Артур Грайзер, ученик самого Гиммлера, был наихудшим из твердокаменных нацистов. Его цель заключалась в том, чтобы превратить Вартеланд в образцовую немецкую рейхсгау (область). Он пренебрежительно относился к коренным полякам, а потому взял на себя труд составить перечень подробных критериев, согласно коим поляк подлежал или не подлежал «германизации». Он горой стоял за безжалостное, последовательное расовое разделение. Гауляйтер соседней рейхсгау Данциг – Западная Пруссия Альберт Форстер, который был не менее предан идеям нацизма, чем Грайзер (за военные преступления позднее приговорен к смерти), придерживался несколько иных взглядов на расовую политику. Говорят, что однажды Форстер отпустил шутку: «Если бы я обладал внешностью Гиммлера, я бы не стал столь рьяно защищать Расовую Теорию».
Ромуальд Пилачинский из Быдгоща, польского города, пребывавшего в юрисдикции Альберта Форстера, на собственном опыте прочувствовал последствия разногласий между двумя гауляйтерами. Форстер не утруждал себя утомительной классификацией населения в индивидуальном порядке. Он решил классифицировать поляков en masse[10], не вникая в подробности. В конце концов, разве Гитлер не сказал «не важно, какими способами» наместники достигнут заветной цели – «германизации»? «Если мои подсчеты верны, – рассказывает г-н Пилачинский, – примерно восемьдесят процентов населения Быдгоща откликнулись тогда на призыв Форстера подписать так называемый фолькслист, «список германских граждан». После подписания этого документа семью Пилачинских отнесли к «третьей категории немцев»[11]. Благодаря этому они получили некоторые привилегии, недосягаемые для обычных поляков: льготы на выдачу продуктов питания, право на образование и проживание в пределах оккупированных земель. Но эта формальность никак не повлияла на личные впечатления Ромуальда Пилачинского: «Мы все равно жили, как и раньше: говорили по-польски. Никто из тех восьмидесяти процентов, кто получил удостоверения о принадлежности к третьей категории, на самом деле не считал себя немцем». Но у г-на Пилачинского также был дядя, семья которого жила близ Позена (Познани), в области, вверенной заботам Артура Грайзера: «Моему дяде никто не предлагал подписать фолькслист – семью немедля депортировали». Разумеется, Пилачинские и по сей день не находят объяснения событиям, происходившим в то время. Все они принадлежали к одному роду одного и того же этнического происхождения. Немецкой крови не было ни у тех ни у других, и все же Пилачинским из Быдгоща удалось избежать тягот депортации, выпавших на долю их познаньских родичей.
В отличие от Форстера, Грайзер всячески унижал поляков и их культуру – из чисто идеологического рвения. В сентябре 1940 года он издал распоряжение, гласившее: «Должно пройти немало времени, прежде чем мы воспитаем в каждом германском гражданине отношение к полякам, приличествующее нашему национальному достоинству и целям Германского рейха»6. Иными словами, немцы по-прежнему слишком дружелюбно относились к полякам. Теперь всем, не желавшим числить поляков рабами добровольно, «за совесть», числили поляков рабами поневоле, «за страх». Далее в распоряжении говорится следующее: «Каждый член немецкой общины, продолжающий поддерживать с поляками отношения, выходящие за рамки обслуживания либо торговли, будет взят под стражу ради его же безопасности. В любом случае слишком частое и дружелюбное общение с поляками будет расцениваться как нарушение предписанных правил поведения».
