Себастьян Хаффнер - Уинстон Черчилль

Серьёзно ли он обдумывал ранним летом 1945 года продолжение войны против России? Его считали на это способным, и сам он должен был, по меньшей мере задним числом, считать себя способным на такие размышления. Во всяком случае, позже он утверждал, что в мае 1945 года он отдал приказ как следует собирать захваченное немецкое оружие и заботиться о нём, чтобы в случае необходимости можно было снова быстро отдать его в руки немецких военнопленных. Телеграмму искали и не нашли; вероятно, она никогда не была отправлена. Однако мысленно Черчилль вполне мог отдать такой приказ. В противном случае едва ли бы это отразилось в его воспоминаниях, что он его даже отдал.

Достоверно то, что летом 1945 года он снова занял жёсткую позицию по отношению к России, и достоверно также то, что тем самым он снова был созвучен с мощно поднявшимися течениями в Америке. Рузвельт был мёртв. Однако одновременно в Америке, едва капитулировала Германия, пошла полным ходом демобилизация. Что получилось, было не войной, а бесплодной перебранкой — тем, что позже назвали «Холодной войной».

У Черчилля больше не было возможности активно в этом участвовать. Ещё в мае 1945 года английская коалиция партий прекратила своё существование. В июле прошли выборы. Консерваторы, во главе с Черчиллем, выборы проиграли. Несмотря на Черчилля? Из–за Черчилля? Достаточно, Черчилль был свергнут.

Ему было теперь семьдесят лет, и это казалось концом.

Когда Черчилль в тюле 1945 года проиграл выборы, его жена сказала ему: «Возможно, это скрытое благословение». Он ответил: «Должен сказать, очень эффективно скрытое».

Большинство людей согласилось бы с его женой. Свержение Черчилля произошло практически в мгновение победы, и это обеспечило ему блестящий уход. Войн была окончена. Англия вышла из трудного положения с честью, её враги были уничтожены, и никто не мог оспорить, что всё это было заслугой Черчилля. То, что победа подняла столь же много проблем, сколько он разрешил, это он конечно знал — однако пока что только он. Его стране ещё предстояло это обнаружить, и другой человек на месте Черчилля возможно бы стал радоваться, что он больше не будет нести ответственности за предстоящее отрезвление и разочарование.

Кроме того, Черчиллю было теперь 70 лет, а последние пять лет шли год за два. Черчилль в 1945 году физически не был Черчиллем года 1940. Он постарел, и он был ужасно истощён: бессонница и раздражительность, рассеянность и некоторая сердитость. Усталость возможно было ещё раз преодолеть; от возраста спасения не было. И разве дело его не было сделано, призвание судьбы, которого он ждал всю свою жизнь, разве оно не пришло и разве не было великолепно исполнено?

Всё собственно говорило за то, что он сделал достаточно. В оказании почестей недостатка не было. Где бы он ни оказывался — не только в Англии, а также в Южной Франции, где он впервые за шесть лет проводил отпуск, но даже, к его замешательству, в побеждённом Берлине — его приветствовали и ему радовались люди. Его ожидал титул герцога; нужно было лишь руку протянуть. Английские и американские города и университеты рвали его на части, чтобы сделать его почётным гражданином и почётным доктором. В престарелом возрасте он даже стал в значительной степени богатым человеком без особых усилий: все его книги стали теперь вдруг международными бестселлерами.

К ним оставалось добавить ещё кое–что: его собственное повествование о Второй мировой войне, которого ждал мир. Разве не было достаточно работы для его последних лет жизни? В остальном: место на Олимпе, спокойствие, коллекционирование, обозрения, место в палате лордов, где он при случае мог сказать мудрое и весомое слово старейшего государственного деятеля, и вплоть до смерти греющее осеннее солнце славы: не был ли этот жребий, который казалось теперь достаётся ему без труда, столь же достойным, сколь и естественным?

Не для Черчилля. В свои семьдесят лет он был всё ещё тот же человек, что он был в тридцать, сорок или в пятьдесят. Бездеятельность всё ещё была для него личным адом; наблюдать со стороны должно было быть невыносимым; досуг сам по себе означал скуку, слава и богатство не приносили утешения. Стать отстранённым было всё ещё столь же болезненным, как и прежде. И его реакция после первого, всё еще оглушительного шока, была той же самой, что и прежде. Она всё еще была такой: «Ну, теперь уж тем более».

