на хлеб и воду.
Пфеферкорн сообщает при этом не безынтересный роман о некоем монахе к Эрфурте, ненавистнике евреев, которые хитростью побудили его перейти в христианство: этот молодой босоногий монах часто гремел против них с кафедры, бичевал их за поносительные речи, за ростовщичество, за их легкие занятия и натравлял на них народ; напрасно евреи старались закрыть ему рот подарками; напрасно они заклинали городской совет прийти им на помощь против фанатика-монаха; видя отчаянное положение евреев, старый раввин вызвался помочь им, если они предоставят ему в распоряжение 1000 гульденов; деньги эти он употребил на то, чтобы ежедневно подносить нищим монахам подаяния хлеба и других пищевых веществ под предлогом покаяния в грехе ростовщичества, в котором он до сих пор пребывал, и из желания раздать достойным христианам свое неблаговидно приобретенное имущество; необыкновенная жажда покаяния сблизила раввина с монахами и даже с яростным проповедником; последний уже мечтал о том, чтобы привести раввина в лоно церкви, так как еврей обнаруживал некоторую склонность к тому; население Эрфурта с удивлением взирало на то, что босоногий монах и раввин гуляют вместе; первый не боялся входить в дом еврея, а второй не страшился монастыря.
У раввина была красивая дочь, и отец, выдавая ее за сироту и приемыша, решительно потребовал, чтоб монах обратил ее в христианство; однако при попытках обращения красивой еврейки, монахом овладели мирские мысли, вселившие беспокойство в его сердце; когда раввин увидел монаха в этом состоянии, первый со слезами на глазах рассказал последнему глубоко скрываемую им тайну, что монах — его собственный сын, родившийся от согрешения его, раввина, с матерью монаха в юности; в доказательство раввин сообщил изумленному проповеднику о родимом пятне на его теле, прибавив, что он раздавал милостыню в монастыре только потому, чтобы приблизиться к нему, своему сыну; монах верит этому и хочет успокоить свою душу, взволнованную таким странным открытием, обратив в христианство мнимого отца; но последний возразил ему: «в Писании сказано: сын да повинуется отцу и матери и да следует за ними, а не наоборот»; в надежде получить руку красивой еврейки монах, который не в состоянии покинуть раввина и его дочь, решается, наконец, оставить Эрфурт и место своих капуцинских проповедей против евреев, сбросить монашескую рясу, бежать в Польшу, в Рубишов, принять там иудейство и жениться на еврейке; впоследствии монах, как говорят, раскаялся в своем отступничестве, и евреи подвергли его истязаниям и убили. Мораль этого романа приводится Пфеферкорном в «Ручном зерцале» в следующем виде: «Таким образом, как только свяжешься с евреями, чтобы убедить их перейти в христианство, они втягивают христиан в свои заблуждения и в свои суеверия».
В заключении автор «Ручного зерцала» производит вылазку против честности Рейхлина. Он это, правда, не делает прямо, но ясно намекает, что евреи дали ему денег, чтобы раздавить Пфеферкорна. Итак, Рейхлин, без сомнения, самый неподкупный человек своего времени, обвинен своими продажными противниками в том, что он подкуплен евреями! Пфеферкорн и его сотрудники, кроме того, натравили на него и весь францисканский орден, говоря, что он оскорбил одного из его членов. Главным же образом нападки имели целью обвинить Рейхлина в тяжком преступлении, что он допускал за евреями известные права гражданства и не хотел считать их еретиками. К истине авторы «Ручного зерцала» относились не очень строго: они взваливали на него такие вещи, которых он в своем суждении и не затронул, напр., буде он защищает еврейских ростовщиков.
Этот пасквиль, распространенный во множестве экземпляров и направленный против столь высокопоставленного и весьма уважаемого человека, председателя швабского союзного суда и ученого, который один стоил целого университета, естественно, наделал много шума; со времени открытия книгопечатания это был первый грозный памфлет против сановника, и при том еще на немецком языке, доступном для каждого. Друзья Рейхлина, а их было не мало, справедливо возмущались бесстыдством крещеного еврея, выставлявшего себя правовернее прирожденного почетного христианина и осмеливавшегося осыпать его оскорблениями. Когда Пфеферкорн появился в императорский дворец с новым грузом обвинений, придворные, пробст Цобель и образованный патриций, Пейтингер, жестоко напали на него за его поношения. Кельнские доминиканцы поддались чувству своей ядовитой ненависти более, чем требовало благоразумие. Против подобных нападок Рейхлин должен был предпринять что-нибудь; честь его была глубоко задета. Прежде всего он поспешил к императору Максимилиану и подал жалобу на злобного клеветника, Пфеферкорна, под именем которого «Ручное зерцало» вышло в свет. Словами и жестами император выразил свою досаду на пасквиль и успокоил взволнованного Рейхлина, обнадежив его, что передаст это дело на рассмотрение епископу аугсбургскому. Однако, будучи обременен делами и запутавшись в ссорах с итальянцами, император, как все великие мира сего во все времена, позабыл о Рейхлине, о нанесенной ему обиде и об обещанном ему удовлетворении. Приближалась осенняя ярмарка во Франкфурте, где Пфеферкорн намерен был продать остаток экземпляров, а в пользу Рейхлина еще ничего не сделано было.
Таким образом, Рейхлин вынужден был выступить за Талмуд, как за личное дело, обратиться к общественному мнению, как к судье, и этим самым вызвать вокруг дела большой шум. Он приготовился написать сочинение для самозащиты и обвинения «Ручного зерцала» ко времени открытия франкфуртской ярмарки. Но предварительно он постарался ослабить некоторые положения своего «суждения», частью слишком благоприятные для евреев, частью не доказуемые юридически, и опровергнуть возражения «Ручного зерцала» против них. Он написал 52 пункта в виде письма к архиепископу майнцскому, Уриелу, как приложение к его суждению (18 авг. 1511 г.).
Вскоре после того (в конце августа или в начале сентября) появилось его возражение, получившее всемирную известность. Оно носило заглавие «Глазное зерцало " и было быстро отпечатано (заглавная страница украшалась изображением очков). В этом произведении он хотел обрисовать перед немецкой публикой низость Пфеферкорна и его сотрудников резкими штрихами; но этим самым он, не желая того, раскрыл слабые стороны тогдашнего христианства. Это было произведение, которое, без преувеличения, равнялось подвигу. Оно раньше всего было направлено против Пфеферкорна, но также и против кельнских доминиканцев в качестве открытых покровителей, защитников и поощрителей его оскорблений.
«Глазное зерцало» Рейхлина обращается ко всем тем, которые, «к какому бы сословию, состоянию или рангу ни принадлежали, любят правду и ненавидят в корне ложь, коварные нападения из-за угла, какие Пфеферкорн позволил себе в пасквиле против него». Простыми и чистосердечными словами описывает он весь ход дела, каким образом крещеный еврей употреблял все усилия, чтобы изобразить Талмуд абсолютно опасным произведением и предать его огню, и как он хотел воспользоваться и им, Рейхлином, для этой цели. Он сообщает
