По словам Флетчера[38] (1588), мёд в значительном количестве шёл из мордвы и Кадома, близ земли черемис, также из областей северской, рязанской, муромской, казанской и смоленской. Флетчер говорит, что в его время, за исключением внутреннего потребления воска ещё вывозили за границу до десяти тысяч пудов, а прежде гораздо больше — до пятидесяти тысяч пудов. По Олеарию (1639), воску вывозилось ежегодно более двадцати центнеров. «Самый лучший мёд, — прибавляет он, — идёт через Псков». В 1476 году мёд в Пскове продавали по 7 пудов за полтину; в 1486 году — по 11 пудов за полтину. В 1575 году в Москве стояли следующие цены на воск: «Воску берковеск по 70 ефимков, станет пуд по семи ефимков (2 рубля 10 алтын 2 деньги), в Брабанех[39] пуд по 3 рубля, в Шпанской[40] пуд по 6 рублей; делают в нём свечи, а с кем сговоришь, имайся за сто берковес: да спросити по колку пуд в круг делают; в Голандской земле воску фунт по 5 стювершей[41] (1 алтын 4 деньги), пуд по 2 рубля; ныне за посмех дешев нет провоска».
Но к XVII веку, когда приготовление медов успело сделаться преступным корчемством, медовой промысел упал, и северо-восточная Русь сама начала получать воск из-за границы. В 1692 году получено было через архангельский порт шесть тонн воска. В этом году в Рязани цены стояли следующие: в Богословском монастыре куплено муромских 200 легинов мёду[42] и шесть пудов патоки по 20 алтын; кадка мёду готового в три пуда стоила 2 рубля; в Москве фунт мёду стоил 4 деньги. Чем дальше шло время, тем более сокращался медовой промысел. Недавно ещё в Чистопольском уезде Казанской губернии ульи считались тысячами, но медоварение уже было неизвестно. Вместо обычного приготовления старинных медов, теперь из мёда тянули водку, и только чуваши, татары и мордва секретно упивались кислым мёдом из негодных вощин, называемым савраско, или воронок. В Белоруссии до последнего времени оставались ценными бортные леса, многие уезды славились пчеловодством и вели обширную торговлю мёдом. Ещё недавно славился медами старинный город Игумен Минской губернии.
Чтобы обнять разом судьбы медового промысла и медоварения, стоит только обратить внимание на русское право, ибо в праве, как известно, все изменения народного быта отлагаются, словно пласты. Законы о медовом промысле, развивавшиеся вместе с бытом народа, входят в Русскую Правду, составленную в Новгороде отчасти при Ярославе (1016–20), отчасти при его преемниках, и имевшую силу от XI до XV века. По Русской Правде за порчу бортного дерева полагалось взыскание: «А в княжи борти 3 гривне, любо пожгут любо изудрут; а в смерди — 2 гривне.» — «Аще кто борть подътнеть, то 3 гривны продажи, а за дерево полгривне». Кроме порчи самого бортного дерева, взыскание налагалось за бортную межу, за пчёл, за мёд, за пчелиное гнездо, за уничтожение знака на борти: «Аже межю перетнет бортьную, то 12 гривне продаже.» — «Аже пчелы выдерет кто — 3 гривне продаже, а за мед оже будут пчелы не вылажены (соты не будут подрезаны), то 10 кун; будет ли олек (гнездо, то есть молодые пчёлки в сотах), то 5 кун». Касательно «выдранья пчел», иск имел место и в том случае, если ответчик был неизвестен, или не был налицо: «Аще кто разламает борть или кто посечет древо на меже, то по верви (сельская община) искати татя в себе, а платит 12 гривен продажи.» — «Аще кто рознаменает борть, то 12 гривен продажи, а за дерево полгривны». По делам о бортной земле установлены были следующие пошлины: «А се уроци судебнiи от виры 9 кун, а метельнику 9 векош, а от бортьной земли 30 кун, а метельнику 12 векош. А се уроци ротьнiи от головы 30 кун, а от бортьной земли 30 кун». Мёд был в числе товаров, которые ссужались для приращения приплодом. В Русской Правде это называлось «настав на мед»: «Аще кто дает настав на мед». Расчёт процентов приплода был следующий: «А от двоих пчел на 12 лет приплода роев и с старыми пчелами 200 и 50 и 6 роев. А то кунами 100 гривен и 20 гривен и 4 гривны, а то чтено по полугривне рои и с медом, а приплода на лето по единому рою».