В собственном поместье за Позенской городской чертой Грайзер стремился жить согласно своим идеалам. Данута Павельчак-Грохольская служила у гауляйтера горничной и вспоминает: он был «высокого роста и мощного телосложения. Выглядел человеком гордым и надменным. Грайзер был донельзя тщеславен, полон самим собой – словно выше его не стояло никого и ничего. Эдакий земной божок… Все боялись лишний раз попадаться ему на пути, а при встрече кланялись и отдавали честь. Поляков он откровенно презирал, относился к ним как к рабам, которые годятся только для черной работы». Данута Павельчак-Грохольская пришла в ужас, узнав, что ей предстоит работать у самого Грайзера: «Один только звук его имени заставлял людей дрожать от страха: все ведали, каков он». Грайзер был немцем по происхождению, однако вырос в Польше, говорил по-польски, учился в польской школе. А теперь его прозвали «полякоедом». Данута уже знала, на что способен этот человек, – она видела, как по его приказу на местной сельской площади расстреляли двадцать поляков. «Расстреляли только за то, что они были поляками, – с ужасом вспоминает Данута, – страшное зрелище. До сих пор, когда пересекаю площадь, на которой это случилось, у меня перед глазами стоят казнимые. Вина за их смерть лежит на Грайзере, и только на нем». Узнав, у кого предстоит работать его дочери, отец Дануты не смог скрыть своих опасений: «Ты отправляешься волку в зубы! Кто знает, удастся ли тебе вернуться оттуда живой». Данута пробрела в слезах шесть километров от дома до поместья Грайзера. Ее тут же заставили прибрать весь дом – в полном соответствии немецким требованиям: «Нельзя было и пылинку проглядеть. Бахрому на ковре нужно было расчесывать, и Боже упаси, чтобы хоть одна прядка лежала криво. Всю эту роскошь нужно было каждый день доводить до совершенства. Помню, экономка поручила нам вымыть окна, это было незадолго до сочельника, на улице стояла стужа. У нас руки примерзали к оконному стеклу, мы пытались согреть их своим дыханием, но отрываться от работы нам строго-настрого запретили». Все в этом семидесятикомнатном дворце, равно как и во всем поместье, принадлежавшем Грайзеру с женой, должно было содержаться в идеальном порядке: «Оранжерея, рыбные садки, охотничий домик… И все хозяйство велось только во имя и ради этих двух людей. Повсюду царила роскошь, истинная роскошь».
Грайзер не просто эксплуатировал покоренный народ для того, чтобы самому жить в чистоте и уюте, – он считал, что имеет на это полное право, равно как и весь немецкий народ. Он находился на вершине расовой иерархии и, как представитель высшей расы, должен был жить лучше представителей рас подчиненных, согласно законам самой природы. Позднее Грайзер пояснял свою философию следующим образом: «История знавала много наций, которые долгие века пользовались благами цивилизации, заставляли других работать на себя бесплатно. Так же и мы, немцы, хотим поучиться у других народов. Нечего нам топтаться за кулисами, следует выйти на сцену как раса господ!»7
Грайзер глядел на расовое разделение как условие, неотъемлемо важное для будущего рейха, а потому «германизировал» свою гау последовательно и всеусердно. Легкомысленное отношение его соседа, Альберта Форстера, к вопросу расовой классификации выводило Грайзера из себя. В письме от 16 марта 1943 года Грайзер жалуется Гиммлеру на халатность Форстера: «…с самого начала я не пытался добиться легкого успеха и германизировать тех, у кого нет достоверных доказательств немецкого происхождения… Я неоднократно обращал Ваше внимание на то, что этническая политика, осуществляемая в гау Данциг – Западная Пруссия, угрожает успеху моих собственных реформ, поскольку поверхностным наблюдателям она кажется более действенной»8.
Гиммлер в ответ заверил своего ученика, что «более чем доволен» работой по германизации, проводимой Грайзером. Более того, оказалось, что почти полутора годами ранее рейхсфюрер уже делал Форстеру письменный выговор. В нем он цитировал слова самого Гитлера: «“Я не хочу, чтобы гауляйтеры восточных земель устраивали соревнование в процессе германизации, толкаясь локтями в гонке за право первым доложить спустя уже два-три года о том, что «германизация в гау полностью завершена9. Я всего лишь хочу, чтобы тамошнее население сделалось расово безукоризненным, и буду вполне доволен, если об успехе на этом поприще вы доложите мне лет через десять, – пишет Гиммлер и добавляет: – Вы ведь сами национал-социалист старой закалки, поэтому знаете: стоит одной капле нечистой крови попасть в жилы человека, и ее уже ничем не вытравишь».
Тот факт, что Гиммлер написал подобное письмо Форстеру в 1941 году, но продолжал получать жалобы по существу вопроса от Грайзера и в 1943-м, свидетельствовал о том, что даже Гиммлеру было свойственно ошибаться. Все, что интересовало Форстера, – это выполнение приказа фюрера касательно германизации польских земель. Здесь ему предоставили полную свободу действий. По мнению Форстера, он служил идее фюрера так, как ему казалось целесообразным. И едва ли гауляйтера беспокоило то, что Гиммлеру казалось, будто его приемы германизации в корне противоречат положениям расовой теории. Он прекрасно знал: Гиммлер здесь может поделать немного. То есть отсутствие прямых указаний и четкого перечня обязанностей, присущих каждому партийному функционеру, – все особенности нацистского режима, присущие ему изначально еще с 1920-х годов, оставили кровавый след в истории польского государства.