Семидесятилетний человек приготовился ещё раз к странствованию по политической пустыне. С начала 1946 года он работал над своим возвращением. Предложенный титул герцога он отмёл в сторону. Он остался в палате общин в качестве лидера консервативной оппозиции и претендента на должность премьер–министра. Его книга о Второй мировой войне? Её он тоже написал, в шести томах: между делом и левой рукой. Он был ненасытен. Он казался неистощимым.

Годы с 1946 по 1951 — это примечательная эпоха в жизни Черчилля. они почти что производят впечатление вариации на тему наиболее ненадёжных, сумеречных лет его политической карьеры — времени между войнами, в которое он постепенно рассорился со всеми политическими партиями и свёл к нулю свою политическую репутацию. Почти; не полностью. Быстро ставшее легендарным воспоминание о 1940 годе, славу победителя во Второй мировой войне никто не мог у него отнять; и он сам это при случае возобновлял великими речами, в которых снова был слышен старый лев и государственный деятель мирового калибра: в Фултоне и в Цюрихе в 1946 году, в Амстердаме в 1948, в Страсбурге в 1949.

Но случайно ли, что эти речи всегда произносились за границей? В Лондоне, в парламентской повседневности узнавали не Черчилля военных времён, но Черчилля двадцатых годов: реакционера, спорщика, упрямого, порой блестящего, но часто также и твердолобого и одержимого партийного политика, который наживал себе врагов и над которым нередко и его друзья покачивали головой.

С консервативной партией, за лидерство в которой он держался почти что с ожесточением, он был в принципе столь же мало связан, как это повелось издавна. Она была для него просто скаковой лошадью, которая должна была снова принести его к цели. Консерваторы воспринимали это как естественное дело, а исподтишка они часто вздыхали по его адресу и охотно бы от него освободились. Однако он от них не освобождался. С другой стороны, с партией лейбористов, которая закрыла ему возвращение во власть, он сражался с беспощадной, оскорбительной жесткостью и остротой, как если бы не они ему предоставили во время войны своих важнейших сотрудников и соратников. То, что у него между тем были моменты великодушия, в которые он вдруг снова проявлял себя стоящим над партиями государственным деятелем, более сбивало с толку, нежели примиряло с ним.

Никто не утверждал, что руководство Черчиллем оппозицией было его мастерским политическим достижением; в том числе и тогда, когда он в конце концов привел лейбористское правительство к падению. Об этом позаботилось время. Оно истрепало лейбористское правительство, как оно все правительства истрепывает. Однако время внепартийно. Оно потрепало также и Черчилля. И когда он после выборов в октябре 1951 года действительно стал снова премьер–министром, во главе ограниченного консервативного большинства — собственно этого никто больше этого и не ожидал — то неожиданно весь мир заметил то, что он до сих пор всё ещё тактично не замечал: что он теперь стал стариком.

Чрезмерное возбуждение, переутомление и перенапряжение военных лет он всё же ещё раз преодолел; но между тем он стал ведь на шесть лет старше. Казалось, он стал несколько мягче; вернулись его юмор, его человечность. Время от времени ещё вновь сверкало старое остроумие, время от времени вновь высовывался львиный коготь. Но несомненно стал он, например, довольно тугоухим. И память стала сдавать: молодые и новые лица среди депутатов и даже среди министров он не мог больше правильно запоминать, иногда он их путал. В эти наполовину праздные годы к концу жизни он стал страстным читателем романов. Он не мог этого теперь, снова на службе, полностью оставить, и служебные дела от этого несколько страдали: романы поглощают время. Летом 1949 года он находясь в отпуске на Ривьере (и потому незаметно для общественности) перенёс первый легкий апоплексический удар. Видимых последствий не осталось. Однако он не вернул назад своей полной работоспособности и концентрации. Это проявилось сейчас, поскольку они снова были востребованы. Уже в первый год его нового срока на посту среди посвящённых стало циркулировать выражение «Премьер на полставки». А в конце этого года совершенно повсеместно распространилось определённое бессильное разочарование. Время великих свершений Черчилля казалось окончательно прошедшим.

А затем всё же ещё кое–что произошло. Ещё раз, последний раз, старый великан выпрямился во весь свой рост. На короткое мгновение ещё раз, как в 1940 году, весь мир смотрел на Черчилля. Это был момент надежды. Эта надежда больше не воплотилась.