III
Высланный в Бессарабию Пушкин попадает уже в чисто масонскую среду. От политического, вольнодумства его должен был исправлять по поручению властей никто иной как… старый масон И. Н. Инзов, член Ки— шеневской ложи «Овидий». Инзов, мастер ложи «Овидий» генерал Пущин, и другие кишиневские масоны начинают усиленно просвещать Пушкина в масонском духе и уже в начале мая 1821 года им удается завербовать Пушкина в число членов ложи «Овидий».
В сохранившемся отрывке Кишиневского дневника Пушкина имеется запись: «4 мая был принят в масоны».
«Я был масоном, — пишет позже Пушкин в письме к Жуковскому, — в кишиневской ложе, т. е. той за которую уничтожены в России все ложи» (Пушкин в данном случае говорит о запрещении масонских лож Имп. Александром I).
Начальник Главного Штаба князь П. М. Волконский запрашивая попечителя колонистов Новороссийского края и Бессарабии генерала Инзова о деятельности масонских лож писал: «…касательно деятельности г-на Пушкина донести Его Императорскому Величеству в чем состоит его занятие со времени определения к вам, как он вел себя, и почему не обратили Вы внимания на занятие его по масонским ложам». Последний вопрос был весьма каверзным для генерала Инзова. Инзов, воспитанник мартиниста князя Ю. Н. Трубецкого в своем ответе кн. Волконскому о участии Пушкина в работе масонской ложи написал явную неправду, когда утверждал:
«…относительно же занятия его (то есть Пушкина) по масонской ложе, то по неоткрытию таковой не может быть оным, хотя бы и желание его к тому было».
На самом деле, как мы указывали выше в Кишиневе была масонская ложа «Овидий», и Пушкин был ее членом. И в тот момент когда Инзов писал свой ответ Волконскому, ложа «Овидий» еще существовала и прекратила она свое существование только некоторое время спустя после запроса кн.
Волконского. Мартинист и масон Инзов лгал Волконскому сообщая, что если бы Пушкин и захотел быть масоном он не мог бы быть таковым по отсутствии в Кишиневе масонской ложи. Только надеясь на то, что петербургские масоны сумеют прикрыть его явную ложь, Инзов мог столь смело лгать Волконскому. О существовании в Кишиневе масонской ложи знали все жители Кишинева. «Кишиневские масоны, — сообщает Тыркова— Вильямс в своей книге «Жизнь Пушкина» (Том I, стр. 258), — действовали довольно открыто. Посвящая в братья болгарского архимандрита Ефрема, его с завязанными глазами повели через двор в подвал. Ложа «Овидий» помещалась в доме Кацака, на главной площади, всегда полной народу.
Болгары увидев, что их архимандрита, связанного куда то ведут и бросились спасать его от «судилища дьявольского». Едва удалось их успокоить. При такой откровенности, вряд ли можно было в небольшом Кишиневе скрыть масонскую ложу «Овидий» от внимания властей. Инзов, как большинство мартинистов, вероятно, и сам был масоном и может быть просто не хотел выдавать своих «братьев-каменщиков». «Пушкин, — пишет Тыркова— Вильямс, — …пережил в Кишиневе своего рода падение… прошел через темные ущелья, где недобрые силы кружились, нападали, одолевали. Не вполне, не надолго, не без борьбы, но все таки одолевали. Великий художник, он не мог впасть в узкий скептицизм, но что-то томило, застилало прирожденную ясную силу его духа.» (Том I, стр. 294).
Живя на юге Пушкин встречался со многими масонами и видными участниками масоно-дворянского заговора декабристов: Раевским, Пестелем, С. Волконским и другими, с англичанином-атеистом Гетчинсоном. Живя на юге он переписывается с масонами Рылеевым и Бестужевым. Направленный на юг исправляться от привитого ему в лицее политического вольномыслия Пушкин, наоборот, благодаря стараниям масонов и декабристов, оказывается захваченным политическим и религиозным вольнодумством даже еще больше чем в Петербурге. Только в эту короткую пору его жизни мировоззрение Пушкина и носит определенные черты политического радикализма. Но эта пора продолжается недолго. Масоны и декабристы скоро убеждаются в неглубокости пушкинского радикализма и атеизма и понимают, что он никогда не станет их верным и убежденным сторонником.
Пушкин, несмотря на свою молодость раньше масонов и декабристов понял, что с этими людьми у него нет и не может быть ничего общего.
Именно в этот период, вскоре после вступления в масонское братство он по собственным его признаниям начинает изучать Библию, Коран, а рассуждения англичанина-атеиста называет в одном из писем «пошлой болтовней». Разочаровывается Пушкин и в радикальных политических идеях.
