основывалось на неверной информации о положении дел. Вот пример: путчисты рассчитывали на военно-морской флот, а тот в подавляющем большинстве встал на сторону правительства. Севилья казалась красной, но именно там генерал Кейпо де Льяно прямо-таки с ловкостью настоящего фокусника овладел городом. Тем не менее, все это ситуацию принципиально не меняло. К вечеру 18 июля положение заговорщиков, удерживающих только отдельные островки в своих руках, выглядело практически безнадежным. Одно лишь Марокко, где стояли закаленные в боях колониальные войска, подчинялось им полностью. Поэтому успокоенная центральная власть отказалась от планов вооружить народную милицию и безмятежно (о чем свидетельствуют как минимум несколько десятков мемуаров) ожидала капитуляции повстанцев. На самом же деле все зависело от одного ключевого вопроса. Удастся ли, и каким образом это произойдет, учитывая, что республиканцы контролировали море, переправить из Марокко на Иберийский полуостров взбунтовавшуюся колониальную армию, в состав которой входил и отборный Иностранный легион. Вопреки позднейшим идейно-заговорщическим теориям у повстанцев не имелось никаких сколько-нибудь серьезных международных связей. Все знакомства генерала Хосе Санхурхо в Германии ограничивались сильным на словах, но не располагавшим никаким реальным влиянием на принятие решений Йозефом Ветльенсом. Итальянские контакты оказались еще более эфемерными. Андре Бошу сообщает («Franco». Iskry, 2000), что «Мола (Эмилио Мола — главный зачинщик восстания. — Л. С.) обратился за помощью к Италии и Германии по всей вероятности только тогда, когда осознал, что путч не удался». (Выделение. — Л. С.). Это был последний шанс на спасение верных ему воинских формирований. Ответ превзошел самые смелые ожидания. Муссолини в тот же день предоставил в его распоряжение двадцать (Бошу ошибается, упоминая двенадцать) самолетов марки «Savoia» с полным вооружением и запасом топлива. В такой ситуации Гитлер тоже никак не мог остаться в стороне. Он направил в Марокко транспортные самолеты, что обеспечило успех всей операции. Войска Франко смогли перегруппироваться в Андалузии и через захваченную в кровопролитных боях Эстремадуру соединиться с находящимися на севере частями Молы. Таким образом, европейская Испания оказалась разорванной на несколько частей. Началась гражданская война. И, как видно с самого начала, она приобрела международный характер. Раз националисты получили поддержку фашистских Италии и Германии, республиканцы, что вполне естественно, обратились за помощью к Франции, в которой у власти находится Народный фронт во главе с Леоном Блюмом, то есть сила, идейно самая близкая правительству в Мадриде. Но республиканцев постигло жестокое разочарование. Прежде всего благодаря англичанам, которые сразу заняли «реалистичную» позицию, содержащуюся в высказывании Идена, что «ни одна из крайних тенденций не гарантирует мира, которого мы должны желать Испании и себе самим». Боясь раздразнить правых, левые власти в Париже решили придерживаться строгого нейтралитета. На самом же деле это были отговорки. Над Францией реял дух радикального пацифизма, который объединял практически весь политический спектр. Никто не хотел рисковать головой или хотя бы собственными интересами из-за соседской склоки. Андре Башу сформулировала это весьма точно: «Позиция демократических государств определилась уже осенью 1936 г.: экзальтированное отношение и участие в проблеме они оставили интеллектуалам; сами же они предпочли избегать малейшего риска и (…) тянуть время, представляя дело так, будто дают испанцам возможность самим разрешить противоречия». Напрасно Мадрид с поразительной наивностью раз за разом предоставлял Парижу и Лондону доказательства непосредственного военного вмешательства стран Оси во внутренние дела Испании. Как будто об этом и так не было известно. Франция цинично предложила европейским государствам подписать совместную декларацию о невмешательстве в дела Испании, что, понятное дело, большинство заинтересованных сторон восприняло с облегчением, словно шулера, гарантирующие себе железное алиби. При этом все делали вид, что не замечают, как четыре страны de facto не подчинились букве декларации. Это Германия, Португалия, Италия и Советский Союз. Первые три страны — решительные союзники националистов. Республиканцам оставалось надеяться только на СССР. Но Москва проявила осторожность. Правда, она отправила в Испанию сильные войска во главе с Марселем Розенбергом, который должен был занять место посла, Владимиром Антоновым-Овсеенко в качестве консула в Барселоне и военными наблюдателями, преимущественно представителями ГРУ. Но им было предписано сохранять видимость нейтралитета. Военную помощь республиканцам оказывал не СССР, а «независимый» Коминтерн, организующий переброску коммунистов-добровольцев из-за рубежа и поставки оружия. Такой спектакль продолжался пару недель. Германия не отставала и тоже устраивала детские маскарады. Когда Гитлер поручил полковнику Варлимонту (называемому с этого момента Вальтерсдорфом или попросту «Вальтером», ну, прямо как наш Кароль Сверчевский[29]) командовать первым контингентом немецких войск в Испании, тот отправился в Геную, откуда отплыл к месту назначения на итальянском крейсере, как подчиненный генерала Марио Роатты — «Марчини». Все эти игры нисколько не отменяли массированных зарубежных поставок с обеих сторон уже с конца сентября — начала октября, что привело к прочной зависимости от них обеих конфликтующих сторон. Это касается, в том числе, и живой силы, приток которой обеспечивали с одной стороны регулярные части итальянских и германских войск, а с другой так называемые интернациональные бригады, в которых среди прочих сражалось немало поляков.