Установления эти переходили преемственно в статуты Вислицкий и Литовский. В Вислицком статуте 1347 года, составленном из статутов Великой и Малой Польши, определено было: «А кто кому дерево зрубит со пчелами, имеет заплатить гривну (1 рубль 76 копеек) тому, чiи пчелы, а другую — судове гривну; а хто бортное дерево зрубит без пчел, то полгривны (88 копеек) заплатить, а судове — другую полгривны». По Литовскому статуту борти разделялись на господарские, панские и земянские. Бортники, посещая свои борти, имели право брать с собою только «секиру и пешню, чем борти робити»; имели право надрать «лык на лазиво або лубя на лазын и на иншые потребы борътницкие».[43] Если б дерево опалило огнём, то «было волно им улей з бортью выпустити, а верховье и корень того дерева оставити в пущы тому пану, чия пуща есть».
Владетель пущи, рубя лес, обязан был находящимся в пуще чужим «бортем, а дереву жадное шкоды вчинити».[44] За порчу бортного дерева полагалась «копа грошей»; срубивший или испортивший сосну «пчолницу», хотя бы в то время пчёл в ней не было, платил «полкопы грошей»; за порчу сосны или дуба бортного, в котором пчёлы ещё не бывали, или сосны «кремленой», платили 15 грошей. Статьи Русской Правды о «пчелах нелажоных» повторяются и в Статуте. Кто выдерет «нелажоных пчел», тот платит по Статуту 1529 года полукопу грошей, по Статуту 1588 года — по две копы грошей, а за лажоные — 15 грошей; по Статуту 1588 года, кто в пасеке или в лесу выдрал пчёл или с ульем взял — платит 3 копы грошей; «если бы кого з лицом поймано, такового мают сказати яко злодея на горло; а хто бы свепет в чыем лесе умыслне порубал и мед выбрал, тот мает за то шесть рублей грошей заплатити».[45]
Московские Судебники 1427 и 1550 годов ни словом не упоминают о бортном и пчелином промысле; о нём упоминается только в прибавлениях к Судебнику 1550 года, заимствованных из Литовского статута. Справедливым оказывается Михалона[46] свидетельство (1550), что москвичи даже хвастались, что они пользуются литовскими законами! В прибавлениях к Судебнику за порчу бортного дерева с пчёлами велено брать 2 рубля, а без пчёл — 25 алтын, а за неделное бортное дерево — 12 алтын 4 деньги. «А кто будет у кого пчелы выдрал неподлаживаючи, а дерево не портил, тому повинен будет платить за всякие пчолы по полутора рубля».
Уложение 1649 года, следовавшее за Судебниками, заимствовав из Литовского статута 56 статей, взяло в том числе и статьи о пчёлах. По Уложению, за бортное дерево с пчёлами положено 3 рубля, а без пчёл, в котором дереве наперёд того пчёлы были, полтора рубля; а в котором дереве борть была сделана, а пчёл не бывало, и за то 25 алтын; за кряж невыделаный по 12 алтын 3 деньги, сколько их ни испортит. Кто выдерет пчёл, а бортей не испортит, на том доправить за всякие пчёлы по полутора рубля; за покражу улья — по три рубля за улей, да ещё бить его кнутом; а кто подсечёт дерево с пчёлами и мёд из того дерева выдерет, на том доправить 6 рублей и отдать истцу.
Но с упадком мёдоварения, подорванного кабаками, законы о пчёлах, заимствованные Уложением, не имели никакого значения, и пчеловодство упадало больше и больше. Наконец, по Своду законов, составленному в текущем столетии, «усовершенствование пчеловодства принадлежит к ведомству Министерства государственных имуществ».[47]
Глава III
Первое появление пошлины с питей.
Медовые дани. Подать с хмеля и солода
Повсеместное обилие мёда и других продуктов, употреблявшихся для приготовления питей, вызвало установление пошлин — «как пошло исстари» — и мыта,[48] которые собирались с мёда, с хмеля, с солода, а также натурой — мёдом и хмелем. Медовые дани известны были во всём славянском мире. Дубровник приобретал земли «со всеми правими медами». Древляне в 946 году платили дань мёдом и скорою. Мстислав в 1125 году установил собирать «со ста по две лукне мёду».[49] Владимирский князь Мстислав Данилович в 1289 году за крамолу жителей города Берестья (Брест-Литовска) наложил на них дань, в число которой шло, между прочим, «со ста по две лоукне меду». Дань эта впоследствии носила название медовой дани, медового, оброка медового, оброчного мёда.
В Новгороде в договорах, по которым принимали князей, помещались и условия на право варить мёд. По первой новгородской грамоте 1263 года князь посылал своего медовара в Ладогу: «А в Ладогу ти, княже, слати осетрьник и медовара по грамоте отца своего Ярослава». Но при этом новгородцы прибавляли: «А ту грамоту, княже, отъял еси, а та грамота, княже, дати ти назад». То же повторялось в договорных грамотах 1309 года с князем Михаилом Ярославичем тверским, 1326 года с князем Александром Михайловичем тверским, и даже в 1571 году с великим князем Иваном Василичем, которому новгородцы говорили: «И в Ладогу вам слати осетрники и медовары по старым грамотам, по хрестным».