Встретившись с самым выдающимся членом Союза Благоденствия Иллюминатом Пестелем, о выдающемся уме которого Пушкину прожужжали все уши декабристы, Пушкин увидел в нем только жестокого, слепого фанатика. По свидетельству Липранди: «Когда Пушкин в первый раз увидел Пестеля, то, рассказывая о нем, говорил, что он ему не нравится, и, несмотря на его ум, который он искал высказывать философскими тенденциями, никогда бы с ним не смог сблизиться. Пушкин отнесся отрицательно к Пестелю, находя, что властность Пестеля граничит с жестокостью». Не сошелся близко Пушкин и с виднейшим деятелем масонского заговора на севере — поэтом Рылеевым. Политические стихи Рылеева «Думы» Пушкин называл дрянью и шутливо говорил, что их название происходит от немецкого слова думм (дурак). Подшучивал Пушкин и над политическим радикализмом Рылеева, о чем свидетельствует Плетнев.
Ведя на юге внешне несерьезный образ жизни, в действительности, Пушкин много и упорно читал и так же много и серьезно мыслил, мужая духовно с каждым днем. Тыркова-Вильямс верно отмечает особенность характера Пушкина: «В Пушкине была гибкость и сила стали. Согнется под влиянием внешнего удара, или собственных «мятежных» заблуждений. И опять стряхнет с себя груз. Изольется в стихах и выпрямится». В Кишиневе Пушкин написал следующее многозначительное признание:
Вздохнув оставил я другие заблужденья.
Врагов моих предал проклятию забвенья
И сети разорвал, где бился я в плену,
Для сердца новую вкушая тишину.
В уединении мой своенравный гений
Познал и тихий труд, и жажду размышлений.
Владею днем моим; с порядком дружен ум;
Учусь удерживать вниманья долгих дум;
Ищу вознаградить в объятиях свободы
Мятежной младостью утраченные годы,
И в просвещении стать с веком наравне.
Чрезвычайно характерно и другое поэтическое признание написанное в том же 1821 году:
Всегда так будет и бывало,
Такой издревле белый свет:
Ученых много, умных мало,
Знакомых тьма, а друга нет.
Ни среди масонов, ни среди живших на юге декабристов, Пушкин не нашел ни единомышленников ни друга. Как и все гении он остается одиноким и идет своим особенным, неповторимым путем. Уже в следующем 1822 году, в Кишиневе, Пушкин пишет свои замечательные «Исторические заметки» в которых он развивает взгляды являющиеся опровержением политических взглядов декабристов. В то время, как одни декабристы считают необходимым заменить самодержавие конституционной монархией, а более левые вообще уничтожить монархию и установить в России республику, Пушкин утверждает в этих заметках, что Россия чрезвычайно выиграла, что все попытки аристократии в 18 веке ограничить самодержавие потерпели крах.
Вспоминая в 1835 году свою жизнь в Михайловском Пушкин писал:
Но здесь меня таинственным щитом
Святое провидение осенило,
Поэзия, как ангел утешитель,
Спасла меня и я воскрес душой…
На полях не включенного в первый том стихотворения «Платонизм» Пушкин написал: «Не надо, ибо я хочу быть моральным человеком».
«Богатый Михайловский период был периодом окончательного обрусения Пушкина. Его освобождение от иностранщины началось еще в Лицее, отчасти сказалось в Руслане, потом стало выявляться все сильнее и сильнее, преодолевая экзотику южных впечатлений. От первых, писанных в полурусской Одессе, строф Онегина уже веет русской деревней. В древнем Псковском крае, где поэт пополнял книжные знания непосредственным наблюдением над народной жизнью, углублялся его интерес к русской старине, к русской действительности. Теперь Пушкин слышал вокруг себя чистую русскую речь, жил среди людей, которые были одеты по-русски, пели старинные русские песни, соблюдали старинные обряды, молились по православному, блюли духовный склад доставшийся от предков. Точно кто-то повернул колесо истории на два века назад и Пушкин, вместо барских гостиных, где подражали Европе в манерах и мыслях, очутился в допетровской, Московской Руси. К ней душой и телом принадлежал спрятавшийся от него в рожь мужик, крепостные девушки, с которыми Пушкин, в праздники плясал и пел, слепые и певцы на ярмарке, игумен Иона приставленный обучать поэта уму-разуму. Все они, сами того не зная, помогли Пушкину стать русским национальным поэтом» (А. Тыркова-Вильямс. Жизнь Пушкина, т, II, стр. 72).
